Четверть часа спустя на поляне появился человек огромного роста, с усами, свисавшими до подбородка, в шубе, с ружьем и полосатой сумкой на боку.

— Ишток, в чем дело? — набросился на него барин. — Кто-то рубит здесь без нас молодые деревья и сваливает их вон туда, в кучу.

Ишток покачал головой.

— Этого не может быть. Я бы услыхал.

— Выходит — может быть, Ишток! Не станешь же ты отрицать того, что мне наверняка известно.

Ишток перекрестился.

— Тогда, ваша милость, только черт мог сделать такое, — отвечал он с суеверным страхом, — каким-нибудь адским, бесшумным орудием.

— Черт? Что за чепуху ты городишь, Ишток? Зачем черту деревья?

— Прошу прощения, а почему бы нет? Надо ж ему чем-то топить котлы в аду?

— Дурак ты, Ишток, — засмеялся Хорват. — Не нужны ему дрова. У него под землей каменный уголь есть.

— Это верно, но все же тут замешано какое-то колдовство, — пролепетал Ишток, несколько успокоившись. — Если б какой крестьянин срубил дерево, он потащил бы его домой. Крестьянин и мне и вам, ваша милость, известен. А злых духов ни я, ни вы не видывали, — откуда ж нам знать их повадки?

Простой народ в начале этого столетья полностью находился под влиянием попов, и душа его была оплетена паутиной суеверия, как барашек Авраама путами. В прошлом году на страстную пятницу случилось, что два парня убили на дороге в Ка-пош какого-то бродячего часовщика (в то время часовые мастера чинили часы всей округе, кочуя из деревни в деревню). Убили они его из-за пяти форинтов, что у него имелись. В сумке часовщика, среди инструментов, грабители нашли кусок свиного сала. Один из парней тут же было начал закусывать, но другой испуганно остановил его: "Бога ради, что ты делаешь? Ведь сегодня пятница!" Услышав эти слова, убийца своей окровавленной рукой тут же в страхе забросил скоромную пищу в кусты.

— Кто бы ни рубил деревья, — продолжал помещик, — приказываю тебе, Ишток: брось все свои дела, сядь-ка вот тут в засаду и, как только кого поймаешь, вяжи и волоки ко мне. И смотри: если теперь без твоего ведома хоть одно дерево повалится, несдобровать тебе. Понял?

— Так точно, ваша милость, понял.

Старый Хорват хотел припугнуть Иштока, но от этой угрозы побледнела Пирошка. Ишток же только почесал затылок да попросил у барина пороху и пулю, ибо, что греха таить, до сих пор ружье он носил больше для украшения: против земных существ достаточно было и его могучих рук. Сейчас кто знает, с кем придется иметь дело, с какими чудовищами или страшилищами? А пуля — все-таки пуля!

Пирошка была охвачена смятением. Большая радость неожиданно омрачилась глубокой тревогой: "Боже мой! Бедного Бутлера могут схватить, а то, не дай бог, еще и застрелит его этот ужасный человек со страшными усами, этот Ишток. Дева Мария, пресвятая богородица, помоги ты мне, придумай за меня что-нибудь!" Пирошка чувствовала, что должна спасти Бутлера. Но как? Кому она может довериться? Она лучше умрет, чем откроет кому бы то ни было свою тайну. Может быть, написать ему? Но кто доставит письмо? Если б кто и взялся за это, так сразу же обо всем догадался, поведал отцу, раструбил бы на весь свет.

Пирошка еле дождалась возвращения домой и тотчас же помчалась в сад посоветоваться со своими цветами, что росли повсюду вдоль дорожек, а главное, с тем, который был спрятан у нее на груди. Она достала цветок и долго любовалась им, потом перевела взгляд на ручей: вот кого нужно благодарить, это он принес на своих волнах белый кораблик с искоркой.

Ах, если б кораблик мог поплыть обратно!.. Что скажешь ты на это серебристый ручеек?

Ручей журчал и отвечал что-то, но разве поймешь — что? А ведь он, наверное, давал хороший совет! Пирошка сорвала гвоздику и бросила в воду. Маленькие бурунчики кругами заходили вокруг цветка, потом подняли его и — что тут будешь делать! — понесли старым путем, вниз, прочь от сада, на простор полей.

Вскоре пришел садовник с граблями и большими ножницами. Это был честный немец из Кашши, которого, как рассказывают, абауйский губернатор прогнал за то, что он посадил рассаду каких-то южных растений на крыше погреба. Сам же губернатор уверял, что садовник будто бы посылал своим возлюбленным букеты из самых редкостных хозяйских цветов. Впрочем, это уж не такая большая провинность, и Хорват взял его к себе, считая, что с годами этот человек излечится от своего единственного порока.

Пирошка окликнула садовника:

— Дядя Мюллер, вы ведь очень умный, не правда ли? (Тот кивком головы подтвердил, что она не ошибается.) Могли бы вы сделать так, чтоб этот ручеек потек в обратном направлении?

Садовник подумал немного.

— Конечно, могу. Если пересечь поток запрудой, то вода потечет вспять.

— Ну так сделайте это!

— Зачем?

— Чтоб я видела.

— Мне некогда сейчас заниматься подобными играми, барин увидит — осерчает.

— А если я вас очень, очень попрошу. — Она умоляюще сложила ручки.

— Сейчас я этого не могу сделать, разве что в воскресенье.

— А я хочу сейчас! (Пирошка топнула ногой, нахмурилась и воинственно подбоченилась.) Я приказываю, черт побери! (Этому девочка научилась от поварихи.)

Садовник от души расхохотался и восхищенно посмотрел на барышню, думая про себя: "Как она сейчас хороша!"

— А, так вы не боитесь меня? Знаете что, дядя Мюллер, я принесу вам мешочек отцовского табаку.

Этого было достаточно, перед таким аргументом душа садовника не могла устоять. Если бы Мюллеру посулили алмаз величиною с гусиное яйцо, его все равно не удалось бы подкупить: алмаз в конце концов только камень. А вот табак… табак другое дело! Табак — растение, а все растения близки душе садовника.

— Ну что ж, ладно, барышня!

Он притащил доску, несколько камней и ловко соорудил запруду.

— Спасибо, дядя Мюллер, теперь вы можете идти!

У запруды вода стала быстро прибывать. Заметив, однако, что путь ей прегражден, вода начала бурлить, волноваться, плескаться о доску, биться о берега, откатываясь назад широкими круговыми волнами. Потом она вдруг, словно одумавшись и решив, что умнее будет уступить, повернула вспять. Сперва она пробежала только небольшой участок и упрямо остановилась, как бы устыдясь. Встречный поток оттолкнул ее немножко, но затем и сам повернулся обратно, и вот они уже побежали рядом, сначала неуверенно, пока наконец весь ручей не заструился в обратном направлении.

Пирошка нацарапала карандашом короткую записку: "Берегитесь, не ходите больше в лес рубить вместо меня деревья, потому что вас там схватят".

Потом она достала кораблик, спрятанный в осоке, вложила в него записку, а сверху прикрепила белоснежную гвоздику.

— Ну, а теперь отправляйся в путь, кораблик! Пресвятая богородица, помоги ему!

Пирошка спустила его на воду, и поток, торопясь и журча, понес его к саду Берната. Девушка же, словно совершила преступление, со всех ног бросилась к дому.

Ей и в голову не могло прийти, что отец ее, прогуливаясь в это время вдоль зеленой стены боярышника, мог спросить у садовника, подстригавшего кусты, видал ли он Пирошку.

— Она играет внизу у ручья. Я только что сделал по ее просьбе запруду.

— Запруду? Какую запруду?

— Ей очень захотелось, чтобы вода в ручье потекла в обратном направлении.

— Гм! — промычал старый барин и, оставив садовника, отправился к ручью: "Ага, вода действительно течет вверх, и по ней плывет белый бумажный кораблик. Черт возьми, что еще выдумала маленькая плутовка? Где же она?"

— Пирошка! Пирошка! — позвал старик и быстрыми шагами поспешил к кораблику.

Тем временем граф Янош чувствовал себя как на иголках. Сердце нашептывало ему, что что-то должно произойти: то ли письмецо перебросят через стену, то ли цветок (это будет означать "да"); если ничего такого не случится — значит, "нет" Если же к вечеру у стены появится Мартон Апро, кузнец, чтобы заделать отверстие в стене более частой решеткой, сквозь которую не мог бы проскользнуть бумажный кораблик, ясно станет, что послание попало в руки отца. Весь день граф Янош провел у ручья, возле решетчатого отверстия, ожидая какого-либо знака. И вдруг — что же он увидел? Нечто такое, чего и представить себе не мог: сердито ворча и обдавая берега брызгами белоснежной пены, вода в ручье потекла вспять. А вот показался и белый кораблик. Янош заметил его, сердце молодого человека разрывалось от счастья. На кораблике лежала белая гвоздика, на которую успела усесться маленькая глупая пчелка.