Через год, по второму заходу, мне удалось поступить в гимназию и продержаться там до восьмого класса. (В Германии гимназией называется второй цикл обучения – классы пятый – тринадцатый – перев.). И так как я искал сплоченного коллектива, не чуждого моим профессиональным устремлениям, и нуждался в духовном руководстве, я решился переехать в Прюм и прожить последние годы обучения в епископальном Конвикте.

Конвикт (духовный интернат - перев.) давал тогда приют ста ученикам, посещавшим Гимназию древних и новых языков. Вместе со мной там жили Оскар Лафонтен, (бывший секретарь социал-демократической партии Германии - перев.), его брат Ханс и много других людей, позже сделавших громкую карьеру.

Школа отличалась строгостью и высоким уровнем обучения. Но мне никогда не было в ней слишком хорошо, так как я не находил общего языка с некоторыми преподавателями. Может быть, это объяснялось и той ролью, которую я невольно играл в своем классе: я был здесь единственным «конвиктористом» в этом смешанном классе и всегда оказывался в одиночестве – шла ли речь о выполнении домашних заданий или защите своего религиозного мироощущения. Ведь всегда находились преподаватели, пытавшиеся осмеять меня перед классом, так как им, наверное, претила самая мысль, что тут сидит один, который норовит в священники. Реальную подоплеку применения такой отравленной педагогики я так никогда и не обнаружил; знаю только, что некоторые из учителей, приверженцы национал-социализма, были переведенными сюда дисциплинарно.

Мне очень четко запомнился следующий эпизод: наш преподаватель географии, доктор Ф., которого из-за его непредсказуемого характера все очень боялись, постоянно выказывал свою неприязнь ко мне. Как-то раз он входит в класс: «Ну-с, кого бы нам сегодня пропесочить?» Потом, полистав свой красный журнал, воскликнул: «Ах, да, как там наш попик?» И его взор вперился в меня. «Иди к карте и покажи-ка нам Коттон-Бельт!"

Идя к доске, я напряженно вспоминал, в каких штатах Америки выращивают хлопок. Затем – в надежде как-нибудь высвободиться из петли – нерешительно скользнул указкой по нескольким штатам. «Я сказал Коттон-Бельт, а не Дэйри-Бельт! Садись! Вот тебе прекрасная, жирная шестерка (по русской системе, единица - перев.). Не следовало бы тебе столько молиться, это не идет тебе впрок!"

В другой раз, во время урока французского языка, госпожа В. обнаружила в классном журнале дешевую картинку из молитвенника. Она подняла ее над классом и, со снисходительной улыбкой взглянув на меня, спросила: «Мюллер, это вы ее туда положили?» Сдерживая гнев, я ответил: «Неужели вы считаете, что у меня такой дурной вкус?» Она молча положила картинку на место и продолжала урок.

Естественно, среди преподавателей были и люди благожелательные, но многие из них сами чувствовали себя среди коллег не в своей тарелке. Что же касается моих соучеников, они в общем-то были за меня, наверное, и из-за моих фокусов, которыми я развлекал их.

Другое, скорее комическое происшествие имело место однажды на уроке латыни. Учитель – доктор Т. – принес нам письменные работы. «Мюллер, неужели в вашей пустыне незнания нет ни одного оазиса знаний?» – спросил он меня перед всем классом. «Есть, – ответил я, – но только верблюдам не дано их обнаружить!» В результате этой короткой перепалки все мои соученики, обладавшие чувством юмора, перешли на мою сторону, и с этих пор я почувствовал, как стало укрепляться мое самосознание. Впрочем, у меня создалось впечатление, что и учителя начали меня принимать – если не за мою посредственную успеваемость, то хотя бы за мою многосторонность и тыл, обеспеченный мне одноклассниками. Как-никак, меня дважды избирали представителем класса или, как нынче выражаются, классным спикером, я принимал активное участие в театральных постановках, был членом редколлегии и оформителем ежемесячного ученического журнала «Перспектива», неоднократно получавшего премии, пел в школьном хоре и, на всякий пожарный случай, имел всесильного защитника в лице директора Конвикта Хельмута Лешера.

Это был статный человек, интересовавшийся искусством, открытый и последовательный в своих суждениях. Во время каникул он предпринимал с нами длинные экскурсии; в Конвикте поощрял способности учеников, придавая большое значение внешкольному спортивному, музыкальному и духовному развитию своих питомцев.

Посещение концертов в Кельне, наши собственные концерты, фотолаборатория, мастерская и многое другое было делом его рук. И так как на всех этих поприщах я сумел проявить себя намного лучше, не удивительно, что мне удалось прославить школу на множестве конкурсов, и, наконец, в 1966 г. благополучно сдать выпускные экзамены и получить звание бакалавра.

– Вы Рыба, – сказал как-то раз пожилой, но еще полный сил священник, Н. Калмес, удалившийся в Конвикт на покой и охотно делившийся с нами своим жизненным опытом.

– Рыбы, – продолжал он, – это натуры чуткие, предрасположенные к искусству, существа, связанные с космосом. Они либо уходят на дно и погружаются в ил своих страстей, либо взлетают к удивительным высотам. Их редко понимают окружающие, так как к ним не подходят никакие клише. Это заставляет сомневаться других, неспособных достигнуть того, чего рыбы достигают играючи.

Он сделал паузу, чтобы придать своим словам особый вес, и продолжал:

– У вас окажется немало завистников, но вы всегда будете плыть поверху. Однако смотрите, не удовлетворяйтесь поверхностным: вы должны научиться и нырять в глубину, чтобы – буквально – доискиваться до сути вещей.

Во время его небольшой речи я усиленно размышлял о том, насколько его слова применимы ко мне и насколько это – общие места. Я никогда не придавал серьезного значения астрологическим знакам, но со временем вынужден был признать, что влияние космических процессов на становление человека отнюдь не исключено. Это еще далеко не имеет ничего общего с гаданием и похожими оккультными явлениями.

– Вы страдаете нетерпеливостью и завышенными требованиями к самому себе. Следите за тем, чтобы не переутомлять окружающих своим красноречием и старайтесь не быть высокомерным. Первое впечатление, которое вы на многих производите, – это холодность и отчужденность, то есть нечто именно рыбье. Поэтому научитесь общаться с людьми в эмоциональной плоскости; используйте для этого свое умение увлекать и развлекать их.

Он встал, подошел к книжной полке, взял с нее какую-то книгу и продолжал свою речь. Следующие предложения врезались мне в память – тем более, что им суждено было очень скоро сбыться: – Теперь я скажу вам еще кое-что. Нечто, подсказанное мне интуицией. Вам предстоит еще очень трудный путь. Богу угодно вас испытать, ибо он хочет взять вас к себе на служение. И, если я не ошибаюсь, вы достигнете своей цели не прямо, а окольными, иногда даже ложными путями. Вы обладаете даром влиять на людей, вдохновлять их. И так как вы зависите от друзей, вас постоянно подстерегает опасность поддаться их влиянию. Запомните это и выбирайте себе в друзья хороших, верующих людей с прямым характером.

После этого он вручил мне книгу Игнатия Леппа «Природа и ценность дружбы» (Ignace Lepp, «Wesen und Wert der Freundschaft») и осенил мой лоб крестным знамением.

Это была одна из наиболее глубоко поразивших меня встреч того периода.