Именно в Индии всегда мечтала я побывать, с детства, еще когда в школе училась, у нас был клуб дружбы с Индией имени Рабиндраната Тагора и посвященный Рабиндранату Тагору школьный музей. Ничего не помню из экспонатов этого музея, были ли там личные вещи Рабиндраната Тагора, черновики его произведений, ну я не знаю, трость, очки… Ничего! Только помню трех сандаловых обезьян: с зажатыми ушами, закрытыми глазами и прикрытым лапой ртом.

Из-за этой горячей дружбы индусы Университета имени Патриса Лумумбы толпами валили к нам в школу на танцы. Наши с индусами танцевать не любили. Это были незнакомые, взрослые, как нам тогда казалось, довольно-таки черные мужики в чалмах.

На смотр художественной самодеятельности во Дворце пионеров нас наряжали в сари, помадой рисовали красную точку на лбу, и мы со сцены в таком экзотическом прикиде браво декларировали «Хинди-руси бхай, бхай».

Мне лично поручили незатасканную реплику: «Виш-ва шанти зидабад!», вроде бы на хинди означавшую: «Миру мир!». Я ее заучила с огромным трудом, но провозгласила лихо и без акцента, так что одна женщина из оргкомитета подошла к нашему руководителю и сказала удивленно:

— Какая у вас индианка полная! Я была жизнерадостная толстая девочка, про которую при всем желании невозможно сказать, что она имеет угнетенное голодное детство, как нам писали в письмах о своей жизни индийцы, предлагая руку, сердце, все, что угодно, только бы приехать в Россию и ходить тут на танцы с чалмой на голове и бриллиантом на галстуке в наш славный клуб Рабиндраната Тагора.

Как бы там ни было, я почему-то от рождения умею, слегка вытаращив глаза и насвистывая индийский мотив, по-индусски двигать шеей из стороны в сторону, а в свои бесшабашные школьные годы маниакально том за томом прочла все собрание сочинений Рабиндраната Тагора, включая его длиннющие философские поэмы!

Друзья моего детства, с которыми я гуляла во дворе хрущевской блочной пятиэтажки в Черемушках, а также их родители до сей поры вспоминают, как я сидела на лавке в кругу простоватых черемушкинских слушателей и часами, покуда хватало у них терпения, травила нездешние сюжеты, почерпнутые мной из бездонного колодца индийской классики.

Кстати, за нашим домом — да, да, в Новых Черемушках — окна в окна — был интернат с индийским уклоном! Там наши русские интернатские дети учили хинди, а вторым языком у них шел урду!!! Особо одаренные, между делом, осваивали суахили. Клянусь, не будь я уже по самую ватерлинию погружена в клуб Рабиндраната Тагора, наверняка мои родные меня с малых лет сдали бы в этот ну просто с луны свалившийся интернат.

Так Индия окликала меня, махала мне издали платком, и я неосознанно отзывалась, предпринимая неуклюжие попытки поступить то в МГИМО, то в Университет имени Лумумбы… Мне хотелось увидеть мир и поцеловать его, но я не знала, как это можно сделать.

Особенно я мечтала увидеть Тадж-Махал. Мне нравилась романтическая история, что какой-то махараджа построил его в честь своей возлюбленной. И что в дальней дали от Тадж-Махала существует некое сооружение, в его стене — крошечное зеркальце размером с пятачок, и в этом зеркальном пятачке целиком отражается весь Тадж-Махал, полностью весь — от фундамента до верхушки.

Но, господи ты боже мой, сколько преград возникло бы перед человеком, который вдруг вздумал бы в пору моей юности ни с того ни с сего засобираться… в Индию.

Поэтому я медитативно реализовывала свою страсть к путешествиям, нанимаясь на лето поваром в геологические экспедиции в невообразимо далекий Хабаровский край, в Приморье, на Кольский полуостров… То ехала с палеонтологами откапывать скелет мамонта или со спелеологами в карстовых пещерах Северной Осетии отыскивать следы пещерного медведя; глядишь, гляциологи возьмут с собой на Эльбрус изучать лавины или с уфологами выезжаешь на место посадки «летающей тарелки»… А вот уж ты и сама летишь над курскими лесами на аэростате «колбаса» со старейшим воздухоплавателем Иваном Ша-гиным — сам черт тебе не брат!..

При этом я такой человек — неспортивного типа. В корзину аэростата, например, меня просто погрузили, как научный прибор. И спрашивают:

— Марин, что тобою движет? Таким… валенком, как ты? Ни влезть в корзину, ни вылезти! Для тебя в корзине специальную дверцу надо делать. Но учти: когда корзина с дверцей падает — у нее плохая амортизация.

Или я на яхту сажусь и плыву. Знаю, что меня укачает, это обязательно, а все равно — если б меня пригласил вокруг света на яхте Тур Хейердал, даже, к примеру, Юрий Сенкевич — я бы поплыла. И погрузилась бы на дно любых морей с Жаком-Ивом Кусто! Жаль, этих путешественников больше нет на Земле…

Ну, с Николаем Николаевичем Дроздовым поехала бы на край света каких-нибудь горилл защищать от браконьеров от полного исчезновения. Я бы и в космос полетела, и на Луну бы высадилась с Армстронгом. Не Луи Армстронгом, а с другим, его зовут Нейл. Хотя мы б и с Луи тоже не пропали — ни тут, ни на Луне.

Вот что для меня имеет основополагающее значение — хороший спутник. Товарищ мне нужен в пути, понимаете, какая штука? Поэтому я своему мужу Лёне в нашей с ним жизни прощаю все за одну-единственную вещь — за то, что он в географии разбирается. У него папа — Тишков Александр Иванович в уральском городке Нижние Серги преподавал географию в школе, географию и физкультуру. Лёня по физкультуре плохо учился. Он ведь третий сын в семье. Родители были уже немолодые. В детский сад не ходил, в пионерский лагерь не ездил. В полтора года, сразу, как научился говорить, пообещал, что будет тихо все детство сидеть на печке, только чтобы его не сдавали в казенный дом.

И он сидел, безропотный, кроткий, вообще родителям не доставлял хлопот и не вводил в траты — все вещи за братьями донашивал. Но было у них такое развлечение: граф Александр Иванович спрашивает — как, например, попасть с Земли Франца Иосифа на гору Килиманджаро? А Лёня, не заглядывая в атлас, подробно описывает этот путь. И на его «дневнике путешественника» с картинками пускай маленького, но и тогда уже — настоящего художника Леонида Тишкова! — средний брат Женя (он сейчас известный в Москве врач) — пишет: «Заверяю, что Лёнька ответил, не заглядывая в атлас». И ставил сургучную печать.

Когда Лёня узнал, что я мечтаю поехать в Индию, он сказал:

— Индия, Марина, должна быть у человека внутри…С тех пор он объездил много стран. А я сидела на даче в Уваровке у окна и ждала его возвращения.

Капли дождя сбегали по стеклу иллюминатора, повинуясь (куда деваться-то?) закону Ньютона, но как только самолет рванул по взлетной полосе — они сменили направление, побежали горизонтально, пока совсем не выветрились и не испарились, ибо далеко внизу оставили мы дождевые облака, набирая высоту, достаточную, чтобы совершить беспримерный для нас с Лёней перелет с пятидесятой на двадцать седьмую параллель этой планеты. Звезды сошлись, многое свершилось, что должно было свершиться, сбылись предзнаменования и пророчества, час пробил — мы летели в Индию!..

Разумеется, этому предшествовали различные чудеса.

Моя подруга Светка Пшеничных решила издавать детские книги. По дружбе и по неосмотрительности — первой книгой, которую она выпустила самым шикарным образом, произведя головокружительный денежный заем, стали мои сюрреалистические рассказы, на первый взгляд — детские, а приглядишься — «не всякий взрослый их поймет». Так говорили Светке в книжных магазинах, куда она тщетно пыталась пристроить астрономический тираж, напечатанный на великолепной белой бумаге в городе Дмитрове. К тому же книга была богато проиллюстрирована Володей Буркиным, жестким карикатуристом, что окончательно сделало ее неприкасаемой для рынка сбыта.