16 сентября 1929 г. Ворошилов отправил Сталину, отдыхавшему в Сочи, телеграмму следующего содержания: «Телеграфируй твое мнение о кандидатурах на пост начпура. Лично выдвигаю кандидатуры — Якира или Гамарника. Кое-кто называет фамилии Постышева и Картвелишвили. Вопрос необходимо разрешить скорее, так как создается нехорошее впечатление, ввиду отсутствия заместительства Бубнову». Сталин, не называя определенную фамилию, ответил кратко, но ясно: «Можно назначить либо Якира, либо Гамарника. Остальные не подходят». Иными словами, обе кандидатуры в равной мере были для Сталина подходящими, он вполне им доверял. Назначение Гамарника, очевидно, было обусловлено нежеланием Якира переходить на политработу. Он предпочитал быть профессиональным военачальником, командующим.

Однако, будучи человеком, безусловно, способным, как военачальник он не пользовался, именно в военно-профессиональном отношении, авторитетом на уровне Тухачевского или Уборевича.

Самым авторитетным военным профессионалом считался Уборевич. Его знания в военно-профессиональной сфере, его навыки в воспитании и обучении войск ценили чрезвычайно высоко, «в рот ему смотрели», но «командный состав органически не мог выносить Уборевича, — откровенничал комдив Горячев, — он его просто ненавидел. Поэтому, очевидно, ему было тяжело иногда работать». Это мнение подтвердил и «Иван Панфилович (Белов), — свидетельствовал Петровский. — Он даже говорил, что прямо ненавидит, не может равнодушно смотреть на Уборевича». Апанасенко, заместитель Уборевича в командовании БВО, добавил: «С таким врагом, как Уборевич, мне страшно тяжело было жить и драться». В том же духе, хотя и менее эмоционально, высказался и Криворучко. «Уборевич не пользовался большой симпатией среди начальствующего состава, — присоединил он свое мнение к предшествующим. — Действительно Уборевич никого не мог ввести в заблуждение».

Иероним Петрович Уборевич (1896–1937) — литовский крестьянин из Ковенской губернии. Благодаря свойствам характера и природным способностям окончил Двинское реальное училище и поступил в Петербургский политехнический институт. За участие в бунте против полиции был отдан под суд. Бежал в Петроград, где был призван в армию и направлен в Константиновское артиллерийское училище. Весной 1916 г., после окончания училища, оказался младшим офицером в 15-м тяжелом артдивизионе подпоручиком. Затем — фронт, бои на Висле, в Румынии.

После Февральской революции, в марте 1917 г., Уборевич оформил свое членство в большевистской партии. По собственному признанию, он в то время «точно оттенков большевизма, меньшевизма не знал», поэтому оказался связанным с большевизмом преимущественно эмоционально. В бурные дни и месяцы революции Уборевич — командир революционного полка, вел бои с румынами и австро-венграми. В феврале 1918 г., раненный, попал в плен, из которого спустя полгода бежал. Вскоре на Северном фронте Советской Республики он становится командиром артиллерийской батареи, затем командиром бригады. Его доблесть в боях была отмечена орденом Красного Знамени. Отмечен он был и в штабе интервентов. «Иероним Уборевич, 22 года, математический склад ума, специальность артиллерист» — так значилось в разведсводке. Вскоре он был назначен командиром 18-й стрелковой дивизии в составе 6-й армии.

Последующая военная карьера И. Уборевича была стремительна. Уже осенью 1919 г. он — командующий 14-й армией, сыгравшей решающую роль в Орловско-Кромском сражении и поражении деникинских войск. В качестве командующего разными армиями на Кавказском, Юго-Западном фронтах, в Приморье во главе Народно-революционной армии Уборевич проявил выдающиеся способности военачальника. К этому времени полководческий авторитет Уборевича укрепился настолько, что его, 25-летнего командарма, офицера военного времени, без высшего академического образования, сочли достойным «причислить» в июне 1922 г. к Генеральному штабу. К ноябрю 1923 г. он занимал должность командующего 5-й Отдельной армией на правах командующего фронтом. К этому времени он получил заслуженное признание в войсках и репутацию одного из самых лучших и самых молодых «революционных генералов».

Подобно большинству молодых «революционных генералов», поднявшихся на гребне революционной волны к вершинам ранней воинской славы и власти, он был пронизан честолюбивыми настроениями. По свидетельству своих приятелей по военному училищу, Уборевич еще в юнкерские времена как-то обронил знаменательное признание: «Ну, уж если Наполеону суждено появиться, то им буду я». Достаточно яркая и стремительная военная карьера, молодость, некоторая созвучность с «наполеоновской» судьбой, несомненно, стимулировали развитие этих настроений в его мировоззрении, равно как и мнение, сложившееся о нем в военной и партийной элите СССР.

«Не случайно ходит анекдот в армии, — выступая на печально известном заседании Военного совета при наркоме обороны 1–4 июня 1937 г., говорил В.К. Блюхер, — что у Уборевича на письменном столе в его кабинете налево — портрет Ленина, а направо — портрет Наполеона. Может, это анекдот, а может быть, и правда. И когда ему говорят, что как-то это не вяжется, то он обычно отвечает: «Он тоже был артиллерийским поручиком». Уборевич тоже был артиллерийским поручиком. Это определяет его характер. Вот почему с большим трудом на XVII съезде его проводили в члены ЦК».

В сущности, это мнение об Уборевиче было весьма распространено и устойчиво. Один из высокопоставленных партийных руководителей начала 30-х гг. так охарактеризовал Уборевича: «Это человек очень самолюбивый и, по-видимому, очень способный, талантливый». В партийно-политических кругах Уборевича считали «человеком беспринципным, дьявольски самолюбивым», помнили, что «Уборевич при выборах в ЦК получил несколько сот голосов против». Дело в том, что «во время XVI съезда на сибирской делегации кандидатура тов. Уборевича в ЦК обсуждалась довольно горячо. Некоторые товарищи возражали против этой кандидатуры весьма энергично. Во время обсуждения кто-то бросил записку, смысл которой был примерно таков: «Человек, мол, способный, но в партийном отношении партией мало проверенный. Того и гляди, возомнит себя Наполеоном». Отсюда делали вывод, что Уборевич «в случае интервенции представляет особую опасность в смысле возможности проявления бонапартизма».

Международная и геостратегическая ситуация для СССР изменилась к началу 1935 г. В этом отношении примечательно, что еще в 1934 г. Тухачевский, касаясь в своих рассуждениях оперативно- стратегических вопросов, толкует о вероятной советско-японской войне, об угрозе СССР на дальневосточных рубежах, а в начале 1935 г. он уже выдвигает новые оперативно-стратегические предложения, выражая опасения, что СССР в ближайшем будущем ожидает «война на два фронта»: на Западе, со стороны совместных действий Германии и Польши, и на Дальнем Востоке — со стороны Японии. Причиной этому послужило изменение геополитической обстановки, вызванной сближением и даже договором о ненападении между Германией и Польшей, заключенным в 1934 г. М. Тухачевский усматривал в этом скрытый военный союз, направленный против СССР.

Критикуя прежний оперативный план, разработанный под руководством начальника Генштаба Красной Армии Егорова и принятый в качестве официального, Тухачевский в письме на имя К. Ворошилова от 25 февраля 1935 г. изложил свое, новое видение геостратегической ситуации.

«Действовавший до сих пор стратегический план войны на Западе, — писал М. Тухачевский наркому обороны, — основной своей задачей ставил разгром польского государства при предположении, что:

— Финляндия, Эстония и Латвия, по всей вероятности, сохранят нейтралитет, по крайней мере на первый период войны.

— Германия временно благожелательна к СССР и резко враждебна Польше, и если не выступит против последней, то будет оттягивать ее силы на охрану Данцигского коридора и расположением границ Восточной Пруссии создаст угрозу тылу польской армии при наступлении нашего Западного фронта.