Тухачевский фактически квалифицировал пресловутый «центр» просто как «группу» военных, которые «наиболее часто встречались». Разговоры между ними велись разные, не только на военные темы, но и на политические. В своих показаниях комкор Н.А. Ефимов, первый заместитель Тухачевского по управлению вооружениями РККА, признавался: «У меня собирались всякие люди и велись всякие антисоветские разговоры, и анекдоты рассказывались».
На вопрос председателя суда, был ли он, Тухачевский, руководителем этого «центра», Тухачевский фактически отрицал, что таковой вообще существовал. «Я был по западным делам, Гамарник — по восточным». Однако это разделение сфер не по политическому принципу, а по оперативно-стратегическим направлениям. В таком случае, оказывается, сама эта «группа» была группой профессиональных военных, обсуждавших главным образом оперативно- стратегические проблемы, а не политические.
Наконец, на вопрос, «кто чей признавал авторитет: вы Гамарника или Гамарник ваш», Тухачевский сказал, что «здесь было как бы двоецентрие» (опять имея в виду оперативно-стратегические проблемы) и что «авторитет его (имеется в виду Гамарника. — С.М.) был выше, чем у меня». Таким образом, и в своих показаниях на суде Тухачевский признавал, что фактически указанную «группу» возглавлял не он, Тухачевский, а Гамарник. Поэтому и тактику поведения оппозиционной «группы», т. е. «группы Гамарника— Якира», определял не Тухачевский. Но, судя по материалу, который я попытаюсь ниже проанализировать, политическая, военно-политическая позиция Тухачевского в этой «группе» была более радикальная, чем у Гамарника, наверное, и чем у Якира.
Случайно подслушанный разговор
Еще одно, правда тоже косвенное, указание на существовавший заговор, в котором участвовал Тухачевский, приводится в книге Ю.З. Кантор о Тухачевском. Вызывает сожаление, что автор, располагая интересной, хотя и весьма своеобразной, информацией, не стала ее анализировать. Очевидно, подчиняясь изначально принятой, можно сказать идеологической, установке, она всецело следовала официальной версии 1937 г. К сожалению, по объективным причинам у меня не было возможности познакомиться с источником из архива ФСБ, которым пользовалась Ю.З. Кантор, поэтому я вынужден воспользоваться его текстом по ее книге.
27 августа 1937 г., как излагает или пересказывает эти сведения Кантор, помощник директора Центральной терапевтической научно-медицинской клиники С-в Иван Семенович написал заявление в НКВД: «В 1937 году в мае месяце к нам на работу в клинику поступила работать на должность санитарки гражданка Р-на, которая до поступления к нам работала санитаркой в Военном госпитале города Москвы. 27.08.1937 в личной беседе Р-на рассказала мне следующее. В период вынесения приговора контрреволюционерам Пятакову и др. в госпитале находился на излечении Тухачевский. Тухачевский в порыве гнева всем присутствующим заявил: «Я говорил вам, что нужно было убрать все правительство в 24 часа — иначе нас никого не останется». Р-на тотчас же обратилась к сестре (старшей). И сообщила, о чем говорил Тухачевский. Последняя сказала Р-ной, чтобы она больше об этом случае никому не говорила, иначе она, сестра, ее засадит как за клевету на командиров».
Далее в книге цитируется часть «протокола допроса от 23 сентября 1937 г. Р-ной Натальи Павловны, до революции — с 1907 года батрачки, после революции — рабочей, неграмотной». Она, надо полагать, более точно передала содержание возмущенной тирады Тухачевского.
«В госпитале я работала около 4 месяцев зимой 1936/37 года, — сообщала она следователю. — В период процесса и суда над контрреволюционерами троцкистами в госпитале на излечении находились Тухачевский Николай или Михаил, точно имени не помню. В тот день, когда в газетах было опубликовано сообщение о приведении смертного приговора над контрреволюционерами-троцкистами в исполнение, я зашла в 30 палату, там были Овсянников и Тухачевский. Они меня не заметили. Тухачевский говорит Овсянникову: «Вот видишь, их расстреляли, я говорил, что надо давно было убрать — здесь Тухачевский нецензурно обругал товарища Сталина, — тогда бы мы в 24 часа переизбрали все правительство». Услышав их слова, я спросила: «А кто же у власти-то будет?» У власти-то будут люди, найдутся, были бы, сказал Тухачевский.
Он здесь же хвалил Пятакова, и он тоже хороший заслуженный человек, его надо бы оставить в живых. Тухачевский говорил, что все расстрелянные троцкисты — хорошие ребята, но вот теперь расстреляны, а ведь боролись за Советскую власть и много сделали для нашей страны. Об этом факте и разговорах я больше ни с кем не говорила, так как боялась, что меня будут таскать. Летом об этом я рассказала члену партии, помощнику директора Центральной Терапевтической Научно-Методической клиники тов. С-ву, который мне обещал передать об этом в НКВД».
Прежде всего следует сразу же отметить, что все это, совершенно очевидно, относится не к Николаю Николаевичу Тухачевскому, старшему брату маршала, а к М.Н. Тухачевскому. Во-первых, в своих показаниях свидетельница признавалась, что она не знает, какой Тухачевский находился тогда в госпитале и произносил эти речи: Михаил или Николай. Поэтому-то, во-вторых, на очной ставке с Н.Н. Тухачевским указанная санитарка и не узнала в нем того Тухачевского, о высказываниях которого она поведала следователю. Это было естественно и не только потому, что Н.Н. Тухачевский был страшно измучен допросами, но и прежде всего потому, думается, что это был «не тот Тухачевский». Кроме того, в-третьих, в свою очередь, Н.Н. Тухачевский все отрицал, а М.Н. Тухачевскому это уже нельзя было предъявить, поскольку все описанное выше происходило в сентябре — октябре 1937 г., после его расстрела. Следствию же целесообразно было предъявить эти свидетельские показания Н.Н. Тухачевскому для его осуждения, хотя, как уже отмечалось, свидетельница не знала точно, какой из братьев находился тогда в госпитале. В-четвертых, известно, что в январе — феврале 1937 г. действительно в госпитале находился маршал М.Н. Тухачевский. И, в-пятых, это ему было под силу пытаться решать вопрос о смене правительства («тогда бы мы в 24 часа переизбрали все правительство»), а не его брату, майору запаса, не располагавшему никакими властными служебными и административными возможностями для инициирования и реализации смены советского правительства в 24 часа. Выражение «тогда бы мы в 24 часа переизбрали все правительство» вполне может служить указанием (правда, косвенным) на обсуждение вопроса о замене правительства («тогда бы мы») группой лиц, в которую входил и Тухачевский, располагавших возможностями заменить правительство. Уже эта ситуация позволяет говорить о наличии политического антиправительственного заговора группы лиц, включавшей и Тухачевского.
Следует обратить внимание также на то, что, обращаясь к некому Овсянникову, Тухачевский как бы бросал упрек именно ему — «вот видишь, я говорил». Это значит, что предложение «убрать Сталина» Тухачевский, совершенно очевидно, сделал в кругу заговорщиков, среди которых присутствовал и Овсянников. Скорее всего, Тухачевский обращается к нему как к свидетелю, а не как к оппоненту. В противном случае следовало бы ожидать от Тухачевского реплики — «я говорил тебе» (а не «я говорил»). Важно другое: то, что Тухачевский предложил «убрать Сталина», но его предложение не было принято, указывает на то, что в группе заговорщиков Тухачевский не имел «решающего голоса».
Разговор Тухачевского с Овсянниковым в госпитале, о котором рассказала на следствии санитарка, по ее словам, происходил в день публикации приговора обвиняемым по «процессу Пятакова-Радека». Сам этот судебный процесс шел с 23 по 30 января 1937 г. В газетах приговор обвинявшимся по этому процессу был опубликован 31 января 1937 г. Следовательно, разговор происходил именно в этот день.
Еще раз вернусь к сказанному Тухачевским: «Вот видишь, их расстреляли, я говорил, что надо давно было убрать… — здесь Тухачевский нецензурно обругал товарища Сталина, — тогда бы мы в 24 часа переизбрали все правительство». Услышав их слова, я спросила: «А кто же у власти-то будет?» У власти-то будут люди, найдутся, были бы, сказал Тухачевский. Он здесь же хвалил Пятакова, и он тоже хороший заслуженный человек, его надо бы оставить в живых».
