Провидение «как бы совсем не было озабочено нашей судьбой. Исключив нас из своего благодетельного действия на человеческий разум, оно всецело предоставило нас самим себе, отказалось как бы то ни было вмешиваться в наши дела, не пожелало ничему нас научить».

«В то время, как христианский мир величественно шествовал по пути, предначертанному его Божественным Основателем… мы, хотя и носили имя христиан, не двигались с места».

Это Петр Чаадаев. Писано в 1829 году от Рождества Христова. Вот вам и птица-тройка.

Можно долго рассуждать, в какой именно момент истории мы свернули с дороги, по которой прошли другие народы, в конце концов оказавшиеся в выигрыше. Однако в декабре 1992-го было не до философских рассуждений. Вопрос стоял в сугубо практическом плане — как бы вновь не оказаться в том месте, где мы оказываемся всякий раз после очередной попытки рвануться вперед, вылезти из трясины, в которой постоянно пребываем. Такая перспектива в тот момент была вполне реальна. Очередной российский реформатор, вздумавший вывести страну из бесконечных и бессмысленных блужданий на прямую дорогу, изгнан со свистом и улюлюканьем. Можно на радостях попеть и поплясать. Хватануть, естественно, любимой жидкости (а как же без этого?).

Гражданам России, избравшим в депутаты всех этих исаковых, бабуриных, хасбулатовых, константиновых, аксючицев, астафьевых, челноковых, павловых, маршировавших и брызгавших слюной под красными флагами, снова захотелось побродить кругами, по кочкам и ухабам под лицемерные увещевания: «Все во имя человека! Все для блага человека!».

Ну что ж, мы ведь еще мало блуждали — всего-то 75 лет.

Что теперь — снова будем пытаться слепить некоего уродца типа «социалистического рынка», «планового рынка», «регулируемого рынка», «настоящего рынка», «рынка, а не базара» (формула, произнесенная самим Черномырдиным, когда он заступил на вахту)? Слова могут быть разные, но суть одна: кентаврообразный рынок, который станем сооружать, — все что угодно, только не рынок.

Главная, элементарная, пошлейшая ошибка этих рынкостроителей: убежденность, что к рынку ведут множество путей, что мы, как насмешливо сказал Гайдар, находимся на широкой асфальтовой площади. В действительности — опять же слова Егора Тимуровича — к цели ведет тонюсенькая тропинка. Шаг вправо, шаг влево…

Нет, никто ничего не желает слушать. Никто ничего не желает понимать.

Как тут снова не вспомнить Чаадаева:

Вот это-то самое загадочное «нечто» и есть та самая Черная сила, которая из века в век делает нас бессмысленно несчастными.

В этой книге речь о реформах. О том, как одни пытались их отстоять, а другие — задушить. Посередине этого повествования, может быть, стоит, хотя бы бегло, присмотреться к тому человеческому типу, который мелькнул перед нами в качестве мотора происходивших в стране ключевых перемен. С осени 1991-го в правительстве России побывали (и через не очень большой срок почти все покинули его) весьма решительные преобразователи, каких страна не знала, пожалуй, со времен Столыпина.

Однако о том же самом можно сказать и в несколько иных терминах. В сущности, впервые в истории в российское правительство вошли и стали играть в нем определяющую роль молодые яркие представители российской интеллигенции — люди, прекрасно разбирающиеся в экономике, знающие, как она работает в нормальных, не изуродованных всевозможными коммунистическими экспериментами условиях, да и вообще свободно ориентирующиеся во многом, в чем необходимо ориентироваться современному цивилизованному человеку. Это люди с прекрасными интеллектуальными данными, владеющие языками, математическим аппаратом…

Но слишком необычен для нас был сам тип такого государственного деятеля, слишком он был непохож на тот тип, который эволюционным образом, путем естественного отбора был создан коммунистической государственной машиной. Молодые интеллектуалы не имели многих видовых признаков гомо советикуса, необходимых, по убеждению номенклатуры, для того, чтобы стоять на теперь уже воображаемой трибуне Мавзолея.

Первая из этих черт — принадлежность к правящей корпорации, к этой самой номенклатуре, которая, пусть в несколько трансформированном виде, разумеется, по-прежнему осталась у власти. Для ее членов вовсе не требуется система опознания «свой — чужой», применяемая в авиации. Своих они определяют без всякого труда. Рыбак рыбака… Соответственно, не свои, чужие, вытесняются, выдавливаются.

Еще одна черта, по-прежнему считающаяся необходимой для госруководителя, — «знание жизни». Это какая-то мистическая, загадочная формула. Что она означает, вряд ли вам кто-то сможет толком объяснить. Но в общих чертах, видимо, то, что человек проделал «нормальный» путь на вершину власти — постепенный и неторопливый: рабочий, мастер, начальник участка, начальник цеха, директор завода, замминистра, министр и т. д. Это если по производственной линии. Была, разумеется, и линия партийная. Там своя иерархия власти. Эти две линии тесно переплетались. Если же человек попадает в коридоры власти каким-то иным путем — например, из завлабов, — это, разумеется, несерьезно и в высшей степени предосудительно. Про такого как раз и говорят, что он «жизни не знает».

Даже такой вроде бы не обремененный совковыми предрассудками человек, как Анатолий Собчак, как-то на встрече в «Литературной газете» попенял молодым реформаторам, что они не нюхали чернозему:

— Пришли люди, теоретически грамотные, прекрасно владеющие знанием того, что делали другие, прекрасно понимающие, что надо делать, но совершенно не знающие нашей экономики (полагаю, здесь опять-таки подразумевается — «не знающие жизни», ибо, как не раз уже говорилось, по большому счету знание законов экономики подразумевает примерно одно и то же что в России, что на Мадагаскаре. — О.М.). Чубайс попал в правительство с должности моего заместителя. Но и заместителем он был не более года, а до этого тоже был научным сотрудником. Кстати, я настойчиво рекомендовал ему не ехать в Москву, а поработать заместителем мэра хотя бы еще лет пять, набраться опыта. То же самое и Нечаев, и большинство других первых молодых министров — энергичных, молодых, но совершенно не имеющих опыта работы.

Кстати, аналогичный упрек адресует Гайдару в своих воспоминаниях и Ельцин:

«…Гайдар не до конца понимал, что такое производство. И в частности — что такое металлургия, нефтегазовый комплекс, оборонка, легкая промышленность. Все его знания об этих отраслях носили главным образом теоретический характер. И в принципе такой дисбаланс был довольно опасен».

Опыт работы, знание производства, отдельных отраслей промышленности — это, конечно, замечательно. Однако много ли имеющих опыт работы в СОВЕТСКОЙ промышленности, в СОВЕТСКОМ народном хозяйстве оказались в состоянии приспособить этот драгоценный опыт к совершенно новым условиям, к совершенно новой экономической модели? Бывают ситуации, когда «опыт работы» оказывается неприменим в изменившихся обстоятельствах. Более того — когда он просто мешает. Подлинной ценностью в таких случаях обладают ЗНАНИЯ, несущие в себе элементы УНИВЕРСАЛЬНОГО ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ОПЫТА. А такими знаниями молодые реформаторы обладали в достаточной мере. Во всяком случае — не в меньшей, чем кто бы то ни было в нашей стране.

— В конце концов, в стране 75 лет у власти были практики — и мы видим результат… — говорил в одном из интервью бывший министр внешних экономических связей в правительстве Гайдара Петр Авен. — Рыжков — практик… Косыгин тоже был инженер. И Брежнев был из хозяйственников… Зато вот Эрхард был академическим экономистом. Давайте посмотрим другие примеры, кто там действительно добивался успеха в экономике… Мексика? Вся команда из Гарварда! Вся команда академических экономистов. Все экономическое чудо — это все ученики Сакса и Дорнбуша! Все как один! Испания? Одни экономисты-профессионалы: нынешний министр экономики Сольчага — в прошлом преподаватель Массачусетского технологического института; из науки пришел и министр промышленности Арансади. Или вот Чили: вся команда Серхио де ла Куадра — то же самое, академические экономисты. Пожалуйста, Израиль 1985 года — профессор Майкл Бруно… Пока, я думаю, все успешные экономические реформы делали академические экономисты. Очень легко утверждать: они жизни не знают… Я уж не буду говорить, кто тогда знает.