С трудом подавляя рыдания, отдал управляющий необходимые распоряжения: выслать перекладных лошадей на все станции до самой Вены, чтоб гроб с телом графа прибыл в имение как можно скорее; разослать конных нарочных ко всем родственникам покойного, а также в Эрдётелек к "графине", в Патак — к господину Фаи (хотя старик сам уже почти что труп и все равно ничего не поймет), в Борноц — к Пирошке Хорват; приказал также рисовать гербы, шить траурную одежду, напечатать и разослать извещение о кончине Бутлера, уведомить архиепископа в Эгере. (Если есть в нем совесть, он сам отпоет покойника.)

Известие о смерти Бутлера с быстротой молнии распространилось в близлежащих комитатах, вызвав большую сенсацию повсюду. Кто мог подумать, что граф умрет так рано?!

Правда, граф часто жаловался на сердце. Люди, по природе более романтичные, восклицали: "Какая прекрасная смерть! Сердце его разорвалось от любви к Пирошке!" Злоязычные говорили, покачивая головами: "Верно, слишком много вина пил! Да нередко и кофе по десять — двадцать чашек в день поглощал, можно было предвидеть, что плохо кончит!"

Все сходились на том, что подобный исход был для бедняги наилучшим, поскольку на земле все равно уже не было для него никакой радости.

Пока гроб Бутлера, как некогда Хорвата, трясся в повозке с сеном по ухабистым дорогам из Вены в Бозош, пока в ста сорока деревнях, принадлежавших графу, день и ночь звонили колокола, повсюду только и разговоров было, что о нем.

Впрочем, личность самого умершего привлекает людей только в первый день после его смерти. Уже на второй день люди привыкли к тому, что на земле нет больше графа Пар-даньского: ведь осталось еще так много графов. И на следующий день публику интересовали уже лишь похороны.

Графа должны были хоронить в родовом склепе Бутлеров в Доборуске.

— Интересно, — говорили люди, — приедет ли на похороны "графиня" из Эрдётелека? А Пирошка? Вот будет спектакль, когда обе соперницы встретятся у гроба! Ради одного этого стоит поехать на похороны и поглазеть, что там будет. Только бы не было большого мороза. Бедный Бутлер, и надо ж ему было умереть именно в январе!

В пятницу пополудни приехал Бот, обогнавший погребальную процессию с гробом, которая должна была быть в Бозош только поздно ночью. Повозка въехала во двор через ворота в дальнем конце парка, чтобы не собирать толпу зевак.

Было решено не сооружать катафалка, а выставить гроб в большом зале. На другой день в полдень покойника должны были уже отвезти в Доборуску и водворить рядом с останками его отца.

Секретарь Бот рассказал кое-что о том, как граф продал свой венский дворец и вырученной суммой покрыл карточные долги. На второй день рождества он стал жаловаться на сердце и вскоре, почувствовав себя плохо, составил завещание, один экземпляр которого без промедления отослали в капитул[53] эгерской епархии, а другой Бот привез с собою.

Ночью, как и предполагалось, гроб прибыл в Бозош, — тяжелый свинцовый гроб с золотыми украшениями и выбитой из золота надписью: "Граф Янош Бутлер Парданьский". Он был так тяжел, что шесть сильных мужчин с трудом сняли его с телеги и внесли в большой зал, где поставили на столе среди огромных восковых свечей. У гроба управляющий Будаи выставил почетный караул из четырех одетых в траур гусар с саблями наголо.

Вместе с почетным караулом Будаи неотлучно оставался подле своего усопшего господина. Захватив с собой Библию и псалтырь, он читал их и, охваченный горем, ронял седую голову и горестно вздыхал:

— Господи боже мой, почему не меня ты взял к себе, твоего старого слугу, почему мне приходится хоронить его, молодого?!

Немало утешительных слов содержат священные книги, но все же старика не оставляли грустные мысли. И как это он даже не попрощался с графом, когда покойный был здесь в последний раз? Даже лица его не разглядел тогда как следует. Старому Будаи вдруг неудержимо захотелось еще раз взглянуть на своего почившего господина, еще раз с глазу на глаз попрощаться с прахом, который совсем недавно был графом Бутлером.

Господин Будаи осмотрел гроб: он был закрыт на замок. Верно, у Бота есть ключ, но бедняга, утомленный долгим путем лег спать, и было бы жестоко его теперь будить.

Как раз в эту минуту в окне показался Видонка, заглянул и исчез. Вот кто может открыть любой замок и без ключа!

— Пусть кто-нибудь позовет Видонку!

Видонка долго отнекивался, уверяя, что ужасно боится мертвецов; с большим трудом одному из гусар удалось втащить его в зал.

— Дружище Видонка, мог бы ты открыть гроб и потом снова закрыть его? — спросил Будаи.

— Нет ничего проще.

— Ну так открой. Взгляну-ка я еще разок на нашего графа. Видонка притащил всякие крючки и отмычки. Повозившись немного, он повернул что-то, и замок, щелкнув, открылся.

— Готово! — сказал Видонка и стремительно бросился к выходу. Уже в дверях он заметил: — Крепкое, видно, у вас сердце, господин управляющий. А вдруг барин вскочит?

— Ах, милый сынок, как бы я этого хотел!

Будаи поднялся и осторожно, с благоговением приоткрыл гроб. Заглянув внутрь, он вдруг побледнел и в ужасе отпрянул, уронив тяжелую крышку гроба, которая с грохотом упала.

— Что с вами? Что случилось, ваша милость? — в один голос спросили гусары, заметив его смертельную бледность.

Старый управляющий погладил дрожащими пальцами свой морщинистый лоб, словно собираясь с мыслями.

— Ничего, ничего, — сказал он наконец глухо. — Страшен лик смерти! Лучше не смотреть. — А затем взволнованно и торопливо добавил: — Бегите за Видонкой, пусть придет и закроет. Скорей, скорей!

Видонка вошел, но, прежде чем приступить к делу, для пущей бодрости попросил глоток вина. Выпив залпом животворный напиток, Видонка снова закрыл гроб.

— Ну что, ваша милость? Говорил я вам, не нужно смотреть, — сказал он, пожав плечами. — Вот теперь и будут мучить страшные сны.

Почтенного Будаи трясла лихорадка, но он не хотел сдаваться; быстрыми шагами расхаживал он взад и вперед по огромному залу. Такая уж была у него привычка, когда он терзался сомнениями, не в силах принять какое-нибудь решение. Он долго раздумывал, что-то бессвязно бормотал и, наконец, по-видимому приняв решение, с силой ударил кулаком по подоконнику, а затем твердой походкой поспешно вышел из зала и велел позвать одного из своих помощников.

— Немедленно пусть запрягают четверку лошадей, — распорядился он своим обычным мягким голосом, сделав, однако, ударение на слове "немедленно". — Скачите в Унгвар и еще до рассвета привезите оттуда жестянщика, чтоб запаял гроб. Ясно?

— Не понимаю, к чему такая спешка, господин управлявши? Ведь если понадобится, мы, сударь, успеем запаять гроб до полудня. Может быть, утром кто-либо из родственников пожелает проститься с покойником.

— Без рассуждений, я ведь ясно распорядился.

Всю ночь Будаи провел на ногах, не решаясь прилечь, пока не приедет жестянщик. Да и весь замок бодрствовал и суетился. В кухне ощипывали птицу, месили тесто, сбивали масло, толкли мак, жарили и пекли в ожидании множества гостей, которые будут обедать здесь после похорон. Не один индюк гибнет на крестинах, когда празднуется рождение знатного господина; гибнут они и на поминках, когда он умирает, так что бедным индюкам все равно, рождается ли кто-нибудь или умирает.

Во всех уголках замка кипела работа. Портные из Капоша и Унгвара чуть ли не в семи комнатах сшивали черное сукно. Им помогала Катушка. Художники на больших листах бумаги рисовали гербы. Мастера тесали колонны и постаменты, которые потом обтянут траурным крепом. За их работой следил Видонка, с явной досадой критиковавший форму и размеры металлического гроба.

— Да, вещь нарядная, да не больно удобная. Я бы выстрогал ему из дерева куда лучше.

После полуночи появился, наконец, жестянщик и быстро запаял гроб. Только теперь господин Будаи мог прилечь. Тяжело вздохнув, он промолвил: "Не просыпаться бы мне больше!" Однако всевышний не внял его словам: ранним утром его уже разбудил шум беспрерывно прибывавших экипажей и колясок. Снова, но уже в последний раз, въехали во двор кареты и сани Стараи, Майлатов, Шеньеи, Лоньяи, знаменитая четверка серых лошадей Пала Ибраньи, пятерка вороных жеребцов Гилани, "музыкальная" бричка Ролли [Эксцентричный богач, по имени Ролли, заказал себе в Вене бричку, на оси которой была приделана музыкальная шкатулка; когда колеса вертелись, слышалась музыка. (Прим. автора.)] (только машинка сейчас не была заведена). Экипажи подъезжали один за другим, и казалось, все цветы, распустившиеся в теплицах четырех комитатов, прибыли сюда, чтобы отдать последний долг усопшему.