— Ну как же, видел. Уж не он ли тот самый «студент»?

— А что, если он?

— Ты не знаешь, как его зовут?

— Позабыл.

— Кто хочет узнать свое будущее? — спросил святой отец. — Посредник сегодня любезен и общителен.

Никто не отважился. Это не шутка! Здесь речь идет о жизни и смерти. Только маленький Сирмаи заерзал на стуле: он еще ребенок, да к тому же — Сирмаи; он ничего не боится.

— Ну, спрашивай, маленький графчик!

— Какова моя судьба? — храбро спросил мальчик.

Ответ гласил: «Ты умрешь, окруженный королевской роскошью».

При таком блестящем предсказании ее сыну глаза госпожи Сирмаи наполнились слезами умиления; с той поры она слепо верила постукиванию стола, который так щедро одарил ее радостью.

[Так толковала мать ответ духа, но, увы, иначе распорядилась судьба. Наш Пишта стал впоследствии тем Иштваном Сирмаи, который в 1857 году, в день приезда в Мигпкольц императора Франца-Иосифа, сверкая шитой золотом венгеркой и лихо гарцуя на коне во главе почетного эскорта, вдруг замертво свалился наземь, сраженный апоплексическим ударом. Следовательно, он действительно умер «окруженный королевской роскошью». (Прим. автора.)]

Стол накренился, словно его кто-то оттолкнул, нервная дрожь прекратилась, и все почувствовали, что он снова стал безжизненным куском дерева.

— Удалился, — сказала с сожалением одна из юных графинь Сирмаи. — Может быть, он рассердился на что-нибудь.

— Да что вы, — ответил священник. — У них такой обычай. Появляются и исчезают. Этот еще хорошо поступил, ответил все-таки. Но сейчас придет другой. Возможно, Роза. Тсс, стучит! Слышали? Это дух. Тук-тук. Прошу вас, мадам, записывайте!

— Кто здесь?

Мадам записала буквы: «Игнац Медве».

— Ха-ха-ха! Игнац! — смеялись старики. — Здорово получается!

Бутлер с победоносным видом и иронической улыбкой снял руки со стола: ну, ясно же, что это чепуха! Маришка сердито ударила локтем по чудодейственному столу:

— Опять эта Рожика путает нам все!

В ответ на удар, нанесенный локотком молодой баронессы, стол заскрипел и затрещал, словно заплакал, а затем завертелся так быстро, как чертополох осенью в полях. Одновременно то внутри его, то в ножке, а то и в одном из стульев слышались такие резкие, наводящие ужас звуки, что все присутствующие задрожали.

— И все же это доктор, — изрекла Анна Ижипь почти в трансе.

Обе девицы Ижипь являлись настоящими трансмедиумами [Трансмедиум — согласно положениям спиритизма посредник высшего разряда, который только внешне не меняется во время сеансов, познавательная же сила его разума и способность восприятия возрастают. (Прим. автора.)]. У обеих в загробном мире имелись астралы [Астрал — парный дух, симпатизирующий медиуму, спутником которого он и становится. (Прим. автора.)], которые даже непосредственно соприкасались с ними, хотя девицы и не знали этого. Они только наполовину существовали в этом мире, только наполовину являлись самими собою, в остальном же их дополняли астралы. На их лице и руках часто можно было заметить конвульсивную дрожь. Старик Ижипь рассказывал, что после каждого спиритического сеанса они так утомлялись и приходили домой такими обессиленными, словно целый день проработали в поле.

— Тише, прошу вас, дамы и господа! Посмотрим, что бы это могло значить.

Стол успокоился, постукивания стали более тихими и ровными и с редкой внятностью передавали ожидаемые буквы Мадам Малипо еле успевала записывать их на бумагу.

Все с любопытством склонились к мадам Малипо, желая поскорее прочесть то, что она писала:

«Я обещал, что приду сказать, как обстоят дела на том свете. Не тратьтесь на докторов. Смерть по сути дела — всего лишь незначительная перемена. Душа меняет место, плоть — форму».

— Уму непостижимо! — воскликнул священник, опешив. Старик Дёри нагнулся, чтобы исследовать стол, потом со смехом взглянул на сидящих.

— Кто из вас проделал эту шутку?

— Странно, — размышлял вслух майор Борхи. — Ведь так мог ответить только доктор. А правда ли, что мадам не понимает по-венгерски?

В этот момент во дворе послышался конский топот, и меньше чем через минуту раздался тревожный стук в дверь. Все вздрогнули, хотя духи обычно проникают иным путем.

— Войдите!

На пороге показался жандармский фельдфебель в кивере, с сумкой и саблей на боку.

— Что случилось, Есенка?

— Осмелюсь доложить, ваше высокоблагородие господин уездный начальник, на проселочной дороге, что ведет на Бенье, сторож Бальбо нашел труп доктора Медве.

Лица всех присутствующих побледнели, остановившиеся глаза выражали ужас. Все повскакали со своих мест; сам барон буквально остолбенел от неожиданности. Даже шимпанзе проник через отворенную дверь в комнату и печально уставился на жандарма.

— Бре-ке-ке! — пробормотал барон. — Быть этого не может! Два часа тому назад он ушел отсюда. Кто сказал тебе об этом?

— Сам видел.

— Видел доктора?

— Так точно, видел.

— Ну и…

— Больше на этом свете он уже не напишет рецепта.

— Он убит?

— Я не заметил на нем никаких следов насилия. Правда, я не осмотрел его как следует — спешил доложить вашему высокоблагородию, а также получить распоряжение, как поступать дальше.

— Я сейчас же напишу донесение вице-губернатору, чтоб он к утру прислал комитатского судебного медика. Отправишь рапорт с нарочным. Понял?

— Так точно. А как же быть с трупом?

— Не трогать, пока я не осмотрю, или… даже нет, пока его не обследует медик. Охрану выставил?

— Двух жандармов…

— Надежные? Не обчистят его карманы?

— Вполне надежные, могу поручиться за них.

— Чем они занимались раньше?

— Один из них, Андраш Кажмари, пришел к нам из шайки Яношика, парень что надо — кремень! Второй — Йожи Коломпош.

— Это какой Йожи Коломпош?

— Изволите знать — тот, что сидел в Мункаче за убийство. Барон смерил фельдфебеля сердитым испытующим взглядом.

— И ты ручаешься даже за убийцу?

— Именно поэтому, ваше высокоблагородие: тот, кому хоть раз удалось крупное дельце, не станет размениваться на мелочи.

— И все же, милейший Есенка, возвращайся-ка туда сейчас же и сторожи до утра, пока я не приеду. Смотрите мне, чтоб пальцем не трогать! Ночью я все равно ничего там не разберу. Темно ведь, кажется?

— Все небо в тучах, можно ждать дождя.

— Захвати отсюда рогожу — возьми у гайдука — да накройте мертвеца, только поосторожнее. Бедный Игнац! Бедный Игнац! И за столом нас, кажется, было не тринадцать! Эхе-хе!.. А ты, Есенка, подожди снаружи; я сейчас напишу письмо вице-губернатору.

Пока Дёри в своей канцелярии сочинял донесение и надписывал на конверте «Cito citissime» [Срочное, сверхсрочное (лат.)] бледные и подавленные гости, как и полагается в таких случаях, вспоминали последние слова умершего. Каждый припоминал что-нибудь интересное, даже удивительное. «Нынче, — соглашались все, — он был особенно странным. Почему именно сегодня заговорил он о загробном мире? Потому что он, бедняга, уже готовился туда».

— А помните, что он ответил Дёри, когда барон предложил ему взять в дорогу пистолет? Он сказал: «Того, кто страшен мне, пуля не возьмет». Ну, не удивительно ли? Ох, знал он, что смерть караулит его по дороге. Умница был этот доктор, надо признать. Нам уж не заполучить больше такого в нашу округу, упокой, господи, его душу!

— А какой обязательный человек был покойный!

— Вот он даже с того света пришел, раз пообещал. Совершенно небывалый случай! Я до сих пор не могу опомниться, — сказала старая графиня Сирмаи.

Студенты тоже до глубины души были потрясены происшедшим.

— Никогда не забуду этого, — бормотал Бернат.

— Ну что вы теперь скажете, Фома неверный? — спросила юная баронесса у Бутлера, который расхаживал взад и вперед по комнате, белый как стена и подавленный всем случившимся.