О дереве надо сказать особо. Однажды в храмовом дворе мы встретили удивительное дерево. Это был видавший виды баньян, индийская смоковница, в Индии его называют фараоновой фигой или деревом Будды.

Ветви баньяна пускают воздушные корни-отростки, которые, врастая в землю, превращаются в новые стволы. Бывают баньяны с несколькими сотнями и даже тысячами стволов, так что порой один баньян образует рощу! Самому знаменитому из таких деревьев около трех тысяч лет. Каждый ствол у него — толще наших старых сосен. А под его сводами, слышала я, безо всякой тесноты помещались шесть тысяч человек!

Но это дерево — одно, казалось, вобрало в себя целую рощицу: такие у него были неохватный ствол и многоярусная крона. Лист баньяна — тяжелый, напитанный влагой. Ветер дул слишком слабо, чтобы расшевелить такую листву. Поэтому под деревом было особенно тихо. Сидя в его прохладной тени, ты испытывал странное чувство: как будто небо и земля проникают в твое существо. Ты испытывал чувство тайного благословения.

— Лёня! — кричу я. — Скорее запечатлей этот миг моей жизни, возможно, он больше никогда не повторится. Но чтобы в кадре не было Татьян! Скажи Ананде, пусть он отвалит отсюда с этими своими улыбками! Прогони Сатьякаму! Только Я и дерево Бодхи… Ты понял или нет?!

Примерно пару тысяч лет тому назад в точности под таким деревом наследный принц Сиддхартха, покинувший дворец, жену, младенца и царя-отца, при свете первой утренней звезды обрел пробуждение, став Буддой. После шести лет странствий, монашества, нищенства, непрерывной аскезы и борьбы с искушениями он пришел к дереву Бодхи, сел под ним и подумал: «Если не сегодня — то все».

Это была последняя мысль человека Сиддхартхи. Он погрузился в глубокую медитацию, которая открыла ему Путь и привела к Истине.

Полвека он проповедовал свое учение. Тем, кого благая судьба привела в поле Будды, он не говорил о Боге, он не говорил о рае, не говорил о будущем. Он отбирал у них все идеалы, представления, суждения, иллюзии, имя, личность, характер, оставляя чистую пустоту. Пустоту, а не святость!

Говорят, один купец решил стать его учеником и долго думал, что бы такое преподнести в дар Учителю? На всякий случай в одну руку он взял драгоценный камень, в другую — живую розу.

Увидев Будду, искатель пал на колени и протянул драгоценный камень.

— Брось это, — сказал Будда.

Тот бросил камень и с понимающей улыбкой протянул розу.

— Брось это, — сказал Будда.

Тот бросил розу, встал и растерянно развел руками. Больше он ничего с собой не взял, теперь ему нечего предложить Будде, кроме себя и своей жизни. У него даже промелькнула такая мысль, что он лично — единственная цена истинного пробуждения…

— Брось это, — просто сказал Будда. Все, этот человек просветлился.

— Гате-гате парагате, парасамгате, бодхи, сваха, — говорил Будда. — Иди, иди за пределы, совсем за пределы, радуйся!

Прежде чем Благословенный начинал свою проповедь, ученики трижды обходили вокруг него. Они обходили три его тела: физическое тело, тело блаженства и тело истины.

Будда — страшно таинственный Учитель. У него были самые продвинутые ученики — без пяти минут будды, полностью зоркие, внимательные. Но даже они не всякий раз понимали смысл его слов, особенно непроизнесенных.

Как-то раз община сидела перед ним и, затаив дыхание, ждала, что скажет Почитаемый Миром. А он молчал, держа в руке цветок. Безмолвие лилось через край, и все впали в недоумение. Где слова?

Внезапно один из учеников, Махакашьяпа (вот он — его звездный миг!), рассмеялся. Загадочный смех Махакашьяпы звучит и звучит в веках, и мы никогда не поймем, в чем тут дело, а только можем строить догадки. Однако, заслышав этот смех, Будда улыбнулся — той самой своей непостижимой улыбкой, и отдал Махакашьяпе цветок.

С тех пор эта прекрасная история, которая никак не укладывается в уме, занозой засела в сердце человечества. Иначе почему я ее рассказываю, а до вас наверняка уже доходили об этом слухи? Как она к нам проникла сквозь жуткие толщи времени?

Будда Шакьямуни умер в возрасте восьмидесяти лет, или, согласно буддийскому учению, отошел в нирвану, что означает наивысшее состояние покоя и отсутствия страданий. Слово «нирвана» восходит к санскритскому «угасание», «затухание», из-за чего некоторые считают, что буддизм — это полное прекращение жизнедеятельности и вообще пессимизм. Но Будда на самом деле имел в виду совершенно не это.

(Сейчас она нам расскажет, что Будда, собственно говоря, имел в виду!..)

Он хотел сказать, что подобно тому, как прекращает гореть лампада, когда иссякает масло, питающее огонь, или как успокаивается море, когда стихает вздымающий волны ветер, точно также исчезают страдания человека, когда угасают его страсти, привязанности, омрачения. Вот тогда-то и начинаются настоящая Жизнь, полнота бытия и, как говорится, состояние высшего блаженства.

Так что упрек моей мамы «Мариночка! Как можно все время сидеть в нирване, когда другие ходят в рванине», по сути дела, не имеет под собой оснований.

В своей коллективной памяти человечество прилежно зафиксировало Его полуприкрытый взор, обращенный внутрь, и улыбку Будды, которую не спутаешь ни с какой другой, даже с улыбкой Джоконды.

А то, что Будда сделал великое научное открытие, как можно избавиться от страданий и что страдания человека — иллюзия, на это мало кто обратил внимание. Принять на веру подобное заявление невозможно, ибо это вопрос практики, тут хорошо бы для начала хотя бы отыскать — кто у тебя внутри испытывает страдания? Ища страдальца, неизбежно придется обнаружить то, благодаря чему ты дышишь и живешь, а заодно и то, что превращает человека в Будду. Иными словами, заняться самосозерцанием. Ибо созерцание — так сказал Правильно Идущий — это путь к давно потерянному вами дому.

Но все это не мне, какой-то там Москвиной из Орехово-Борисова, вам говорить.

Лучше расскажу замечательный случай, мой любимый. Однажды я шла по Тверскому бульвару и забрела в Музей Востока. Там, у золотых статуй будд, сидели малыши с бумагой и карандашами. За ними каменной стеной стояли их родители.

— Всю свою жизнь Гаутама Будда, — рассказывала малышам руководительница кружка, — посвятил тому, чтобы узнать, в чем причина страданий. И он это выяснил! — Она как песню пела. — Не надо ни к кому и ни к чему привязываться и не надо ничего хотеть, не надо ни к чему стремиться и не надо ставить цели, не надо эти цели достигать!..

Она подняла глаза на родителей. У них у всех было одинаковое выражение лица — смесь чисто человеческого недоумения со строгостью органов государственной безопасности.

Тогда она спохватилась и добавила:

— Но Будда был неправ!

И тут все услышали смех. И начали озираться, потому что не поняли, кто смеется.

Боюсь, что это сквозь века до нас донесся смех Махакашьяпы.

Оставив позади Наини Тал и петляя среди холмов, дорога прошла мимо нескольких маленьких деревень, а затем стала взбираться по горному склону. И вот что удивительно — кстати, у индусов есть такая поговорка: ты поднимаешься, и они поднимаются тоже, чем выше ты забрался, тем громаднее становятся горы.

Все это необъяснимо и неописуемо — ни аналогов я не могу привести, ни придумать метафор, гармонию этих мест не поверить алгеброй, — ты просто немеешь от того, что видишь. Поскольку к той реальности, которую ты привык оценивать, взвешивать, о которой можно мечтать или хотя бы вспомнить, Гималаи просто не имеют отношения.

Мы въехали в легендарный гималайский городок Алмора, воспетый Редьярдом Киплингом в романе «Ким», и затормозили на краю бездны. Я первой из нашей экспедиции ступила на эту каменистую землю, и мне показалось, что она ходит под ногами ходуном. Из пропасти прямо на меня накатывали гребни гор, и облака проплывали непонятно уже — по земным или по небесным дорогам. Голубой горизонт, простиравшийся далеко за горами и лесами, кренился то в одну сторону, то в другую. Пейзажи были не в фокусе. В голове гудели поющие гималайские чаши. Словом, в горах Гималаях мне посчастливилось заполучить настоящую морскую болезнь, причем не в самой легкой форме.