Словом, судьба Бутлера попала в надежные руки. И поскольку в конце концов это признал и господин Кёви, которому пришлась по душе премиальная система оплаты, предложенная Хорватом, все уселись ужинать в полном согласии.
Однако ни жареному поросенку, ни каплуну не удалось развеселить общество, а тем менее заставить его переменить тему разговора. Участники трапезы то и дело возвращались к предстоящему процессу и к событиям в Оласрёске (вот уж, верно, икалось барону Иштвану Дёри в тот вечер!).
Лишь могучая сила вина несколько поддержала оптимизм собеседников, порешивших на том, что исход процесса будет благоприятным. Ну, а раз конец хорош, и все хорошо! За это стоит выпить!
Сотрапезники обсудили средства дальнейшей борьбы и распределили между собой роли: Перевицкий отправляется домой и тотчас же приступает к организации процесса ("денег, уважаемый, не жалейте"). Господин Фаи на этой же неделе поедет в Эгер к архиепископу барону Иштвану Фишеру с тем, чтобы лично рассказать его преосвященству обо всем, а Миклош Хорват — ко двору наместника в Буду, где у него большие связи, с помощью которых можно получить аудиенцию у наместника, хотя в это время года к нему очень трудно попасть, так как обычно он целыми днями возится в саду в своем имении близ.
Келенфёльда.
Сам господин Кёви добровольно вызвался сегодня же ночью написать убедительное послание его сиятельству графу Ференцу Сечени, кавалеру ордена Золотого руна, который в настоящее время живет в Вене и вхож к императору. Старый граф — давний почитатель профессора Кёви и ради него сумеет между делом изложить историю Бутлера императору Францу.
— Ах, если бы добрая императрица Людовика услышала обо всем этом! — вздохнула госпожа Фаи.
За ужином же решили, что граф Бутлер с завтрашнего дня займется своими имениями, оставив юриспруденцию, без которой вполне может обойтись.
— Конец твоей студенческой жизни, братец! Утром ты проснешься одним из богатейших магнатов Венгрии, — сказал Иштван Фаи. — Расправишь плечи, понял? Сбросишь эту девичью застенчивость — она приличествует какому-нибудь помощнику сельского писаря. Придет к тебе досточтимый профессор Кёви, которого ты так любишь, попросить на нужды университета, а ты заставишь его целый час прождать в приемной и ответишь, цедя сквозь зубы. Ну, что краснеешь? Это уж так принято, зря ты протестуешь, дорогой. А если я вздумаю навестить тебя, ты, прищурив глаз, с трудом признаешь меня. Я уже сейчас слышу, как ты буркнешь: "Na, wie gent es, Alter?" [Ну, как поживаешь, старина? (нем.)] А сам подумаешь: "Ведь я же магнат, а магнат должен быть гордецом!" Я тороплюсь высказать тебе это потому, что сейчас ты еще понимаешь по-венгерски. А пройдет год-два, и ты забудешь венгерскую речь, перестанешь ее понимать. Ну, что ты там расплакалась, дражайшая моя половина? (Господин Фаи заметил, что его жена уже вытирает глаза передником.) Зачем, мол, я нападаю на ребенка? Что ж ты думаешь, он век будет держаться за твой передник? Сейчас я выпускаю его в полет и, как курица-наседка, вырастившая дикого гусенка, объясняю, что он не нашей породы и может летать над водой выше нас, что может жить даже в болотах, если захочет подражать другим гусям… Много у тебя земель, лугов, мельниц, множество крепостных, сынок. Своим богатством ты обязан родине. Всю жизнь помни об этом и думай: что ты дал ей взамен? Всю жизнь погашай свой долг! И если окажется, что ты дал отчизне больше, чем она тебе, тогда мои старые кости успокоятся в могиле.
Бутлер тоже расчувствовался от этих торжественных слов, хотел что-то сказать, но не смог и разрыдался.
Хозяйка обняла его за шею, как она имела обыкновение это делать, и, поглаживая Яноша по голове, ласково принялась укорять то его, то мужа:
— Ну, не будь таким ребенком! Постыдился бы плакать перед своим будущим тестем. Что подумает господин Хорват? А ты чего раскудахтался, старый болтун? Подливал бы лучше гостям, не пьют они ничего.
Но старый Фаи высказал лишь то, что было у него на душе. Старик сообщил Яношу, что на завтра для него уже вызваны из Бозоша слуга, камердинер, гусар и четверка лошадей. Но в Бо-зоше Бутлер может пробыть ровно столько, сколько потребуется для торжественного вступления в права наследия, затем отправится в Пожонь на государственное собрание, чтобы блистать там, как подобает магнату. Ведь от того, кому многое дано, и ждут многого. Среди именитых дворян, собравшихся на сессию парламента, у него найдется немало земляков и родственников, которые смогут повлиять на исход процесса. Быть может Яношу удастся обратить внимание всего государственного собрания на беззаконие, совершенное в Оласрёске.
Наутро перед домом Фаи действительно стояла упряжка красивых лошадей, и Бутлер распрощался со своими опекунами, прослезившись вместе с ними по этому поводу; а в субботу господин Фаи отправился в Эгер (будучи кальвинистом, он не хотел делать этого в пятницу). В это время госпожа Бернат письмом известила свою невестку, госпожу Фаи, что старый Хорват тоже отбыл в Буду. Перед отъездом он написал завещание, исключив из числа наследников свою среднюю дочь, а исполнителем завещания "назначил, — писала госпожа Бернат, — моего супруга, с которым они так сдружились за последние дни".
Все пришло в движение, и только в Оласрёске царила полная тишина.
Падкое до всяких сенсаций общественное мнение с затаенным интересом следило за дальнейшим развитием событий. Стало известно, что Бутлер возбуждает процесс, но никто не знал, что со своей стороны предпримет Дёри. Иные много бы дали за то, чтоб потолковать с человеком, который видел новоявленную госпожу Бутлер хотя бы издали, хоть в окошко, а еще больше за разговор с тем, кто беседовал с нею лично.
Но, к великой досаде любопытствующих, все планы обитателей замка в Рёске и их поведение были окутаны тайной. Ворота с самого дня свадьбы были закрыты, на окнах спущены жалюзи, так что весь замок казался опустевшим.
Однако общественное мнение было столь жадным до сенсаций, что некоторые из великосветских дам (красавица госпожа Стараи и звонкоголосая супруга господина Пала Кетцера) решили взять себе служанок из села Оласрёске, чтоб хоть что-нибудь выведать от них о "графине". Краснощеким крестьяночкам в пышных юбках мало что было известно обо всей истории, но и эти скудные сведения оказались достаточно соблазнительными для сплетниц. Барыни с таким же апломбом заявляли "моя служанка из Рёске", как их мужья — "мой чешский егерь".[34] Шуточная затея скоро переросла в страстную моду, так что каждая уважающая себя барыня в комитате стала требовать от своего мужа, кроме флорентийской соломенной шляпки и шведских перчаток, еще и служанку из Оласрёске. И платили девушкам из Рёске в два раза больше, чем остальным. Эта мода не устарела и через двадцать — тридцать лет, когда семья Дёри уже и не жила в тех местах и никто не знал, чем знамениты девушки из этого села. Так уж повелось считать большим шиком, когда севрские чашки на стол, покрытый дамасской скатертью, подавала служанка родом из Оласрёске. Спрос на девушек из Рёске, словно на галочский табак, необычайно повысился. Разумеется, и замуж они выходили быстрее девушек из других деревень; псаломщики, зажиточные ремесленники, да и небогатые дворяне со всего комитата съезжались в Оласрёске на смотрины и выбирали себе какую-нибудь девчонку лет четырнадцати — пятнадцати.
А поскольку все девушки там рано выходили замуж, заполучить служанку из Оласрёске стало очень трудно. Только магнаты типа Шеньеи, Андраши и Майлат могли позволить себе роскошь за баснословные деньги нанять девицу из Оласрёске.
На счастье, и это сумасбродство закончилось, подобно многим другим, а то в наши дни рослые и пышные красавицы из Оласрёске выходили бы замуж только за королей.
Пока Дёри выжидали, господин Перевицкий развил лихорадочную деятельность. Составив и подав в суд каноников ходатайство о расторжении брачных уз, он отправился в Туроц за новыми смазливыми родственницами: каноники тоже люди из плоти и крови (причем, плоти у них в избытке) и могут стать более покладистыми, когда о существе дела им будет докладывать красивая женщина, а не старый адвокат с прокуренными желтыми зубами. Ничто не ускользало из поля зрения Перевиц-кого. В Вене он держал своего агента, который инструктировал папского нунция, как следует отписать о деле в Ватикан. Другой доверенный человек (тот самый адъюнкт Кифика, что ловко подделывал документы) был отправлен в Вену с наставлением создать нужное настроение среди иезуитских попов, пользовавшихся большим влиянием во дворцах земных владык, в особенности у набожных светлейших княгинь. Но действовал не один только Перевицкий; не дремали и другие. Возвратился из Эгера осыпанный множеством обещаний господин Фаи; господин Мик-лош Хорват в своих письмах из Буды на имя Фаи тоже сообщал обнадеживающие вести.
