В это время я преподавал закон Божий в старших классах музыкально-педагогической гимназии, проверял, в качестве младшего ассистента преподавателя, массу контрольных работ, сдал откладывавшиеся целыми неделями докторские экзамены и лелеял мысль переехать куда-нибудь из виллы Трапп, чтобы проводить свою личную жизнь без всякого надзора. К своему удивлению, я видел, что несмотря на отсутствие религиозной практики, я успешно проводил уроки религии, и ученики мне доверялись. Так к чему же, спрашивал я себя, менять свой образ жизни? Стать святым? – О'кей! – Но попозже.

Было начало сентября. Часами моросил привычный для Зальцбурга мелкий дождь. На значительной скорости несясь домой на своем Рено 4, я попал в западню радара. Триста шиллингов штрафа и надменное поведение четырех молодых полицейских возмутило меня до того, что я просигнализировал о предстоящей западне первой же машине. И вдруг передо мною всплывают двое полицейских, которые требуют объяснения моего поступка и угрожают, что, «внося сумятицу» в уличное движение, я рискую получить предупреждение и даже быть выдворенным из страны.

Через три месяца мне на дом приходит бумага, в которой говорится, что из-за «необоснованного нахождения на проездной полосе» я, согласно 46 параграфу австрийских Правил уличного движения, подлежу уплате штрафа в размере 100 шиллингов либо, в случае отказа, помещению на 24 часа в тюрьму.

Меня и так уже давно занимал вопрос о том, как выглядит тюрьма изнутри, – и я решился на заключение. Однако мне нелегко было добиться своего права на тюремную камеру после того, как чиновники узнали о настоящем положении вещей, да вдобавок услышали, что я теолог. Им было крайне неловко, что «Его преподобие» пожелало попасть в тюрьму!

Но к тому, что я беру себе в голову, я стремлюсь и добиваюсь во что бы то ни стало. Так началась моя одиссея – странствование по бесконечным кабинетам Главного полицейского управления; никто не хотел взять на себя ответственность за такой случай и привести в исполнение мое законное требование – обеспечить мне тюремную камеру.

– Вы в самом деле этого желаете? – звучным басом вопрошает меня чиновник.

– Да, я в самом деле хочу отсидеть свои 24 часа, которые положены мне соответственно 46 параграфу, – отвечаю я, кладя перед ним бумаги.

– Что же вы натворили?

– Я «необоснованно» находился на проездной полосе – иными словами, стоял одной ногой на полосе, а другой на тротуаре, подавая водителям знаки о радарной западне.

Последовала продолжительная пауза. Затем – многочисленные телефонные звонки. И через полчаса мне было вручено уведомление:

– Явитесь в тюрьму в конце следующей недели – там вы получите то, чего хотите.

В следующую субботу, в 9 часов утра, я направился в тюрьму. Снова допрос, покачивание головой.

– Вам одиночную камеру или общую?

– Общую, пожалуйста!

– Отдайте все, что при вас: письменные принадлежности, портмоне, расческу и прочее! И затем распишитесь!

– То есть как это – письменные принадлежности?

– Предписание. Острые предметы необходимо сдать во избежание самоубийства.

– Я не намерен покончить с собой.

– Я вам верю; но ведь вы желаете в общую камеру. – Так что вы будете не один!

Я выгреб из карманов весь скарб, расписался, и меня провели в камеру 24, дверь которой глухо захлопнулась за мной.

Передо мной стояли двое: пятидесятилетний немец, арестованный в гостинице за поддельный паспорт, и девятнадцатилетний юноша, покушавшийся ограбить Бергер-банк.

– Здравствуйте! – сказал я. – Я новенький. Я останусь здесь до завтрашнего утра.

Ответом было молчание.

Я осмотрел внимательно камеру и нашел ее простой и безвкусной. Трое деревянных нар, открытый унитаз, два стула, стол, лампочка без абажура (какое уж тут самоубийство! – промелькнуло у меня в голове), зарешеченное окно, грязная раковина. Слава тебе, Господи, я должен провести здесь всего один день! – подумал я, и вдруг почувствовал себя бесконечно беспомощным.

Внезапно из соседней камеры раздались душераздирающие вопли, – тюремное неистовство: «Отпустите меня, отпустите, я больше не могу!» – кричал кто-то, отчаянно колотя в тяжелую железную дверь. Затем снова все стихло.

После обеда, на кофе (полдник) дешевый кофейный суррогат, буханка хлеба и к ней кусок маргарина. Я недоумевал, как справиться с хлебом и маргарином без ножа. Как в этот же миг молодой взломщик банка вытащил из-за голенища маленький складной ножик; я предостерегающе прикрыл своей спиной глазок камеры. «Мы наверняка могли бы составить неплохую команду!» – подумал я.

Было воскресенье, 9 часов. Шумно открыл камеру служащий и попросил меня следовать за ним. На выходе мне возвращают мои вещи.

– Мы взяли из вашего портмоне 70 шиллингов за ночлег и пропитание, – говорит мне человек в штатском. – Распишитесь здесь, пожалуйста!

Во мне вспыхнуло возмущение. Арестованные и в самом деле лишены всех прав! Я столько раз слышал об этом – и вот теперь убедился сам.

И я шагнул в холодный, дождливый ноябрьский день.

Прошли недели. Как уже упоминал, я решился на переезд – с тем, чтобы открыть частный психотерапевтический кабинет, как в одно зимнее воскресное утро, часов в десять, я услышал внутренний голос: «Пойди на богослужение!"

Раздраженный этим недвусмысленным импульсом, я постарался отвлечься; Но голос не утихал. Мое сердце сильно билось; я разволновался. В конце концов я сел в машину и поехал в церковь. Но только я уселся на скамью, как один министрант начал читать: «ныне же так говорит Господь… не бойся, ибо я искупил тебя, назвал тебя по имени твоему; ты – Мой!» Меня бросило в жар; кровь прилила к голове и сердце забилось так сильно, что, казалось, его удары были слышны моему соседу. Дальнейшие слова чтения я воспринимал, как сквозь дымку. Что это он сказал: «Я назвал тебя по имени твоему, ты – Мой!» Кого он имел в виду? Я почувствовал, что эти слова были сказаны мне – и больше не был в состоянии усидеть на месте. В смущении я вышел из церкви и уехал домой.

В машине, в надежде развеяться, я включаю радио. И снова: «Я назвал тебя по имени, ты Мой!", – послышалось из громкоговорителя. У меня отнялся дар речи. «Это о тебе, – сказал я самому себе. – Не притворяйся, что это случайность; это относится к тебе». Беспокойство перешло в подавленность, которую я пытался игнорировать.

Дома, чтобы без толку не сидеть сложа руки я хватаю первую же попавшуюся книгу. Из нее выпадает закладка; я поднимаю ее и читаю: «Ныне же так говорит Господь, сотворивший тебя, Иаков, и устроивший тебя, Израиль: не бойся, ибо я искупил тебя, назвал тебя по имени твоему; ты мой!» (Ис. 43:1) Я упал на кровать и заплакал.

Не знаю, сколько я так пролежал. Меня потребовали к телефону. – «Доброе утро, господин профессор, – послышалось в трубке. – Это ваш ученик Бернгард Вайсер; я хотел вас спросить, не смогли бы вы на протяжении этого учебного года провести день осмысления?» Я был поражен, услышав такое предложение – в такую минуту!

– Ну, разумеется, – ответил я, – договоримся завтра в школе.

«Какой странный день, – подумалось мне. – Он не пройдет без последствий! Ты покинул Бога, но не Он тебя. Он хочет взять тебя к себе на служение. К этому мне нужно основательно подготовиться!"

Я взял себе пойти на исповедь, но об этой истории никому не рассказывать: ведь мне просто не поверят или примут меня за набожного чокнутого. А прослыть чокнутым, да еще «набожным», я не хотел ни в коем случае!

Два дня спустя я сидел перед молодым священником-францисканцем, которого знал еще по духовной семинарии. Я доверил отцу Иосифу всю эту историю. Он ответил пророческими словами: «Если ты решил снова посвятить себя Богу, ибо Он позвал тебя, то подумай, что тебе придется считаться с пустыней. На твоем месте разумнее было бы не цепляться за набожные высокопарные настроения, а как можно глубже подготовиться к духовной пустыне. Бог желает испытать верность своих призванных и сформировать их. Это невозможно без страданий. Так что – молись каждодневно о силе веры и терпения».