Впрочем, если говорить о канониках, то смаковать пикантные подробности они готовы даже на похоронах. Что же касается партии Бутлера, то для нее исчезновение Видонки было большой неприятностью. Не отыскался он и к обеду. Адвокат Сюч обыскал весь город, но столяра нигде не нашел. Не оставалось никакого сомнения, что Видонка сбежал.
Тотчас же было приказано всем гусарам сесть на коней и любой ценой догнать беглеца; ведь около полудня он был еще во дворе архиепископа, значит, не мог за это время далеко уйти.
Погоня помчалась во все концы — обследовать гору Вархедь, лесистые склоны горы Хайдухедь, прибрежные ивняки на реке Эгер.
Бутлера окончательно сразил этот новый удар, и он заперся в своих комнатах. Бернат тоже не решался двинуться в путь, хотя повозка с сеном уже стояла наготове под навесом. Как явиться к Фаи с известием, что Видонка сбежал? Ведь это конец всему. И Бернат ждал до вечера в надежде, что, может быть, до тех пор Видонку разыщут.
Однако его ожидания оказались напрасными: посланные в погоню гусары вернулись домой ни с чем.
Вечером все же пришлось отправиться в этот печальный путь. Поверх повозки, на ароматном сене, растянулся Жига Бернат. Двое слуг с фонарями в руках шагали рядом, ибо дороги в Хевеше были в скверном состоянии; поодаль рысцою трусили восемь гусар.
Так и двигались они потихоньку, никто из встречных и не подозревал, чтб везут на телеге. Ехали шагом. Четверка лошадей могла бы идти и рысью, но сено на повозке, хотя и было прижато бастриком, на ухабах разъезжалось в разные стороны, так что слугам то и дело приходилось оправлять воз. А ночь была темная, хоть глаз выколи. Правда, в небе порой появлялся узенький серп луны, но скоро его снова скрывали медленно ползущие по небу тяжелые черные тучи.
Жига Бернат дремал, выкопав в сене небольшое углубление, но уснуть не мог, так как телегу то и дело подбрасывало на ухабах.
— Не тужите, барич, что не можете заснуть, — утешали слуги, — зато крепко спит тот, внизу.
До полуночи не случилось ничего, а в полночь один из фонарщиков вдруг как заорет благим матом. Он отшвырнул фонарь с такой силой, что тот разлетелся вдребезги, и помчался сломя голову назад к городу. Бернат вздрогнул и проснулся. Другой фонарщик кричал вдогонку своему товарищу:
— Ишток, постой! Что с тобой?! На стекло, что ли, наступил? (Ночь была теплая, и слуги шли босиком.)
Но Ишток не отвечал и с диким воплем бежал дальше. Тогда его товарищ покачал головой, осмотрелся, осветил телегу и местность вокруг, но ничего не обнаружил. Жига соскочил с повозки и приказал вернуть Иштока. Парень, как видно, рехнулся, но гусары быстро поймают его и приведут обратно.
Как только повозка остановилась, в ночной тишине послышался конский топот, а еще немного погодя голос Иштока, о чем-то взволнованно рассказывавшего гусарам.
— Ты что, с ума спятил? — прикрикнул на него Бернат, когда гусары приблизились вместе с фонарщиком.
— Иезус-Мария! Так вы еще живы? — удивился тот. Гусары захохотали, а Ишток ухватился за поводья лошади, прижался к ней и, выбивая зубами дробь, охал и непрестанно крестился.
— Боже, боже! Милостивый боже!
— Что такое ты увидел?
— Как что? Его милость ногу высунул.
— Какая его милость?
— Покойный господин Хорват! Клянусь богом, я видел его сапог и кусок штанины!
— Ты дурень! — корил его старый гусар Йожеф Бордаш. — Он-то уж никогда больше не высунет ноги, потому что сегодня я собственными руками опустил над беднягой крышку свинцового гроба.
Глупости! Приснилось тебе все это, — успокаивал Иштока Жига.
— Нет, барич, могу на распятии поклясться! Я не из тех людей, что боятся собственной тени. Участвовал в трех сражениях, меня сам генерал Хадик[48] грамотой наградил. Видел я святая правда, видел! Да я могу и то место показать, откуда он ногу высунул. Посвети-ка, сюда, кум Фитинг.
Фитинг подошел и осветил заднюю часть возка. Там и в самом деле виднелось отверстие, через которое могла высунуться нога привидения. Один из гусар лихо выхватил саблю и с шутливой небрежностью сказал:
— А ну, пощекочу я это привидение, хоть у меня и нет грамоты за храбрость от генерала Хадика! — И с этими словами он дважды ткнул саблей в сено.
Послышался глухой стон, а затем громкий рев. Все содрогнулись, даже у Жиги Берната холодок пробежал по спине, а воинственный молодой гусар от страха выронил саблю из рук.
Все были страшно перепуганы, и даже одна из лошадей, словно поняв, в чем дело, зловеще заржала и принялась биться в упряжке. Только старый Бордаш не отступил; покрутив свои седые усы, он громким голосом, точно парламентер, обратился к привидению:
— Послушай, дух! Обращаюсь к тебе, во имя отца, сына и святого духа! Лучше добром скажи, что тебе нужно. Если ничего тебе не нужно — иди с богом, а не то я сейчас выпалю в тебя из карабина.
О чудо из чудес! Дух ответил, да таким глухим голосом, словно он шел откуда-то из-под земли:
— Ой-ёй-ёй! Я не дух, а всего лишь Видонка!
— Видонка!
Лица у всех сразу просветлели, раздался громкий смех.
Более приятного и веселого разрешения всей этой истории и желать было нельзя. Только гусар, выронивший из рук саблю, чувствовал себя неловко. Зато фонарщик Ишток возгордился, потому что в конце концов он оказался прав, утверждая, что видел ногу. Однако больше всех радовался Бернат: отыскался, наконец, этот ценный свидетель.
— А ну, вылезай! — гаркнул он.
Видонка не заставил себя упрашивать, высунул одну ногу, потом другую, а затем, извиваясь, как червяк, выполз сам.
— Это я, но меня кто-то проткнул.
— А знаешь ли ты, что мы тебя целый день разыскивали? Как ты попал сюда, несчастный?
Видонка с минуту поколебался, не зная, сознаться ему или нет, а потом, пожимая плечами, сказал:
— Да вот так, пошутить решил. Пусть, думаю, меня немножко покатают. Очень уж захотелось повидаться с моей матушкой в селе Мандок, а вы как раз туда едете. Вот я и забрался в сено.
— Но, помилуй бог, как ты не задохнулся под сеном? Не могу понять! Возможно ли это?! Чем ты дышал?
— Ха-ха-ха! — рассмеялся Видонка. — Что ж, даром меня зовут мастером на все руки? Утром приходят ко мне рабочие и просят: "Ваша милость, дайте совет, как нам наладить повозку?" Я им и говорю: "Давайте, я сделаю". В передок поставили гроб, а сзади я положил два мешка с овсом, да так, что между ними остался промежуток, где свободно смог поместиться Видонка, поскольку парень он худой и стройный. Внизу в досках есть небольшая дыра — не больше, чем собака из штанов вырвет. Так что лежит себе Видонка на животе между двумя мешками, спокойненько дышит, а если дело происходит днем, даже дорогу рассматривает.
— А зачем ты давеча ногу-то высунул? — поинтересовался Бернат. — Видно, убежать хотел?
— Что вы, барич? Вспомнил про допрос свидетелей в Эгере. "Беда будет, Видонка, — говорю я себе. — Его благородие господин Фаи шкуру с тебя спустит, возвращайся-ка лучше назад!" Вот я ногу-то и высунул.
— Придется тебе возвратиться обратно, да немедленно! Есть у тебя что-нибудь из провизии?
— Была при мне сумка с хлебом и ветчиной.
Он тут же полез в свою нору и вытащил оттуда сумку.
— Счастливого пути, млади пан! Я пошел.
— Э, нет, Видонка, уж больно ты прыток! Тебя будут сопровождать два гусара, чтоб в дороге с тобой не стряслось какой беды. Дядя Бордаш, возьмите кого-нибудь с собой и берегите Видонку как зеницу ока, даже пуще.
Вот когда Видонка испугался по-настоящему. Он принялся было возражать, что уже не маленький и не боится ни черта, ни дьявола. Однако вскоре понял, что гусарский эскорт дается ему вовсе не для почета. Бросившись на землю, Видонка жалобно зарыдал, называя Берната "Жигушкой", "сердечком", "душенькой" и умоляя отпустить его на все четыре стороны, потому что Дёри обязательно его застрелит, если он выступит на процессе. Ведь застрелил же он такого большого господина, как Хорват. Пусть барин не посылает его на гибель. Что будет делать без него несчастная вдова — Катушка?!
