Держа револьвер наготове, Салытов осторожно заглянул в помещение; Порфирий Петрович следом. В комнате было холодно, и стоял водочный дух. Если исключить горяший фонарь, атмосферу можно было охарактеризовать как фактически безжизненную.

Лежащий лицом в пол, поверх сломанной гитары мужчина вставать в любом случае не собирался. Судя по позе, этот здоровяк несколько раз пытался-таки подняться с пола, но в конце концов сила притяжения взяла над ним верх, и, похоже, навсегда. Битву за жизнь он проиграл.

Порфирий Петрович, приблизившись, опустился на одно колено и повернул мертвому голову. Сощуренные в темные щели глаза и застывшая на лице гримаса смотрелись гротескной маской. Салытов крадучись обошел всю квартиру, бдительно держа перед собой револьвер.

Через некоторое время он возвратился, уже с более расслабленным видом.

— Нет никого.

— Точно?

— Уж куда точнее. Все оглядел. Тут еще одна комнатенка есть, смежная, вроде кухни.

— А окна?

— Все проверил. Заперты изнутри. Так это и есть Говоров? — спросил поручик, указывая на лежащее тело стволом.

Порфирий Петрович поднял с пола и нюхнул лежащий возле тела порожний штоф.

— Надо будет спросить у нашего друга с лестницы. Если это и вправду Говоров Константин Кириллович, то, похоже, вижу я его не впервые. — Салытов удивленно поднял брови. — Я с ним как-то раз сталкивался, случайно. В лавке у процентщика, как его, Лямхи. Он тогда гитару закладывал. — Следователь поднял обломок гитарного грифа, все еще связанного струнами с декой. — И гляди-ка. Похоже, он тогда нашел все же деньги выкупить сей драгоценный инструмент.

— Да, Говоров это, — подтвердил Толкаченко с видом почему-то возмущенным, как будто лежащий на полу человек его чем-то обидел.

Порфирий Петрович рассеянно кивнул.

— Но как вы сказали, их здесь было двое? Вы, кажется, заметили, что слышали два голоса?

— Точно так, два.

— Один голос, я понимаю, его? — Следователь ткнул незажженной папиросой на Говорова.

Дворник кивнул.

— А другой? Вы его как-то опознали?

— Тут странно все, — признался, помолчав, Толкаченко. — Поначалу я его не признал. А потом так и признал.

— Это как понимать? — грозно спросил Салытов.

— В смысле, видно, это он и был. Тот второй, когда по лестнице спускался. Он еще мне что-то сказал.

— Что же именно? — спросил Порфирий Петрович, разглядывая папиросу, будто видел ее впервые.

— Честь, говорит, имею. Да-да, так он и сказал: «Честь имею». — Судя по интонации, этот эпизод происшествия уязвлял Толкаченко больше всего.

— Вот как.

— И вот что мне странным показалось… Что голос был как бы тот самый, что и у второго. У сообщника, стало быть.

— Что значит «тот самый»? — нетерпеливо перебил Салытов, багровея лицом.

— Ну, что это он сам и был.

Казалось, еще секунда, и поручик отвесит дворнику оплеуху.

— То есть вы полагаете, — поспешил вмешаться Порфирий Петрович, — что голос прохожего на лестнице принадлежал тому самому человеку, которого вы слышали в квартире у Говорова?

— Так и есть, — сбивчиво ответил Толкаченко.

— Но это невозможно! — всплеснул руками Салытов.

— Так точно! — готовно кивнул дворник с растерянной улыбкой.

— Что ж, Илья Петрович, — сказал следователь, прикуривая. — Получается, перед нами очередная загадка. — С этими словами он выпустил клуб дыма. — Вопрос в том, — он глубоко затянулся, — что это за человек находился в квартире у Говорова? — Еще затяжка. — И что еще более озадачивает, как он мог одновременно находиться взаперти и вместе с тем преспокойно спускаться по лестнице?

Порфирий Петрович, с каким-то недоумением взглянув на недокуренную папиросу, передал ее дворнику, а сам все с тем же растерянным видом закурил другую.

— Н-да, вот уж действительно загадка, — снова затягиваясь, произнес он. — Хотя, думаю, совладаем постепенно и с ней. Ты как считаешь, Илья Петрович? — Салытов не ответил, сосредоточенно о чем-то размышляя. — Логика. Нужно применить логику. Холодную, бесстрастную. Не идти на поводу у своего темперамента. Не давать волю эмоциям. Раздражением своим задачу не решишь.

— Но это и вправду невозможно! — пробурчал Салытов.

— Почему. По большому счету возможно бывает все, — спокойно возразил Порфирий Петрович. — Возьмем это за первый неопровержимый довод. Это произошло, а следовательно, это возможно. Имеющий место факт уже сам по себе предопределяет достоверность происходящего. — Салытов нетерпеливо тряхнул головой. — Ты вдумайся, Илья Петрович.

— А ты уже сам до чего-то додумался?

— Ко мне само пришло логическое умозаключение.

— Это какое же? Как оно могло прийти… из этого!

— Быть может, у меня в сравнении тобой есть некоторая фора. Ведь я уже раз встречал этого господина.

— Ты говорил. У процентщика. Ну и что с того?

— Он меня действительно впечатлил цитированием из гоголевского «Ревизора». Он же когда-то был актером, этот Говоров. Очень так, знаешь, натурально. Прямо-таки полностью отождествлялся со своим персонажем.

Вид у Салытова был откровенно растерянным.

— Ну и что?

Порфирий Петрович искал, куда бы девать окурок.

— Не все сразу, Илья Петрович. Не все сразу.

Порфирий Петрович смотрел из окон прокурорского кабинета на улицу Гороховую. Курить хотелось — сил нет. Поэтому, чтобы как-то отвлечься, он озирал сейчас цепочку фонарей в тумане пасмурного утра. Сзади слышался шелест бумажных листов и прокурорские вздохи.

Прокурор Липутин как раз закончил ознакомление со следовательским отчетом и закрывал сейчас папку с делом. Оно, наряду с прочим, включало также показания Толкаченко и Якова Никитича, а плюс к тому официальный запрос самого следователя на медицинскую экспертизу тела, идентифицированного как Константин Кириллович Говоров.

Лицо у Липутина было откровенно кислым.

— Ну так что, Порфирий Петрович, вы в самом деле полагаете, что все это составляет достаточные основания для процедуры вскрытия?

— Именно так, ваше превосходительство. Иначе я бы не стал вас беспокоить по этому вопросу.

Липутин поморщил нос.

— Скончался человек скоропостижно, в запертом помещении. У себя в отчете вы сами же утверждаете, что нет никакого свидетельства насилия. Ни крови, ни ранений, ни даже синяков. Кожные покровы не повреждены.

— Я констатировал, что не было внешних следов насилия. Между тем дворник заявил, что слышал шум борьбы.

— Нет, нет и нет! Мы не вправе брать за основу дела чьи-то там показания о якобы шуме, да еще через закрытую дверь. Не говоря уже о том, что это вообще логически не вполне объяснимо.

— Почему же. Объяснимо, — заметил Порфирий Петрович. — Если предположить, что Говоров боролся не с человеком, а, скажем, с воздействием химикалий. — Липутин недостаток уверенности скрыл за раздражением, а потому нетерпеливо покачал головой. — Я подозреваю отравление, ваше превосходительство. Как и в случае с…

— Вы ведь не будете мне опять напоминать об отравлении того дворника, — сердито воскликнул прокурор. — То дело, насколько нам обоим известно, закрыто.

— Если даже о нем не упоминать, то существует еще и связь покойного с пропавшим актером, Ратазяевым. Вскрытие могло бы определить…

— Да что вы мне все о вскрытии! Вот в самом деле, заладили. Он что, ваш Говоров, не мог от естественных причин скончаться?

— Мог, вполне. Только странное получается совпадение, учитывая обстоятельства.

— Какие еще обстоятельства?

Судя по мелькнувшей в глазах растерянности, прокурор уже пожалел, что задал этот вопрос.

— Как вы изволили прочесть в отчете, дворник слышал, как в здание заходят двое.

— Ну, говорить можно всякое. Он мог попросту ошибиться. Что же до его россказней о двух голосах в квартире, то это опровергаются элементарной логикой.