Взгляд прокурора уперся в Порфирия Петровича, в этот момент раздумчиво гасящего очередной окурок в хрустальной пепельнице, умещенной на подлокотнике дивана.

— Ну так что, Порфирий Петрович, — сказал прокурор. — Вы полагаете, что убийца — Анна Александровна? Однако где основания? Женщина, причем из благородного сословия — уже одно это должно удерживать ее от преступных намерений, вам не кажется? Скромность, даже стыдливость…

— Оба эти качества в равной мере могли способствовать обратному. А именно превратному представлению о скромности и стыдливости. Желанию сохранить определенные вещи в тайне. Яд — орудие убийства типично женское.

— Но ей был бы необходим мужчина, хотя бы в подручные. Того же дворника вздернуть.

Порфирий Петрович пожал плечами.

— У меня на этот счет свои соображения. И основное, кстати, в том, что записка, найденная мной в шкатулке Тихона, писана не ее рукой. А именно та записка, судя по всему, и привела его к гибели.

— Что значит «не ее рукой»? — с некоторым удивлением переспросил Липутин. Порывшись в папке, он стал сличать меж собой оба листка. — Бумага, вне сомнения, разная. Но это еще ни о чем не говорит.

— Да, бумага разная. И вы правы, дело действительно не в этом. Но есть некоторое различие в почерке. У Анны Александровны он более округлый; я бы сказал, женственный. А вот другая записка писана была мужчиной, пытавшимся сымитировать ее почерк.

— Хм. Но где конкретные доказательства?

— Вы правы, четких доказательств того, что это писал мужчина, у меня нет. Но в том, что это имитация с целью подделки, я не сомневаюсь.

— Однако вы определили, что бумага пахнет ее духами?

— Да. Хотя купить флакон таких же духов ни для кого не составит труда.

— Но при том это должен быть кто-то, кому аромат ее духов знаком, не так ли? — Порфирий Петрович кивнул. — Скажем, ее горничная? — предположил Липутин.

Следователь в ответ поджал губы, как бы под впечатлением.

— В тот свой недавний визит к вдове Иволгиной я обратил внимание на специфический, весьма неприятный запах в доме. С эдаким, знаете, железистым привкусом. Как раз перед этим я погасил папиросу. А известно, что именно такой привкус дает курение вблизи синильной кислоты. Я спросил горничную, откуда этот запах, и она ответила, что в доме окуривают матрасы. Так вот это окуривание как раз и есть один из, так сказать, бытовых способов использования синильной кислоты. И безусловно у горничной к этому веществу имелся свободный доступ.

— Получается… горничная?

Порфирий Петрович в сомнении поднял брови.

— Опять же, такой же доступ мог быть и у всех домочадцев. Взять ту же старуху няньку, Марфу Прокофьевну. Или повариху Лизавету. Потом, у них еще есть двое жильцов — Осип Максимович и Вадим Васильевич, его секретарь. Кстати, в издательской конторе Осипа Максимовича как раз работал Горянщиков.

— Да, только у Осипа Мексимовича есть твердое алиби, подтвержденное тем старцем, как его… Амвросием из Оптиной пустыни. Этот же факт подтвержден депешей исправника из Калуги.

— Кстати, да.

— Что, между прочим, лишает алиби Вадима Васильевича.

— Да, но вместе с тем и мотива в совершении преступления.

— Нет, в самом деле, Порфирий Петрович, что у вас за манера изводить! Неужто нельзя просто назвать имя убийцы, да и дело с концом?

— Да если б я знал наверняка, ваше превосходительство, я бы вам незамедлительно сообщил.

Липутин, укоризненно покачав головой, взялся листать папку.

— Да, вы еще, кажется, выпустили из-под стражи того студента, Виргинского?

— Так точно.

— То есть по крайней мере с него вы подозрения сняли?

— В некоторой степени. Впрочем, как и со всякого, против кого нет неоспоримых улик. Из рапорта вам известно, что мы установили за ним слежку. А также что его видели в аптеке Фридлендера. Как раз накануне смерти Говорова.

— Вы допросили аптекаря?

— Да. Допрос проводил поручик Салытов.

Липутин порылся в папке, разыскивая соответствующий рапорт.

— Ага, вот. Оказывается, он пытался купить настойку опия. Правда, безуспешно. — Глаза прокурора заинтересованно блеснули. — Может статься, он тем самым аптекаря проверял? Если тот окажется настолько мягкотелым, что продаст опий подозрительному оборванцу, то его можно подбить и на сделку посомнительней, а? Правда, ваш филер его упустил. А может, он попытался что-то такое купить в другом месте, и на сей раз ему это удалось?

— Но ведь у убийцы уже имелся доступ к синильной кислоте, — усомнился следователь. — Факт, подтвержденный результатом вскрытия Тихона.

— Закупать изрядное количество чего-то из одного источника значит наверняка навлечь на себя подозрение, — категорично заметил Липутин.

— Тут вот еще что нужно иметь в виду, — рассудил Порфирий Петрович. — Деньги. У Виргинского их никогда особо не водилось. Так что, если ему нужна была синильная кислота, вряд ли он для отвода глаз спрашивал еще и опий. Человек в нужде так себя не ведет.

— А может, аптекарь солгал? Зачем ему признавать, что он продал смертельный яд убийце под подозрением?

— Аптекарь, начать с того, не знал, что его клиент подозревается в убийстве. Может, он решил, что перед ним коллекционер бабочек?

— Бабочек? Это в декабре-то, у нас в Петербурге? Ну и фантазия у вас, Порфирий Петрович!

— Я лишь о том, что он мог так оправдать свою покупку — как перед собой, так и перед присяжными.

— Ох уж эти мне присяжные! Ох, уж лучше не надо! — отмахнулся прокурор. — Даже если и так, надо привлечь Виргинского повторно. У него к убийству прослеживается явный мотив. Взять тот же престранный договор о вверении его души Горянщикову. А пока суд да дело, привлечь и аптекаря. В поручике Салытове я уверен: показания он из них вытрясет.

— Следствие теперь в ваших руках, ваше превосходительство, — заметил Порфирий Петрович почтительно.

Что-то в словах следователя заставило Липутина в нерешительности смолкнуть.

— Э-э… Да-да, конечно, — произнес тот наконец. — А что там у нас с философским тем переводом? — неожиданно сменил он тему.

— Я полагаю, Горянщиков знал, что его жизнь в опасности, и даже знал, кого ему опасаться. А потому оставлял в тексте некие намеки. Там есть фрагменты, которых нет в оригинале.

— Пассажи, которые привлекли ваше внимание?

— Можно так сказать. Вот первый из них: Отец Веры станет разрушителем Мудрости. Далее я обнаружил еще два несоответствия. Одно из них — это ссылка на Алкивиада и Сократа. Знаете, кто таков был Алкивиад? — Липутин кивнул как-то косо — не то утверждение, не то отрицание, не то просто непроизвольное движение. — Выдающийся и в некотором смысле совершенно не отягощенный нравственностью афинский полководец, — пояснил Порфирий Петрович. — Известный как воинскими подвигами, так и своими безнравственными, святотатственными деяниями. Вот цитата из «Пира» Платона. У Горянщикова в тексте значится следующее: И да разве не возлежал Алкивиад с Сократом под одним плащом, и не держал в похотливых своих объятиях сего духовного мужа?

— Да-да. Я хорошо осведомлен о порочных наклонностях, что были в ходу у древних греков.

— Так вот, у Прудона подобного упоминания об Алкивиаде с Сократом нет. Третье же расхождение…

Липутин вскинул руку, останавливая Порфирия Петровича, и сам дочитал отмеченный следователем третий отрывок:

Общеизвестно, что Минерва была дочерью Юпитера. Она появилась на свет непосредственно из головы своего отца. Данное чудо осуществилось лишь после того, как отец целиком пожрал ее беременную мать! Для нас неудивительно, что данное божество являлось также отцом многих бастардов. С иронией, которую по достоинству оценили бы древние, одна из внебрачных дочерей Юпитера звалась Фидес [2].

— Что, наконец, все это значит? — воскликнул на этом месте Липутин, откладывая запись и строго глядя на следователя.