Затем мы поговорили о мирских вещах. О билетах на автобус. Словом, стали решать, как добираться в Дели.

Местный экспресс отправлялся через полтора часа, мы купили билеты.

Лёня приволок откуда-то сломанный стул, и мы по очереди на нем сидели, вспоминая заветный стул Лёни Пурыгина Гениального из Нары. В конце восьмидесятых этот стул выставлялся в Доме художников на Кузнецком мосту. Прямо на сиденье там были начертаны ласковое приглашение присесть и разные заманчивые обещания: кого терзают страхи — очистится; кого — одолели муки совести, они умолкнут; кто ищет просветления — просветлится; кто хочет ребенка — забеременеет и так далее. «Но если ты работник министерства, — грозно предупреждала надпись на стуле, — гомосексуалист, наркоман или искусствовед — то тебя прохватит понос!»

На остановке начал собираться народ. Все весело приветствовали друг друга — отъезжающие, провожающие. Предстояло нешуточное путешествие по горным дорогам, экспресс отправлялся вечером, а собирался прибыть в Дели утром. Больше часа я с наслаждением впитывала мелодию этой речи, такой дружелюбной, мягкой, что неискушенный путешественник мог бы подумать: в ней нет не только ругательств, но и обидного слова!

Однако в Индии распространен жестокий обычай, когда именно слово используется, как оружие, разящее наповал. Скажем, кто-то тебя обидел, ты так и пышешь злобой, жаждой мщенья, а эта обида не подлежит законному рассмотрению. Ладно, ты идешь на базар и нанимаешь там пару старух, известных глубокими познаниями в науке чудовищных оскорблений и ругательств. Они берут хороший задаток, усаживаются у двери твоего обидчика и обрушивают на бедного хозяина неистощимые запасы брани. Для пущей язвительности нанятые фурии поносят все его семейство, особенно, как водится в нашем лучшем из миров, бедную, ни в чем не повинную, маму.

Причем считается, что свидетелем этого позора спокойно может быть кто угодно, кроме самого объекта преследования. Но если хоть одна живая душа узнает, что это слышал адресат, — плакала его репутация.

Чтоб, не дай бог, ничего не услышать, хозяин осажденного дома прячется в отдаленнейшую комнату и оказывается в строгом заточении.

Полицейские не вмешиваются в подобные дела, несчастный пленник остается без всякой помощи и поневоле должен вступить в переговоры с тем, кого обидел…

Подъехал автобус. Почему-то автобусы в Индии, даже дальнобойные экспрессы, мне вспоминаются громоздкими, разболтанными, сооруженными из фанеры, с частично закрывающимися дверьми и навсегда открытыми окнами.

Мы сдали в багаж сумку с нашими ботинками — Лёнины замечательные кроссовки и мои французкие белые башмаки, мягкие, удобные, которые я прочила себе на черную старость, сели у такого заклинившего распахнутого окна на первом сиденье поближе к водителю, и, памятуя о том, как мы ехали по этой дороге сюда, приготовились к самому худшему.

Народ набился в автобус до отказа. Что интересно, с нами уезжали обратно в Дели двое японцев, которых мы встретили в ашраме Бабаджи. Они тогда, ночью, сидели на парапете и покуривали травку. Мы встретились, как родные. И я сказала, чтобы поддержать разговор:

— До чего же все-таки у разных народов нашей Земли разнообразные носы!

На что Лёня строго отозвался:

— У всех людей носы совершенно одинаковые. Это углубление около носов различной величины.

— А японцы?! — воскликнула я запальчиво.

— Японец — другой вопрос, — исчерпывающе ответил Лёня.

Как дипломированный медик, он всегда делает очень компетентные заявления, касающиеся плоти. Например, он сказал мне однажды:

— Моё сердце принадлежит только тебе, но остальные части тела…

Автобус тронулся. Вечер, попахивающий дымком вечер, окрасил горные склоны тусклой медью и бирюзой. Кстати, горы тут чуть ли не целиком состоят из железной руды. Именно в этом районе когда-то впервые в Индии было выплавлено железо. Топливом служили дрова. Опасаясь, что в топках будут сожжены все леса Кумаона, англичанин Генри Рамзей данной ему властью закрыл плавильни.

Красный бык пасся на зеленом поле. Быстро темнело. Аромат сандалового дерева проникал в автобус сквозь запах бензина и гашиша, который курили несколько индусов, дружно сидя в ряд в кабине водителя! Мне было не видно, курил ли вместе с ними водитель, но Лёня был полон опасений, что курил!

Мы мчались вдоль глубоких ущелий, здесь это называют кхад — что значит пропасть, обрыв, дорога не имела никаких заградительных валиков, сгущалась темнота ночи, деревья в своих фантастических очертаниях стали далекими, отстраненными и замкнутыми, то тут, то там появлялись светящиеся точки: это в домах зажигали фонарь или разводили огонь в очаге.

Ежеминутно подавая сигналы (на каждом повороте — наскальный рисунок огромного клаксона), шофер вместе с пассажирами несся вниз, только ветер свистел в ушах. Лёня около рапахнутых в черную бездну окон бормотал взбудораженно:

— Лишь бы ехать, все равно на чем, по этим горным дорогам! Все равно куда — справа пропасть, слева камни… Крутые виражи!.. Еще бы марихуану за щеку заложить… и все уже все равно!

Где-то за полночь автобус, громыхая, спланировал в Наини Тал: довольно многолюдное место на берегу озера. Музыка, разноцветные огни, работают увеселительные заведения, народ прогуливается на берегу — вполне курортная обстановка… При этом во всей округе, как всегда, ни одного туалета! Я туда, я сюда — нигде и ничего!

— Мэм, — обратилась ко мне пышнотелая индианка из нашего автобуса, — вы, случайно, не знаете, где тут туалет?

— Она у меня спрашивает! — сказала я Лёне.

А впереди дальняя дорога! И вряд ли предусмотрены еще остановки. Я говорю ей решительно:

— Идем!

Она:

— Куда? Куда?.. — а сама бежит уже за мной, окрыленная надеждой.

Я — в подворотню. Там роятся какие-то типчики, зато по крайней мере темно. Мы с ней присели с краю, а этот дворик оказался проходной, как муравьиная тропа.

Она кричит мне:

— Ай! Мужчины! — и голову накрыла сари, при этом обнажив свою круглую темную попу.

Ночь, воздух, напоенный разнотравьем, пенье цикад, звездное небо… Что ж это за цвет у звезд в Наини Тале — ну, прямо непереносимая голубизна! Давно еще на эту тему Лёня Тишков сочинил стих:

Вот моя жизнь: в скалистом дворике гималайском, в безумной дали от родного дома судьба свела меня с индийскою подругой, и я стою — сторожу ее от нескромных взглядов случайного ночного прохожего.

Все буддийские истины и вещи мира слились в одно целое, чистыми глазами глядела я вокруг, со всех сторон ко мне подступал незнакомый мир, где царило безмолвие, которое никогда не прекратится, какой бы шум мы ни поднимали, где необязательно стареть и умирать, а мысль о том, что мы не умеем летать, просто не имеет реальной основы… И наконец-то ясна как никогда глубинная сущность неба, земли и людей.

Индийская женщина — чудо нашей планеты. Ее сотворение в Индии имеет потрясающую историю. Когда божественный творец Тваштри взялся за это дело, он обнаружил, что израсходовал все материалы на мужчину и плотного сырья не осталось. Тогда, повествуют древние мифы Индии, Тваштри взял округлость луны, изгибы ползучих растений, цепкость усиков вьюна, трепет листьев, гибкость тростника, невесомость травы, форму слоновьего хобота, взгляд лани и сплоченность пчелиного роя, радость солнечных лучей, плач облаков и переменчивость ветра, робость зайца и тщеславие павлина, мягкость груди попугая и твердость алмаза, сладость меда и свирепость тигра, жар огня и холод снегов, болтовню сойки, воркование голубя, вероломство журавля, верность дикой утки, и, перемешав это все, он сотворил женщину и подарил ее мужчине.