— Ах, это вы, дорогой дядюшка! Как вы здесь очутились?

Но старик отстранил его:

— Погоди, дорогой мальчик, я еще не знаю, что и как. Теперь ты загадал мне хитрую загадку, и я не могу ее разгадать. Прежде расскажи, как все случилось.

— Где Пирошка? — нетерпеливо спросил Бутлер.

— Ее подкосило это известие.

— О боже, боже мой!

— Ладно, не хнычь. Поговорим о деле; мне надо знать, что еще можно сделать.

И вновь Бутлеру пришлось от начала до конца пересказать все до мельчайших подробностей.

Узнав о приезде Хорвата, в комнату вошли супруги Фаи. Старики долго обнимали друг друга, потом все вместе принялись возмущаться происшедшим.

Рассказ Яноша несколько успокоил Хорвата.

— Сущая нелепость! Этот брак будет обязательно расторгнут! Да-с.

— Я того же мнения, — сказал Фаи.

— Если есть на небе бог, он не допустит подобной несправедливости, — твердила госпожа Фаи.

— Очень хорошо, что ты приехал, — продолжал Фаи, вновь и вновь пожимая Хорвату руку. — Я сегодня пригласил к ужину Шандора Кёви, знаменитого профессора права, и Криштофа Перевицкого — самого ловкого адвоката в Венгрии. За ним я послал экипаж в Уйхей. Составим маленький консилиум.

— И я хотел предложить что-нибудь в этом роде. Да-с.

— Не оставлять же нам мальчика в беде, — сказал Фаи, с любовью глядя на своего названого сына.

Услышав столько ободряющих слов от своих близких, Бутлер ожил было, как оживает увядшая трава, обрызганная росой. Но тут госпожа Фаи заметила:

— Однако жаль, дорогой Хорват, что вы не привезли с собой нашу Пирошку.

На это Хорват вежливо возразил:

— Сударыня, в подобных вопросах я человек строгий и считаю, что графу Яношу нельзя видеться с Пирошкой до тех пор, пока не рассеется весь этот туман. Да-с, туман!

Ответ Хорвата окончательно сразил графа Яноша. "Пока не рассеется весь этот туман!" Подобное чувство испытывает заключенный, видя, как замуровывают последнее отверстие, через которое могли проникнуть к нему лучи солнца.

Что с ним будет, если он не сможет видеть Пирошку? "Пока не рассеется весь этот туман…" А если он долго не рассеется?

Тут господин Хорват и госпожа Фаи заспорили, как это было вообще принято в те времена, о том, кто старше, хотя это было совсем нетрудно установить — стоило только вспомнить, в каком году каждый из них родился. Но законы вежливости заставляли усомниться в старшинстве собеседника, и они наперебой принялись величать друг друга "дражайшей племянницей" и "дражайшим племянником", пока не приехали долгожданные гости — сначала Шандор Кёви, а немного погодя и Кршп-тоф Перевицкий. Последний был человек со странностями, таких немало было в ту пору в Венгрии. Он имел обыкновение носить при себе сразу по нескольку пар часов, для чего у него на жилете были сделаны даже дополнительные карманы. За день он неоднократно сверял и регулировал свои многочисленные часы и вообще возился с ними, как другие с собаками или лошадьми, полагая, очевидно, что после того, как он их хорошо выдрессирует, они будут тикать и ходить в полном соответствии с его желанием.

Появляясь в каком-нибудь доме, Перевицкий прежде всего вынимал часы и спрашивал у хозяина, сколько времени.

Он и сейчас не изменил своей привычке, и первыми его словами, обращенными к Фаи, были:

— Сколько на ваших, милостивый государь?

— Пять минут девятого.

— Черт побери! — воскликнул адвокат. — Вы счастливый человек, сударь.

— Почему же, мой дорогой?

— Потому что ваши часы идут совершенно так же, как мои. Это великое дело, уверяю вас. Вчера я был у графов Андраши в Тёкетеребеше. Так, вы знаете, все часы показывали разное время. Некоторые спешили на четверть, а то и на полчаса.

— Ничего удивительного. Дорогие часы, как и дорогие лошади, ходят быстрее дешевых.

Перевицкий рассмеялся:

— Шутка неплохая. Поздравляю от чистого сердца, превосходные часики. Если вздумаете их когда-нибудь продавать…

— Знаете, дорогой, если мы выиграем процесс, я подарю их вам сверх гонорара. Так уж, видно, суждено: одну луковицу у меня черт утащил, другую я сам ему отдам. Ведь между адвокатом и чертом нет разницы, не так ли, господин Кёви?

Господин Кёви мило заморгал глазами, опушенными седыми ресницами, и добродушная улыбка заиграла на его губах. Перевицкий же, потирая руки, отвечал:

— Благодарю вас, сударь, я к вашим услугам.

Мужчины отправились совещаться, а хозяйка — на кухню: столь уважаемым господам, которым приходится напрягать свой ум, необходим сытный ужин.

Фаи пригласил на совещание и Жигу Берната, который впервые участвовал в такой серьезной конференции ученых мужей и смущался, как красная девица.

— Мы просили пожаловать вас, господин Кёви, и вас, господин Перевицкии, — начал Иштван Фаи, — чтобы вы дали совет в одном неприятном деле. Вероятно, вы оба уже слышали о том, что произошло?

Адвокат действительно уже знал о случившемся.

— Еще бы! Как не слыхать о бракосочетании графа Бут-лера Парданьского, которого имею честь видеть здесь! Прескверная эта история, надо сказать.

— Не пугайте нас, господин Перевицкии. Быть может, вы соблаговолите выслушать сначала все обстоятельства дела?

— В этом-то как раз и нет никакой необходимости, — заметил адвокат.

— Как? — прервал его Кёви. — Ведь вам известно об этом случае лишь по слухам. Не зная истины, нельзя брать на себя смелость делать заключение по делу.

— Истина — вещь второстепенная, — упорствовал Перевицкии, — тем не менее следует послушать, так как по этому можно будет судить, какие из своих лживых утверждений сможет доказать наш противник.

И граф Янош — кто знает, в который раз, — снова от начала до конца рассказал всю историю. Жига добавил то, что было известно ему. Слушая их, Перевицкии присвистывал, гмыкал, делал какие-то заметки на лежавшем перед ним листе бумаги и время от времени восклицал: "великолепно", "ну-ну", "ого-го". Словом, было впдно, что он потешается над всем этим и смотрит на дело, как портной на сукно, вслух раздумывая, что из него можно будет выкроить.

В противоположность Перевицкому, господин Кёви, крупный ученый-юрист, о котором Казинци сказал однажды, что каждое его слово достойно быть высеченным на мраморе, то бледнел, то краснел от негодования, беспокойно ерзал в кресле и нетерпеливо шаркал ногами по полу.

Когда повествование было закончено, все повернулись к нему, с нетерпением ожидая от него ответа, как от оракула.

— Так вот, господа. Случай сей — не теленок, не бочка и, тем более, не бракосочетание, — начал Кёви в той же манере, в какой обычно начинал свои лекции, полные красочных сравнений и ярких образов. — Потому что у теленка есть четыре ноги, у бочки — обручи и дощатые стенки, а брак возникает лишь тогда, когда имеется налицо взаимное согласие двух особ противоположного пола. Правда, венчание состоялось в присутствии священника. Но ведь в присутствии священника в прошлом году у вас, господин Фаи, на празднике сбора винограда готовили жаркое из баранины. Однако это жаркое нельзя было назвать браком, хотя в нем наличествовали части овцы и части барана. Что касается варева Дёри, то оно достаточно дурно и, надо думать, не пойдет повару на пользу. Таким образом, здесь можно возбудить двоякого рода процесс: во-первых, перед администрацией комитата — по поводу посягательства на личную свободу графа Яноша Бутлера и принуждения его к браку; а во-вторых, перед судом каноников, но не о расторжении брака, потому что его не было, а лишь о признании недействительными брачных уз, поскольку священник, пусть и принудительно, пародируя церковный обряд, все же соединил руки молодых людей под епитрахилью.

Перевицкии кивнул головой в знак согласия:

— Верно, так и есть.

А Фаи и Хорват спросили одновременно:

— Как вы думаете, господин профессор, какой будет исход процесса?

— Можно с уверенностью сказать, что, раз бракосочетание незаконно, священника упрячут в тюрьму (notabene: я бы, например, руки ему отрубил, которыми он держал епитрахиль).