Сильвано когда-то читал о том, что в тридцатые годы эскадрилья гидропланов под командованием Итало Бальбо пересекла Атлантику. Этот полет стал легендарным. Но Санджи опасался одного: если их затея в Америке провалится, его вообще вышвырнут из мира моды. К тому же корпорация Санджи задолжала нескольким банкам. И вот сегодня, когда свершается грандиозный американский проект, боль в спине, как назло, мучает его.

Сильвано взглянул на часы — через два часа открытие. Может, приступы боли вызваны чувством страха? Такое с ним случалось еще в детстве. Тогда отец заставлял мальчика идти с ним в кроличий загон, чтобы заняться тем, что сам он именовал «избиением младенцев». У Сильвано начинались спазмы, затем тошнота и жестокая рвота. Чтобы сын почувствовал себя мужчиной, отец заставлял его брать нежных зверьков за задние лапы и за шкирку и тут же сворачивать им шею, растягивая позвоночник, пока не раздавался хруст сломанной шейной кости. Потом кролика бросали рядом с другими забитыми, а крольчата в деревянных клетках таращили круглые глаза в ожидании неотвратимого конца. Из Сильвано не получилось ни удачливого торговца кроличьими шкурками, ни умелого охотника, как того хотел отец. «Слабак ты, — с нескрываемым презрением говорил отец. — Иди к матери». А сам растягивал тушки на специальных распялках и начинал их методично потрошить.

Почему Санджи вдруг припомнилась эта отвратительная сцена? Он ведь давно загнал эти воспоминания в самый дальний угол памяти. Ему снова привиделись окровавленные отцовские руки, равнодушие и грубость отца, остекленевшие глаза кроликов, глухой звук, с которым падали на кирпичный пол еще трепещущие внутренности.

Может, боль в спине пройдет через два часа? Надо попробовать завести машину и вернуться в гостиницу. Вот, получилось… Есть же, наконец, обезболивающие средства… Не исключено, что острая боль пройдет так же неожиданно, как появилась, стоит ему обрести равновесие. Огромный автомобиль покатил по асфальту. Сильвано стало полегче. Теперь он знал, что через пару часов будет готов с обычной дерзостью и энергией противостоять натиску журналистов, гостей и конкурентов.

Сильвано стоял перед объективами телекамер, ослепленный вспышками фотоаппаратов. На него обрушился град вопросов. Какие бы сомнения ни терзали Санджорджо, он знал: ему удалось сотворить шедевр — самого себя. Он стоял в безупречном, строгом синем костюме. Весь облик прославленного модельера являл разительный контраст с его жизненной философией. А ответы его журналистам, его реплики могли повлиять на тиражи иллюстрированных журналов и рейтинг телепередач. Он блестяще исполнял роль главного героя. Санджи проигрывал перед публикой тщательно отработанный и всей жизнью выстраданный сценарий. Может, когда-нибудь ему и придется, подобно нищему слепцу, вымаливать расположение заклятых врагов, но сейчас настал момент реванша. Санджи хотел насладиться им сполна.

На него набросилась белокурая журналистка в очках, с круглым, как луна, лицом. Ее глаза за толстыми стеклами, свидетельствовавшими о сильной близорукости, горели ненавистью.

— Почему Лос-Анджелес? — спросила она.

— Потому что Лос-Анджелес значит Голливуд, — ответил Санджи своим звучным теплым баритоном.

— А почему Голливуд? — настаивала блондинка в очках.

— Голливуд — воплощение сказки. Своего рода перегонный куб, где плавятся улыбки, слезы и мечты. А Италия, как вам известно, питается хлебом и мечтами.

— А любовью? — прозвучал традиционный вопрос с явным намеком на склонности Санджорджо. — Вы влюблялись в актрису?

— Я восхищался многими кинозвездами. Мне нравятся многие актеры.

— Мужчины?

— С точки зрения физиологии, я бы сказал да.

— Это правда? — прищурив глаза за стеклами очков, вызывающе спросила журналистка.

— Вы — умная женщина и, без сомнения, знаете, что правда у каждого своя.

Лилиан и Галеаццо не сводили с Сильвано глаз, умоляя его сохранять выдержку.

— Мы принимаем за истину то, — продолжал Санджорджо, — что совпадает с нашими собственными представлениями. И поскольку вы считаете меня «голубым», который скрывает свои склонности под маской экстравагантности, я готов признать ваши убеждения.

— А вы не боитесь, что публичное признание может повредить вашей репутации? — с натянутой улыбкой спросила блондинка.

— Думаю, нет, — спокойно ответил Санджи. — Сикстинская капелла осталась великим творением и после того, как стало известно о сексуальных наклонностях ее творца.

— Вы выбрали хорошую компанию.

— В истории немало подобных примеров. Я выбрал один наугад.

— Вы говорите об этом с гордостью, — вмешалась молодая брюнетка, живая и привлекательная, с черными глазами и кудрями, словно сошедшая с экрана телевизора.

— Я говорю об этом спокойно. Не надо выдавать черное за белое. Это только унижает черное. Будь люди одинаковы, ими легко было бы управлять. Вот почему принято считать всякое отличие преступлением. Различие вызывает размышления и сравнения. Оно — своего рода протест. В результате система вынуждена пересматривать собственные нормы.

— А когда вы выбираете красивого мальчика, с которым хотите переспать, вы тоже руководствуетесь подобными благородными размышлениями? — издевательски произнесла блондинка.

— Нет, такие социологические изыски я приберегаю исключительно для того, чтобы давать дурацкие ответы на идиотские вопросы.

— Вам не кажется, что вы занимаетесь слишком многими вещами? — спросил молодой человек, видевший пару фильмов с Ричардом Гиром и теперь изо всех сил старавшийся походить на своего кумира.

— Вы имеете в виду продукцию, на которой стоит моя марка?

— Пожалуй, да.

Санджи немного помолчал, зажег сигарету.

— Хороший вопрос, — произнес он. — Общество ценит профессионалов. Тот, кто занимается всем подряд, настораживает. Он неудобен, им трудно манипулировать. Он может придумать коллекцию, создать город, включив его в систему. Он может уподобиться Творцу, в меру своих человеческих возможностей.

Ответ удался, и Санджи остался собой доволен.

— А когда вы обнаружили свои склонности? — настаивала блондинка, не желавшая отвязаться от модельера.

— В тот день, когда женщина попыталась меня грубо соблазнить, — ответил он, словно открывая ей великую тайну.

— И такая мелочь повлияла на вас? — спросила, улыбнувшись, блондинка.

Улыбка ее вовсе не украсила.

— Вы считаете это мелочью? — произнес Санджорджо. — Знаете, она очень походила на вас…

Галеаццо и Лилиан страшно перепугались, опасаясь последствий подобной реплики.

— А когда вы были маленьким, вы предпочитали играть с девочками или с мальчиками? — спросил журналист, видимо изучивший тесты в «умных» журналах.

— Играл я с девочками, — не задумываясь ответил Сильвано, — а распутничал с мальчиками. Я прославился своим умением вырезать платьица для кукол из тетрадных листов и старых газет. Я их сшивал красной ниточкой и украшал бантиками.

— Похоже, платьица определили вашу судьбу, — заметила хорошенькая брюнетка.

— Пожалуй, да, — согласился Санджи.

— Эксперты утверждают, что ваши последние коллекции не столь блестящи, — вмешалась блондинка, готовая ринуться в атаку.

— Когдя я делал первые шаги в мире моды, эксперты даже не хотели замечать, что Санджорджо существует. Однако вот он я, стою перед вами.

Блондинка наседала:

— Дик Бредли, ваш знаменитый калифорнийский коллега, утверждает, что значительная часть клиенток, одевавшаяся у Санджи, теперь перешла к нему.

— Меня всегда поддерживала уверенность в том, что ни в Штатах, ни в других странах коллег у Санджи нет. Но, конечно, я не могу помешать появлению неумелых подражателей.

Публика восхищенно зааплодировала. Потом, как в черно-белом кино, толпа вдруг оживилась и задвигалась. Вышколенные официанты разливали шампанское и ликеры, а Санджи, завершив пресс-конференцию, переходил от одной компании к другой, пожимая руки и расточая улыбки. В последний раз он появился на фоне оборудования для салона ультрасовременного воздушного лайнера. Сильвано Санджорджо ошеломил американскую публику и вошел в легенду.