Шли годы. Персонал «Объекта 2106» — или «Наутилуса», как его называл сам Севарен, — проедал свою зарплату. Открытия и патенты сыпались как из рога изобилия. Случались среди них и первоклассные. Но Нобелевская премия была по-прежнему недосягаема, как любимая наложница саудовского короля…

— Так что там с этими проходимцами из «Свободы», Фишер? — спросил доктор Севарен у своего секретаря.

— Они требуют поднять оплату вдвое!

— Вдвое? Вот так наглость! Библейского масштаба!

— Я того же мнения, господин доктор!

— Вот что: подними на четверть, и пусть убираются к дьяволу.

— Будет исполнено, господин доктор! — Фишер сделал пометку в своем электронном блокноте.

— Следующий вопрос.

— К вам обратился с официальной просьбой здравствующий князь Лихтенштейнский Бертран Адам Третий. Красивое такое письмо прислал, на гербовой бумаге…

— Я безмерно тронут, — проворчал Севарен, взгромождая на свой письменный стол ноги в стоптанных кроссовках за девять евро девяносто девять евроцентов. — И что ему надобно, этому венценосному вырожденцу?

— Хочет, чтобы вы проконсультировали его дочь. Пишет, что слышал ваш доклад на всемирном конгрессе физиологов в Оттаве, где вы утверждаете, что облучение установкой «Цирцея» приводит к устойчивой ремиссии болезни Милна…

— А что, его дочь болеет Милном? — спросил Севарен равнодушно.

— Да.

— Скажи этому князю, чтобы катился. Переводить на очередную аристократическую вырожденку «черепаший панцирь» — это чересчур. Все королевские дома Европы не стоят этого редчайшего артефакта! Мужчина, который хочет здоровых детей, должен жениться на официантке, а не на своей двоюродной сестре-герцогине, как это у них, у европейских монархов, водится…

— Но, доктор… Он пишет, она очень сильно страдает физически…

— Да мало ли, кто что пишет! — вспылил доктор. — Следующий вопрос.

— Капитан охраны господин де Врийе сообщает, что, по его данным, деятельность враждебного нам Ордена в последние месяцы резко активизировалась. В связи с чем господин де Врийе просит вас сдать на хранение по стандартной процедуре наш Камень. Говорит, что нельзя быть уверенным в его безопасности, когда он лежит в ящике вашего письменного стола.

— Что значит нельзя быть уверенным в его безопасности? — взвился доктор Севарен. — Я плачу этому отставному дуболому-парашютисту, убийце сербских сирот, за то, чтобы он обеспечивал неприкосновенность каждого спичечного коробка на каждом квадратном метре моего «Наутилуса»! Вне зависимости от того, активизировался этот чертов Орден или провалился в ад!

— Так ему и передать?

— Так и передайте. Кстати, эти аномалисты из Китая уже прибыли?

— Пока нет. Самолет задержался на промежуточной посадке в Мумбаи из-за погодных условий.

— Жаль. Я рассчитывал, Люй Гун наконец поможет нам настроить установку «Хром» так, чтобы она предсказывала появление Каменного Неба с точностью до четверти часа… Кстати, с нашим «Хромом» не стыдно и в Нобелевский комитет подаваться…

— Подавайся, не подавайся, а пока существует это проклятое «лобби Старого Света»… — Лицо секретаря было исполнено скепсиса. — Уверен, без протекции венценосных особ Швеции наше предприятие и на этот раз обречено.

В этот миг доктора осенило.

— Как ты сказал? Без протекции? Венценосных особ? — спросил он, и его глаза хищной птицы озарились желтым огнем.

— Да, я так сказал.

— А до этого ты о каком таком князе говорил? Дочка у него… Письмо…

— О князе Лихтенштейнском.

— А проверь-ка, не является ли князь Лихтенштейнский родственником короля Швеции?

Секретарь шустро набрал в своем электронном блокноте поисковый запрос. И через несколько секунд, сияя, сообщил:

— Является. Бертран Адам Третий — двоюродный брат короля по материнской линии.

— Чудесно! Лучше и быть не может! Сейчас же напиши этому князю, что я беру его дочку на лечение! Но за это он должен пообещать мне свою помощь в установлении кое-каких плодотворных контактов. Улавливаешь, к чему я клоню, Фишер?

— Разумеется, — с иезуитской улыбкой отозвался секретарь. — Пожалуй, самое время заказывать в Лондоне смокинг для Нобелевской церемонии. Они там, на Олд-Брик-роуд, всегда чертовски медлительны, когда речь заходит о смокингах!

Ребята зовут меня Комбатом, хотя по паспорту я Владимир, Вова.

Меня назвали так в честь деда, летчика ВТА — военно-транспортной авиации. Он пилотировал самолеты Ан-12 и Ан-22 «Антей» и, говорят, был самым отчаянным картежником во всем авиаотряде.

Дедушку назвали Владимиром в честь вождя мирового пролетариата Владимира Ленина его родители, заядлые коммунисты.

Не могу сказать, чтобы мне не нравилось мое имя. Нормальное вполне. Хотя и намекает на обременительную необходимость овладеть миром, на какой-то комплекс завоевателя, Наполеона.

Я не люблю завоевывать. И, если уж быть откровенным, считаю, что лучшее место для наполеона — на новогоднем столе, среди оливье и бутербродов с икрой. Ну а если не на столе, то в сумасшедшем доме, в палате для тех, кто страдает манией величия. Я не велик, нет. Я хожу по Зоне, добываю артефакты и коплю денежки на собственную яхту.

В общем, я сталкер по имени Володя. Но лучше бы вам называть меня Комбатом.

Я давно заметил: когда кто-нибудь в Зоне или по дороге к ней зовет меня Вовой, Вованом, Вовиком, случаются очень странные вещи.

Так было и в тот раз.

— Вовик!

Я вздрогнул.

— Вовичек! — прокричала мне в спину официантка Мариша, когда я уже стоял на пороге бара «Лейка».

— Что, родная? — С девушками я обычно ласков и терпелив.

— У меня в комнате электрочайник сломался. — Пухлые губки Мариши вызывающе блестели розовой помадой. — Посмотришь потом? Ну, когда вернешься?

— Посмотрю, милая.

— А то как же мне это… без чая?

— Без чая приличной девушке жизни нету, — согласился я.

Мариша послала мне уже четвертый за то пасмурное утро воздушный поцелуй и, виляя бедрами, удалилась на кухню под устрашающим взглядом злого по утрам Хуареса.

Хозяин «Лейки», скупщик хабара по кличке Хуарес, держал своих дамочек в черном теле. Сексуальные связи с постоянными клиентами еще дозволялись, а вот щелканье клювом во время рабочего дня — никак нет.

У нас с Маришей, что называется, «было». Причем уже четыре раза.

Уже четыре раза, возвращаясь в «Лейку» с отменной добычей, я предпочитал «новенькую» Маришу ее товаркам — таким же, как она, бездумным прожигательницам молодости.

Я даже удостоился немереной чести ночевать в Маришиной комнате (имея между тем невдалеке от «Лейки» собственное бунгало, купленное у того же Хуареса). Эта самая комната поразила меня до самых глубин моей сталкерской души. Она была под потолок набита вазочками, розочками, статуэтками, плюшевыми медведиками и куколками, постерами со слащавыми рожами поп-певцов, подушечками с розовыми рюшами и прочим девчачьим хламом. Все это Мариша привезла с собой в двух чемоданах из родного Луцка, когда приняла решение перейти из категории «школьницы» в категорию «шлюхи».

По крутому крыльцу «Лейки» я сошел бодрой походкой человека, которому дозволено дергать за бороду Хозяев Зоны.

Однако на душе у меня скребли кошки.

Подумать только: она употребила табуированную среди сталкеров формулу «когда вернешься». Врезать бы ей по розовой попе!

«Электрочайник у нее сломался… Мне бы ваши проблемы, Марьиванна, то есть Мариша Батьковна», — злился я.

В шутку я размышлял о том, не подарить ли дурочке на замену сломавшегося электрочайника «клюковку» — малоценный артефакт в виде налитой красным цветом бусины.

Каждая такая бусина, будучи помещена в стакан с водой, ровно через две секунды вызывает закипание, а где-то через минуту — полное испарение содержимого.