Предметы, предложенные Каракои в обмен на меня, ценились туземцами необычайно высоко, — и все же они с негодованием отвергли их! В последнем отчаянном усилии я вырвался из рук, державших меня, вскочил на ноги и бросился к Каракои.

Островитяне снова схватили меня, подняли отчаянный шум и так угрожающе замахали руками, что Каракои в испуге вошел прямо в воду. Стоя почти по грудь в воде, он пытался успокоить разъяренных туземцев. Наконец, отчаявшись убедить их и боясь, что они что-нибудь сделают с ним, он крикнул своим товарищам подвести лодку и взять его на борт.

В этот напряженный момент, когда, казалось, рухнули все мои надежды, между островитянами, провожавшими меня на берег, опять начался ожесточенный спор и завязалась драка. Это отвлекло их внимание от меня. Рядом со мной остались только Мархейо, Кори-Кори и бедная милая Файавэй, которая, плача, держала меня за руку. Я почувствовал, что медлить больше нельзя: теперь или никогда. Сложив руки, я с мольбой взглянул на Мархейо и побежал к опустевшему теперь прибрежью.

Слезы стояли в глазах старика, но ни он, ни Кори-Кори не пытались удержать меня, и я добрался до Каракои, с волнением следившего за моими движениями. Гребцы подвели лодку насколько возможно ближе к берегу. Я в последний раз обнял Файавэй, подбежавшую ко мне, и через минуту уже был в шлюпке — целый и невредимый — рядом с Каракои, сразу отдавшим приказание гребцам отваливать.

Мархейо, Кори-Кори и многие из женщин вплавь провожали меня, и я решил выразить им свою благодарность, раздавши вещи, привезенные для моего выкупа. Я протянул мушкет Кори-Кори, бросил кусок материи старику Мархейо, указав в то же время на бедняжку Файавэй, которая отошла от воды и сидела печальная на камнях. Эта раздача заняла не больше десяти секунд, но прежде чем она кончилась, шлюпка была уже на полном ходу.

Мое отплытие не могло остаться незамеченным среди туземцев, но они не прекратили своего спора и только, когда шлюпка была уже в пятидесяти метрах от берега, Моу-Моу и еще шесть или семь воинов бросились к морю и метнули в нас свои дротики. Некоторые из них пролетели совсем близко, но ни один не попал в цель, и гребцы храбро продолжали грести. Ход шлюпки сильно замедлился противным ветром, но все же мы скоро отплыли на такое расстояние от берега, что копья не могли долететь.

Я видел, что Каракои, сидевший на руле, часто взглядывал на выдававшийся в конце бухты мыс, который нам предстояло обогнуть.

Островитяне, очевидно, растерялись и первое время не знали, что им делать. Но потом разъяренный вождь жестами показал, как поступить дальше. Громко крича своим товарищам и указывая копьем на мыс, он помчался во всю прыть по направлению к нему; несколько человек ринулись вслед за ним. Очевидно, они намеревались отплыть от мыса и перерезать нам путь. Ветер крепчал с каждой минутой и дул нам прямо в лицо: море было неспокойное и сердитое, так что гребли с трудом. У нас были некоторые шансы пройти мыс раньше, чем туда добегут островитяне, но когда мы подошли к нему метров на сто, неутомимые туземцы уже попрыгали в воду, и мы боялись, что через несколько минут окажемся снова в их руках. Предстояло померяться силами. Наши гребли вовсю, но кучка пловцов перерезала волны с устрашающей быстротой.

Гребцы достали ножи и держали их наготове в зубах, а я схватил багор. Мы знали, что, если им удастся перехватить нас, они проделают с нами маневр, часто оказывавшийся гибельным для стольких моряков в этом океане. Они притянутся к лодке за весла и, завладев кормой, опрокинут лодку: тогда мы будем целиком в их власти.

Через несколько мгновений я различил голову Моу-Моу. Огромный островитянин со своим копьем в зубах с такой силой рассекал воду перед собой, что она пенилась. Он был к нам ближе всех и через секунду уже схватил бы весло. Раздумывать было некогда. Преодолевая ужас, я нацелился и метнул в него багор. Я угодил ему прямо в левое плечо. Он погрузился в воду, затем опять вынырнул на поверхность позади лодки… Я никогда не забуду его разъяренного лица!

Остальные дикари не успели доплыть до нас, как мы уже благополучно обогнули мыс. Все облегченно вздохнули. В этот момент силы оставили меня, и я упал, теряя сознание, на руки Каракои…

Обстоятельства, связанные с моим неожиданным бегством, несложны. Капитан одного австралийского судна зашел в Нукухиву, чтобы пополнить свою команду, но не нашел там ни одного подходящего человека. Судно уже было готово к отплытию, когда на борт его явился Каракои, рассказавший удрученному капитану, что один американский матрос задержан островитянами в соседней бухте Тайпи. Он предложил попытаться его выкупить, если капитан даст какие-нибудь предметы для обмена с туземцами.

Каракои узнал о моем пребывании в долине от Марну, которому я, в сущности, и обязан своим освобождением. Предложение было принято. Каракои, взяв с собой пять человек из Нукухивы, снова явился на судно, которое через несколько часов подошло к бухте Тайпи и встало на якорь как раз против входа в нее. Китоловная шлюпка под управлением Каракои двинулась к берегу, а судно осталось ее ждать.

События, за этим последовавшие, уже описаны, и остается сказать несколько слов. Когда мы достигли «Джулайи» (так называлось китоловное судно, на которое я попал) и меня подняли на борт, мой странный вид и замечательные приключения возбудили во всех живейший интерес. Ко мне отнеслись дружелюбно и внимательно, но состояние моего здоровья было таково, что прошло три месяца, прежде чем я совсем оправился.

Тайна, висевшая над судьбой моего спутника и друга Тоби, так и не открылась. Я все еще не знаю, удалось ли ему убежать из долины, или он погиб от руки островитян.

В то утро, как мой товарищ простился со мной, он отправился на берег моря в сопровождении целой толпы туземцев. Некоторые из них несли плоды и свиней для обмена, так как пришло известие, что к берегу приплыли лодки.

Пока они шли населенной частью долины, по всем тропинкам, ведшим к дороге, сбегались островитяне, присоединяясь к шествию. Они так торопились, что даже Тоби, которому особенно не терпелось добраться до берега, с трудом поспевал за ними. Вся долина звенела от их криков. Они почти бежали; те что были впереди, время от времени останавливались и потрясали оружием, чтобы подогнать остальных.

Наконец, они подошли к месту, где поток пересекал дорогу. Вдруг из рощи, позади них, донеслись странные звуки. Островитяне остановились: Моу-Моу, одноглазый вождь, ударял своим тяжелым копьем по полому стволу дерева. Это было знаком тревоги.

Все слилось в один общий крик:

— Гаппары! Гаппары!

Воины бегали со своими копьями, подбрасывая их в воздух, а женщины и мальчики начали что-то кричать друг другу, собирая камни с берегов потока. Через несколько минут Моу-Моу и с ним два-три других вождя выбежали из рощи, и шум увеличился сразу вдесятеро.

«Ну, — подумал Тоби, — готовься к бою!»

И так как он не был вооружен, то стал упрашивать одного юношу, жившего в доме Мархейо, ссудить его копьем. Но тот отказался; плутишка заявил Тоби, что копье было достаточно хорошо для него, тайпи, но что белый человек мог гораздо лучше драться кулаками.

Веселая насмешка этого шутника, казалось, пришлась всем по вкусу. Несмотря на воинственное настроение тайпи, они все запрыгали и засмеялись, словно ожидание налета гаппаров из засады было самым пустым делом в мире.

Пока мой товарищ тщетно пытался разобраться в этой суматохе, многие из туземцев отделились от толпы и убежали в рощу. Остальные совсем затихли, ожидая результатов этой вылазки. Через некоторое время Моу-Моу, стоявший впереди, сделал им знак идти за ним. Безмолвная толпа, крадучись, двинулась вперед и шла так осторожно, что ни одна ветка не хрустнула, ни один камень не шелохнулся на пути. Так они ползли минут десять, по временам останавливаясь и прислушиваясь.

Тоби отнесся к этим предосторожностям неодобрительно. Если уж сражение неминуемо, то не лучше ли принять его сразу? Но всему свое время. Тайпи вошли в гущу леса, и вдруг раздался страшный шум, и тучи стрел и камней пронеслись над тропинкой. Ни одного врага не было видно, и, что еще удивительнее, никто из окружавших не упал, хотя камни сыпались сквозь листву, как град.