— Ничего-ничего, бояться совершенно нечего. Говорите напрямую; поверьте, так лучше.
Глаза у Анны Александровны рассерженно блеснули.
— И начал со мной объясняться, в любви!
— И как вы на это отреагировали?
— Так он же дворник! — вскрикнула она изумленно.
— Он прежде всего человек.
— Помилуйте!
— Вы его отвергли?
— Это было ужасно! Прежде всего, он был пьян. Я что, должна отвечать чувствам пьяного дворника?
— Вас кто-нибудь застал за этим?
— Боже упаси! По счастью, нет.
— Точно?
— От всей души надеюсь.
— А что Степан Сергеевич? Он был в тот день с вами?
— Да собственно, нет.
— Степан Сер-ге-е-вич, — задумчиво, по слогам произнес следователь; Анна Александровна нахмурилась. — А вашу дочь звать…
— Софья.
— Софья Сергеевна? — Да.
— Стало быть, супруг ваш Сергеем именовался?
— Сергеем Павловичем. А что?
— Сергеевна… Сергеевич…
— О чем вы?
— Как интересно отчества совпадают.
— Совпадают, только и всего.
— А не могло быть так, что супруг ваш чувствовал к Степану Сергеевичу некое отцовское расположение? Что-нибудь вроде родительского долга?
— Я за мужа отвечать не вправе. Порфирий Петрович утвердительно кивнул.
— И не возможно ли то, что Степан Сергеевич намеренно подзуживал Тихона насчет чувств, которые он испытывал к вам? Не могло ли это послужить причиной ссоры?
— Я, право… — Профиль женщины был таким беззащитным и трогательным, что невольно сжималось сердце.
— Или, может, они были меж собой соперниками?
— Ну, знаете! — вскрикнула Анна Александровна. — Вы смеете на одном дыхании заявлять, что этот человек, с одной стороны, был сыном моего мужа, а с другой, так и вовсе моим любовником!
Порфирий Петрович слегка наклонил голову; вышло похоже на утвердительный кивок.
Тут двери в гостиную распахнулись, и на пороге возникла дородная фигура Осипа Максимовича Симонова; очки, как всегда, на месте.
— Что здесь происходит? — воспросил он с видом решительным, можно сказать грозным.
— Осип Максимович! Слава Богу! — как к спасителю, устремилась к нему Анна Александровна, простирая руки. Однако, не встретив ответной теплоты, замешкалась.
— Я требую разъяснений, сударь! — гневно сказал Осип Максимович, прикрывая за собой двери.
— Разъяснений? Извольте. Я провожу расследование об убийстве троих человек.
— И вы что, подозреваете Анну Александровну?
— Я лишь восстанавливаю объективную картину. Кому, как не вам, это должно быть понятно более всего; вы же книжки философские издаете.
— Анна Александровна — всеми почитаемая, уважаемая женщина! У вас нет никакого права являться сюда со всякого рода провокационными вопросами!
— Откуда вы знаете, провокационные они или нет? Вы что, извиняюсь, под дверью подслушивали?
Порфирий Петрович улыбнулся весьма натянуто.
— Не считайте людей за дураков-с, милостивый государь! Я очень даже представляю, какие гнусные вопросы вы, должно быть, задаете!
— Прошу поверить на слово: уж кому подобные вопросы в тягость, так это именно мне.
— Ну так не задавайте их!
— Боюсь, это моя работа.
— Такая работа благородному человеку не к лицу.
— Возможно. И тем не менее надо же ее кому-то делать.
— Но как! Подвергать Анну Александровну унизительному допросу!
В глазах у Порфирия Петровича мелькнула лукавинка.
— А вот вы как считаете, Осип Максимович: благородный человек способен на убийство?
— Да мало ли кто из нас на что способен, — слегка опешил Осип Максимович. — Тут уж одному Богу известно. Неразумно было б отрицать, что и дворянское сословие иной раз берет сей грех на душу.
— А бывает, например, такое, чтоб дворянин, благородный человек, — и вдруг топором кого по темени? — спросил следователь с хитрецой.
— Ну и вопрос! Хотя отчего же: вот писали как-то, вполне свежий пример. Какой-то студент двоих топором укокошил, старуху с сестрой.
— А и вправду. Хотя образ топора, согласитесь, увязывается скорее с каким-нибудь простолюдином, разве не так? С тем же Тихоном, если на то пошло.
— Соглашусь.
— А вот благородный человек, он какое бы орудие выбрал? Дворянин или, скажем, дворянка?
— Ладно, хватит. Надеюсь, вы закончили допрашивать Анну Александровну? В таком случае, думаю, нам пора раскланяться.
— Да, разумеется. У меня теперь всего один вопрос. И еще просьба. Анна Александровна, у вас нет соображений, каким образом при Тихоне могло оказаться шесть тысяч рублей?
— Тихон? — Щеки у нее побелели. — Да я… Я понятия не имею, — выдохнула она.
— Украл, должно быть, — ответил за нее Осип Максимович. — Ах он шельма! Вот и верь людям.
Он бросил на хозяйку ободряющий взгляд.
— Деньги-то немалые, — раздумчиво заметил Порфирий Петрович, неотрывно глядя на совершенно растерянную женщину.
— На этом, надеюсь, все? — нетерпеливо переспросил Осип Максимович.
— Да, все. Осталась только просьба. Анна Александровна, вы не могли бы мне что-нибудь такое написать? Буквально пару фраз?
— Вы все-таки ее подозреваете! Какая бестактность! В то время как истинный убийца…
— И что же вам написать? — Несмотря на внешнее спокойствие, голос у Анны Александровны предательски дрогнул.
— Да неважно. Лишь бы на вашей личной бумаге.
— Осип Максимович, — Анна Александровна бессильно оперлась лбом о ладонь, — позовите, милейший, Катюшу.
* * *
Катя внесла письменные принадлежности. Сразу же бросалось в глаза, что сиреневатая бумага на подносе точь-в-точь соответствует по цвету конверту, в котором было найдено шесть тысяч.
Горничная прошла сердитым шагом, на Порфирия Петровича даже не взглянув. За ней, преодолевая робость от присутствия посторонних, но горя любопытством, кралась девочка лет тринадцати. Черты ее чем-то напоминали Анну Александровну, хотя в силу возраста были еще не вполне оформившимися.
— Маменька! — выпрыгнув из-за Кати, девочка кинулась к матери.
— Да-да, душечка. — Анна Александровна, ласково обняв дочь за плечи, поцеловала ее в лоб, после чего решительно отстранила.
Осип Максимович, завидев девочку, повернулся к ней спиной и отошел к окну, якобы утратив к происходящему интерес.
Катя поставила поднос на низенький полированный столик, за которым Порфирий Петрович однажды чаевничал. На подносе были перо, чернильница и тонкая стопка бумаги.
— Так что ж, в самом деле, писать? Прямо-таки что угодно? — еще раз спросила Анна Александровна, присаживаясь возле столика на тахту.
Порфирий Петрович кивнул.
— Что-то на ум ничего не идет, — растерянно призналась она.
— Ну, тогда хотя бы… Что-нибудь вроде: «Помним ли мы лето», — предложил Порфирий Петрович непринужденно.
Анна Александровна, подняв голову, посмотрела вопросительно, но ничего не заподозрила. Затем перевела взгляд на Осипа Максимовича, который по-прежнему стоял к ней спиной в сердитой позе. С тоскливым вздохом она взяла перо и занесла над бумагой. Приняв лист с написанной фразой, Порфирий Петрович мельком на него взглянул, помахал в воздухе, а затем, сложив вдвое, сунул в карман.
— Кончится когда-нибудь, наконец, этот фарс? — не выдержал все же Осип Максимович, резким движением оборачиваясь от окна. — Вы все получили, чего хотели?
— От Анны Александровны — все, — невозмутимо отвечал Порфирий Петрович.
— Ну и что решили? Взять ее под арест?
— Пока нет.
— «Пока нет»! То-то я и вижу, что «пока»! Мы им все уже сыты, этим вашим «пока»! Оправдывает ли оно вообще всю эту хамскую процедуру? — Ответа Осип Максимович дожидаться не стал. — Кстати, пока мы все подвергаемся этой самой экзекуции, позвольте спросить: когда вы, наконец, возвратите перевод Прудона, который вы столь бесцеремонно изъяли из комнаты Степана Сергеевича?
— Пока не могу. Я еще не закончил изучение.
— Какое еще изучение! Это перевод философического текста. Какое отношение он имеет к вашему пресловутому делу?
