В один миг они сбежали к воде. Но каяки были уже далеко, и их быстро уносило течением.
«Держи часы!» — крикнул Нансен, скинул с себя часть одежды и бросился в ледяную воду. Ветер дул со льда и подгонял легкие, с высокими бортами каяки. В одежде плыть было очень трудно, и расстояние между Нансеном и каяками не уменьшалось. Он уже было решил, что все пропало. Но продолжал плыть дальше: если упустить каяки, на которые вся их надежда, то не будет никакой возможности двигаться дальше. Утомившись, Нансен поплыл на спине. Плывя, он видел, как его товарищ на берегу в волнении ходит взад и вперед.
Потом Юхансен говорил, что это были самые страшные минуты в его жизни. Напрягая последние силы, Нансен в конце концов настиг каяки, но когда он попробовал перелезть через борт, тело отказалось повиноваться. Думая, что теперь пути назад все равно нет, он собрал остатки сил, перекинул ногу через борт и ввалился в лодку.
«Теперь я был в лодке, но до того закоченел, что не мог грести. Да и нелегкое это было дело — действовать веслом одному, поскольку каяки были связаны, но и развязывать их было некогда, я просто замерз бы раньше, чем справился с этим делом».
Его так трясло от холода, что зуб на зуб не попадал и он почти терял сознание, но все-таки заставил себя взять весла, и понемногу лодки стали все же приближаться к кромке льда. Вдруг впереди он заметил двух чистиков. Соблазн оказался слишком велик. Дичь на ужин, когда запасов осталось так мало! Он схватил ружье и одним выстрелом убил сразу двух.
Юхансен вздрогнул, а когда увидел, что Нансен гребет от берега, подбирая убитых птиц, то подумал, что тот рехнулся.
Когда он наконец выгреб к кромке льда, силы окончательно оставили его. Юхансен сорвал с него мокрую одежду, надел сухое. Расстелил на льду спальный мешок, запихал в него Нансена, набросил на него парус, палатку и все, что попалось под руку. Нансен дрожал и икал от холода, но понемногу согревался. И пока Юхансен готовил ужин из убитых чистиков, он заснул безмятежным сном.
Здесь было сильное вдольбереговое течение, так что приходилось быть осторожными и выжидать смены приливов, чтобы избежать встречного течения. Море кишело моржами. И плыть поодиночке путешественники не рисковали. Запас мяса значительно уменьшился, и, воспользовавшись удобным случаем, они застрелили пару молодых моржей. Но матери не хотели бросать убитых детенышей. Жалобно плача, как люди, они подталкивали перед собой мертвых моржат и вместе с ними исчезали в глубине. Нансен отыскал другую стаю, и, наученные неудачей, на этот раз они застрелили и самку.
Чтобы продвигаться побыстрее, они решили плыть поодиночке, но пробираться между моржами было и нелегко, и небезопасно. Однажды у самого борта каяка Нансена внезапно вынырнул огромный секач. Секач стал бить клыками по каяку и пытался его опрокинуть. Нансен ударил его веслом по голове, но морж и ухом не повел. От следующего удара клыков каяк чуть не опрокинулся. Нансен схватился было за ружье, но тут морж скрылся так же быстро, как и появился. И вовремя: в каяк начала просачиваться вода, и если бы Нансен не успел доплыть до льдины, то лодка пошла бы ко дну.
17 июня они снова достигли суши, и утром Нансен отправился разведать местность. Над ним проносились стаи кайр, и слабый ветер доносил до него птичий гомон. Это была пустынная земля, покрытая огромными ледниками, дремлющая под покровом туманов во всйм своем арктическом величии. По ней еще не ступала нога человека.
И вдруг среди этого птичьего шума и гама ему послышался совершенно другой звук. Он походил на лай собаки. Но звук этот исчез. Должно быть, почудилось, решил Нансен. Он прошел еще немного. И опять тот же звук. Сначала короткое тявканье, а затем заливистый лай.
Сомнений не было. Нансен побежал к Юхансену, тот еще не вылезал из спального мешка.
Собаки? Здесь? Уж не бредит ли Нансен?
Что бы ни говорил Юхансен, а Нансен пойдет и посмотрит, вот только перекусит немного.
Гам чистиков и кайр да резкие крики моевок — вот все, что он слышал, когда после завтрака снова вышел на разведку. Видно, все-таки он ошибся. Они считали, что находятся на Земле Джиллеса. Не может быть и речи о встрече с людьми так далеко на севере. Но что это? Свежие следы на снегу. Не лисьи и не волчьи, без сомнения. Нансен пошел по следу. И вдруг снова собачий лай, более отчетливый, чем в тот раз. Теперь-то он был совершенно уверен, что не ошибся.
Вдруг ему показалось, что слышен и человеческий голос. Сердце забилось.
Голос человека означал дом и все, что связано с домом.
Он перемахивал через торосы и ледяные глыбы так быстро, как только позволяли лыжи, останавливаясь лишь для того, чтобы прислушаться.
Далеко впереди темнела движущаяся точка. Собака! А чуть впереди — другая точка. Она тоже двигалась, медленней первой. Человек?
Нансен снова прислушался, услыхал обрывки английских слов, человек что-то говорил собаке. Уж не Джексон[87] ли это? Они встречались когда-то, и, помнится, мистер Джексон собирался снарядить экспедицию на север.
Они сошлись. Нансен узнал человека — это был Джексон.
Нансен приподнял шапку. „How do you do?" — „How do you do?"
Обменявшись приветствиями, они пожали друг другу руки.
«Над нами море тумана, скрывающее нас от всего мира, под нами дрейфующий лед, рядом с нами земля, где только лед и ледники. С одной стороны — цивилизованный европеец в клетчатом английском костюме, высоких резиновых сапогах, гладко выбритый, причесанный, вымытый душистым мылом, запах которого быстро уловило обостренное чутье дикаря.
С другой стороны — дикарь, одетый в лохмотья, черный от жира и копоти, с длинными нечесаными космами, со спускающейся по грудь бородой; светлая кожа его неразличима под толстым слоем, против которого оказались бессильны и теплая вода, и мох, и лишайник, и, наконец, даже нож».
Мистер Джексон: „I am damned glad to see you".
Нансен: „Thank you. So am I".— „Have you a ship here?" — „No, my ship is not here".— „How many are there of you?" — „I have one companion on the ice edge"[88].
Пауза.
Нансен думал, что мистер Джексон узнал его, несмотря на дикарское обличие. Разговаривая, они немного прошли вперед. Нансен что-то сказал, как вдруг Джексон резко остановился:
„Aren't you Nansen?" — „Yes, I am".— „By Jove! I am glad to see you![89].
Джексон схватил руку Нансена, сжал ее, потряс, лицо его сияло от счастья. Он начал спрашивать о «Фраме». Нансен рассказал все как было и добавил, что он ожидает возвращения корабля в августе.
Еще рукопожатие.
„I congratulate you most heartily! You have made a good trip of it and I am awfully glad to be the first person to congratulate you on your return".[90]
Первый вопрос Нансена был о доме, о Еве. Джексон сказал, что два года назад, когда он выезжал, все было благополучно.
Второй вопрос был о Норвегии и об ее внешней политике. Но тут Джексон ничего не мог сказать, и Нансен решил, что это хороший признак.
С английским гостеприимством Джексон пригласил обоих норвежцев в дом, где якобы «сколько угодно места». Джексон ожидал здесь корабль «Виндворд», который, как он заверил их, доставит обоих в Норвегию. «Сколько угодно места» оказалось несколькими квадратными метрами пола, не занятыми членами его экспедиции. «Но если у человека большое сердце, то и в доме у него всегда найдется место».
Дрожащими от волнения руками вскрывал Нансен письма двухлетней давности, доставленные сюда экспедицией.
«Новости были только хорошие. Удивительный покой осенил мою душу».
Не верилось, что можно снять с себя грязные лохмотья, вымыться с мылом, постричься, сбрить бороду и стать вполне цивилизованным человеком, если это возможно сделать в один миг.
