Такие герои Купера, как Гарви Берч (роман «Шпион») и Натти Бампо (пять романов о «Кожаном Чулке»), особенно близки по своему нравственному и социальному облику к образу Израиля Поттера. Их героизм — не заметен. Эти простые, неприметные, мужественные и бескорыстные люди делают историю, оставаясь в тени, в то время как другие пожинают плоды их самоотверженной деятельности. Коробейник Гарви Берч — разведчик генерала Вашингтона — переходит через линию фронта, доставляя американскому командованию драгоценные сведения о передвижениях и планах английских войск. Но его подвиг остается никому не известным, а от платы за него он наотрез отказывается сам.
Натти Бампо — отважный охотник и зверолов — прокладывает пути первым пионерам-поселенцам в дебрях пограничной полосы, — а сам, вместе со своим другом, старым индейцем из племени могикан, оказывается в положении бездомного, поставленного вне закона бродяги-отщепенца, которому негде преклонить голову.
В драматизме личных судеб этих персонажей Купера отразились действительные противоречия социально-исторического развития Соединенных Штатов. Но в романах Купера было вместе с тем немало ходульных условностей и романтических прикрас. Следуя старой традиции, Купер заставлял своих подлинных, важнейших героев — Гарви Берча или Натти Бампо — играть роль винтика в громоздком механизме романической любовной интриги и устраивать счастье изящных, но бесцветных молодых леди и джентльменов. Мелвилл смело и решительно разделался с этими традиционными условностями.
С демонстративной суровостью он строит свой исторический роман как роман без любви, — ведь все, что он находит нужным сказать о несчастной любви молодого Поттера к его соседке — милой, но безвольной девушке, — умещается на одной-двух страницах печатного текста.
Такой поворот сюжета был вызван не столько пуританской сдержанностью писателя (Мелвилл мог быть, как показал уже его роман «Пьер», очень смелым в трактовке «запретных» вопросов пола), сколько тем, что ему не хотелось рассиропить социальную трагедию своего героя сахарной водицей традиционной сентиментальности.
Израиль Поттер, при всей своей индивидуальной неповторимости, был для Мелвилла вместе с тем и собирательным воплощением всего трудового народа американских колоний, который вынес на своих плечах великие тяготы войны за независимость США.
Что же дала победа в войне этому народу?
Таков был главный вопрос, занимавший автора «Израиля Поттера».
Герой Мелвилла совершает чудеса находчивости и отваги. Он первым бросается на абордаж вражеского судна и, безоружный, обращает в бегство толпу английских обывателей во время налета американцев на Уайтхейвен. Он не теряется в труднейших обстоятельствах. Чувство юмора выручает его иной раз не хуже, чем врожденная храбрость. В случае необходимости он может даже разыграть роль привидения или обменяться одеждой с огородным пугалом. Ничто не может, однако, заставить его поступиться своими принципами. Упрямый в своем демократизме, как истый янки, он не в силах титуловать своих знатных английских собеседников даже тогда, когда это требуется ради конспирации; полный достоинства, как равный с равным разговаривает он с самим королем Георгом III, когда случай сводит их лицом к лицу.
Отступая иногда по своему усмотрению от текста старой биографии исторического Израиля Поттера, Мелвилл заставляет своего героя быть в самой гуще событий. Поттер служит связным между английскими республиканцами и Бенджамином Франклином, представляющим интересы американских колоний в Париже, при дворе Людовика XVI. Под началом Поля Джонса (также реального исторического лица, изображенного ранее Купером в более романтических тонах в «Лоцмане») он участвует в легендарных морских сражениях между кораблями молодого американского флота и мощными английскими фрегатами. Но что же? «Это плаванье принесло Полю славу героя — особенно при французском дворе, тем более что король Людовик прислал ему шпагу и орден. Но бедняга Израиль, который также захватил вражеское судно, да еще в одиночку, — что получил он?»
Этот вопрос, которым обрывается семнадцатая глава романа, подчеркивает главную его мысль и предопределяет дальнейшее развитие действия.
Сталкивая Израиля Поттера с видными деятелями Войны за независимость — Франклином, Джонсом и другими, Мелвилл показывает, как далеки они от нужд простого народа. Они охотно и умело используют Израиля Поттера как свое орудие; но они менее всего озабочены его потребностями и интересами. Иногда Мелвилл даже несколько смещает историческую перспективу, сгущая краски, чтобы нагляднее показать пропасть между «верхами» и «низами» в американской революции.
В главе, посвященной блестящей международной деятельности Франклина — дипломата и идеолога молодого американского государства, — Мелвилл не без иронии сравнивает его с библейским патриархом Иаковом, прославленным своим лукавством и расчетливостью. В сценах знакомства Поттера с Франклином автор драматически раскрывает контраст двух противоположных натур. Доверчивый, непосредственный, по-детски радующийся жизни Поттер на каждом шару наталкивается на рассудочную, сухую дидактику Франклина, призывающего его к самоограничению, умеренности и бережливости. «Каждый раз, как он сюда заходит, он меня грабит», — горестно восклицает Поттер. Великий ученый и просветитель, Франклин предстает в этих эпизодах романа главным образом как проповедник буржуазной деловитости.
Критически осмыслен писателем и образ другого деятеля американской революции, одного из первых флотоводцев США Поля Джонса. При всей своей отчаянной храбрости, Поль Джонс — хищник и авантюрис.[163] Задумываясь над этим последним характером, Мелвилл позволяет себе высказать даже горькое историческое «пророчество» — уж не окажется ли Америка «Полем Джонсом среди наций», такой же «беспринципной, отчаянной, хищной, безгранично честолюбивой, прячущей дикарскую сущность под маской цивилизации»? Над этим пророчеством стоит призадуматься и ныне — до сих пор оно не опровергнуто историей.
Развитие сюжета романа делает очевидным, что в будущей, еще только освобождающейся от колониальной зависимости республике к власти рвутся не те, кто выносит на себе всю тяжесть освободительной войны. Израиль Поттер — озабоченный только тем, чтобы выполнить свой долг, куда бы ни бросила его судьба, — не из тех, кто будет вершить дела правления в новой заокеанской державе. Без него не обошлись в сражении при Банкер-Хилле, возвестившем начало войны. Без него не обошлись в легендарном бою «Бедного Ричарда» с «Сераписом», где американский флот впервые нанес тяжелый урон английскому. Но без него сумели превосходно обойтись при дележе победных трофеев, при устроении государственной машины США; о нем попросту даже и не вспомнили.
Финал романа, в этом смысле, не только следует фактам подлинной биографии Израиля Поттера, но имеет и символический, «прообразующий» смысл.
От каких только опасностей не ускользал Поттер в боях благодаря своей ловкости, уму и отваге! Но есть противники, против которых он бессилен — это глубочайшее, предательское равнодушие его «друзей» за океаном и беспросветная нищета, которая засасывает его, как трясина, в Англии, стране его врагов.
Последние главы романа, рассказывающие о бедственном существовании Поттера в Лондоне, на первый взгляд могут показаться менее яркими и менее драматичными, чем те, где говорилось о его боевых подвигах. Но это — только первое впечатление. Мелвилл обнаруживает замечательное художественное мастерство, передавая трагизм этой жизни, богатой такими героическими возможностями и растраченной втуне в неравной борьбе с нищетой. Лондон Мелвилла — страшен. Это своего рода символическое образное обобщение всех античеловеческих сил «цивилизации», которые перемалывают, порабощают и губят личность. В нем можно исчезнуть, пропав бесследно, как в джунглях. Его «тайные расселины, пропасти, пещеры и ущелья» — ужаснее, чем все, что могло придумать воображение поэтов. Никто из прозаиков XIX века, может быть, не писал об индустриальном Лондоне столь зловеще и мрачно, как Мелвилл. Недаром его называли иногда «американским Блейком». Только в «Песнях опыта» и «Пророческих книгах» этого английского поэта-романтика можно найти столь же смелые, трагически напряженные образы, рисующие городской пейзаж, где все говорит о враждебности человеку этого мира, хотя он и создан человеческими же руками.
