Бухта Нукухива — то самое место, где капитан хотел отдать якорь. Во время заката солнца мы заметили туманные очертания гор, а к утру подошли уже совсем близко к острову. Бухта, которую мы искали, лежала на дальней его стороне. Пока судно шло, двигаясь вдоль берега, мы смотрели на цветущие долины, глубокие ущелья, водопады, веющие прохладой рощи, скрываемые там и сям выдающимися вперед скалистыми мысами, за которыми открывались постепенно все новые и поразительные красоты.

К полудню, тихонько обогнув мыс, мы вошли в Нукухивскую бухту. Ни одно описание не может передать ее красот!..

Но, к сожалению, в ту минуту я не мог ими любоваться…

Я видел только трехцветные французские флаги, трепыхавшиеся на кормах шести судов. Черные корпуса и вздыбленные ряды пушек по бокам выдавали их воинственный характер. Они находились там, в этой прелестной бухте, где даже зеленые прибрежные холмы как бы порицали суровость их вида. Для меня ничего не могло быть неприятнее приветствия этих судов. Вскоре мы узнали, что привело их сюда: в описываемое мною время всей группой островов от имени французской нации завладел адмирал де Пети-Туар.

Пока мы медленно двигались вперед, бесчисленные каноэ начали отваливать от берега, и мы скоро оказались в середине целой флотилии, причем дикие владельцы лодок, стараясь подойти к нашему борту, отчаянно толкали друг друга. Таких странных выкриков и страстных жестов я до этого никогда не слыхал и не видал. Можно было подумать, что островитяне готовы схватить друг друга за горло, тогда как они всего лишь дружественно расцепляли свои лодки.

Тут и там виднелись разбросанные между каноэ бесчисленные кокосовые орехи, плывущие тесно один к другому и раскачивающиеся вверх и вниз на каждой волне. Каким-то необъяснимым способом эти орехи все время приближались к нашему судну. Когда я с любопытством облокотился на борт и стал напряженно вглядываться, желая разгадать их таинственное движение, одна группа, ушедшая далеко вперед от остальных, привлекла мое внимание. В центре было нечто, что я принял за кокосовый орех, хотя еще ни разу не встречал ореха столь необычайного вида. Он вертелся и танцевал среди других самым странным образом, и когда подплыл ближе, я подумал, что он удивительно похож на бритый коричневый череп одного из дикарей. В этот момент я заметил у него пару глаз и скоро убедился, что то, что по моим предположениям было кокосовым орехом, оказалось головой островитянина. Кокосовые орехи были все связаны один с другим за волокна кожуры, частью отодранные от скорлупы. Их владелец, просунув голову в образуемое ими ожерелье, тащил его таким способом по волнам.

Я был несколько удивлен, заметив, что среди туземцев, окружавших нас, не было ни одной женщины. В то время я еще не знал, что в силу законов «табу» по всему острову употребление каноэ строжайше запрещено женщинам: смерть грозит им даже за вхождение в каноэ, вытащенное на берег. Когда мы приблизились примерно на полторы мили к берегу, некоторые из островитян, ухитрившиеся вскарабкаться на борт к нам, обратили наше внимание на странное движение в воде впереди судна. Мне показалось, что это стая рыб, резвящихся на поверхности, но наши новые друзья уверили, что это молодые девушки, которые вплавь приближались к судну, чтобы приветствовать нас. Когда они подплыли ближе и я увидел их ныряющие тела и поднятые правые руки с поясами из таппы,[2] длинные темные волосы, распущенные по воде, мне показалось, что я вижу перед собой настоящих русалок.

«Долли» была преспокойно взята в плен, и нам ничего не оставалось делать, как сдаться на время, пока корабль оставался в бухте. Вечером, после того как мы стали на якорь, палуба была иллюминована фонариками, и живописная толпа, разукрашенная цветами и одетая в платья из пестрой таппы, затеяла бал. Местные женщины страстно любят танцы и своей дикой грацией и всем стилем плясок превосходят все, что я когда-либо видел.

Мы пришли к Маркизским островам летом 1842 года. Французы вступили во владение ими за несколько недель до этого. Они посетили крупнейшие острова группы и высадили в различных местах около пятисот человек солдат. Эти последние были заняты постройкой укреплений против нападений туземцев, от которых ежеминутно можно было ожидать враждебных выступлений. Островитяне смотрели на этих людей, так дерзко завладевших их берегами, со смешанным чувством страха и ненависти. Они от всего сердца ненавидели их; но порывы протеста погашались в них страхом перед плавучими батареями, которые гордо выставили свои жерла не против крепостей и редутов, а против десятка бамбуковых сарайчиков, приютившихся в кокосовой роще. Адмирал де Пети-Туар, несомненно, доблестный и благоразумный воин! Четыре вооруженных фрегата и три корвета, чтобы запугать до порабощения горстку нагих людей! Шестьдесят восьмифунтовых пушек,[3] чтобы разрушить хижины из ветвей кокосовой пальмы, и конгрейвовы ракеты,[4] чтобы поджечь несколько навесов для каноэ!

В Нукухиве высадилось около сотни солдат. Они расположились лагерем в палатках, построенных из старых парусов и запасных стенег эскадры, в середине редута, защищенного несколькими девятифунтовыми пушками и окруженного рвом. Через день эти войска в боевом порядке двинулись по направлению к одной из соседних возвышенностей и там, окруженные толпами туземцев, в продолжение четырех часов проходили всевозможные военные упражнения. Островитяне с диким восторгом глядели на смотр и с дикой ненавистью на его участников. Старая гвардия на летнем параде на Елисейских полях не могла бы иметь более безукоризненного вида. Полковые офицеры, блестя золотыми галунами и расшитыми мундирами, словно рассчитанными на то, чтобы поразить островитян, казались только что распакованными из парижских футляров.

Ко времени нашего прибытия на острова сенсация, произведенная присутствием иностранцев, еще не улеглась. Туземцы толпами ходили вокруг лагеря и с живейшим любопытством следили за всем, что там происходило. Кузница, устроенная под защитой рощи на взморье, привлекла настолько большую толпу, что требовались величайшие усилия караульных, чтобы удержать любопытных на таком расстоянии, которое позволило бы работавшим заниматься своим делом.

Но ничто не вызвало такого восхищения, как лошадь, привезенная из Вальпараисо на «Ахилле», одном из судов эскадры. Красивое животное было взято на берег и помещено в хижине внутри ограды укреплений. Случайно как-то коня, покрытого нарядной попоной, вывели оттуда, и один из офицеров проскакал на нем во весь опор по твердому песку побережья. Это событие было, конечно, встречено громкими приветственными криками, и «большая собака» была единодушно признана островитянами за самый необыкновенный зоологический вид, который когда-либо им попадался.

Наше судно и трех дней не простояло в гавани Нукухивы, как я решил покинуть его. Насколько многочисленны и вески были доводы, приведшие меня к этому решению, свидетельствует тот факт, что я предпочел рискнуть своей жизнью, оставшись среди местных жителей, лишь бы избежать плавания на борту «Долли». Выражаясь кратко, по-матросски, я решил «смыться».

Когда я поступил на «Долли», я, разумеется, подписал договор, тем самым как бы нанимаясь и принимая на себя определенные обязательства на время плавания. Но при всех сделках, если одна сторона не выполняет того, что должна по условию, разве тем самым не освобождается и другая сторона от своих обязательств? Кто скажет, что это не так?

После того как я решил вопрос принципиально, позвольте же мне приложить это решение и к частному случаю, о котором идет речь. Множество раз не только подразумеваемые, но и оговоренные условия договора нарушались на том судне, где я служил. Обращение было грубое, к больным относились с преступной небрежностью, провизия отпускалась чрезвычайно скупо, плавание бессмысленно затягивалось. Капитан был виновником всех этих злоупотреблений: трудно было предположить, что он исправит что-нибудь или изменит свое поведение. На всякие жалобы и увещания у него был один ответ: острый конец его костыля убедительно и успешно приводил к молчанию недовольных. К кому могли мы обратиться за помощью? Мы оставили и закон, и справедливость по ту сторону мыса Горн, и, к несчастью, наша команда за малым исключением состояла из трусливых негодяев, постоянно ссорившихся между собой и сходившихся лишь в терпении, с которым они переносили безграничную тиранию капитана. Было бы безумием двум или трем из нас пытаться без поддержки остальных противиться произволу, царившему на борту «Долли». Мы бы только навлекли на себя месть этого «владыки корабельных досок» и подвергли бы своих товарищей еще большим жестокостям.