Израиль так и не уснул в эту ночь. Поль, весь во власти своего вечного беспокойства, продолжал метаться по комнате до зари. С наступлением же утра он хорошенько умылся, не жалея воды, и вновь обрел свежесть и беззаботность ястреба, отправляющегося на утреннюю охоту. Он переговорил наедине с доктором Франклином и вышел из дома легкой небрежной походкой щеголя, поигрывая тростью с золотым набалдашником, обнимая за талию всех встречных хорошеньких служанок и награждая их поцелуем, звучным, как салют фрегата. Варвары всегда распутники.

На третий день своего пребывания в Париже Израиль расхаживал по комнате, предварительно сняв курьерские сапоги, чтобы их скрип не обеспокоил доктора Франклина, как вдруг короткий стук в дверь возвестил о приходе американского посланника. Мудрец вошел, держа в одной руке два плотных комочка бумаги, а в другой — несколько сухарей и кусок сыра. Весь его вид настолько красноречиво говорил о последних приготовлениях перед отъездом, что Израиль невольно метнулся к сапогам, двумя рывками натянул их на ноги, схватил шляпу и приготовился птицей лететь через Ла-Манш.

— Похвальная быстрота, мой честный друг, — заметил ученый. — Документы, вероятно, уже спрятаны в ваши каблуки.

— Ах да! — воскликнул Израиль, уловив легкую иронию в его голосе, и через мгновение вновь остался босым; после чего мудрец молча взял один сапог, а Израиль — второй, и оба принялись укладывать документы, каждый в свой тайник.

— По-моему, это можно было бы сделать иначе и лучше, — сказал мудрец, который, несмотря на всю спешку, не преминул оценить критическим оком навинчивающиеся каблуки. — Тайник следует устраивать в самом каблуке, а не в подошве. Их, кроме того, следовало бы снабдить для верности пружиной. Как-нибудь на днях я набросаю трактат об устройстве фальшивых каблуков и пошлю его для приватного рассмотрения в Академию. Но сейчас не время говорить об этом. Мой честный друг, уже половина одиннадцатого. В половине двенадцатого с площади Карусель отправляется в Кале дилижанс. Постарайтесь добраться до Брентфорда как можно скорее. Я захватил для вас кое-какие припасы, чтобы вы могли перекусить в дилижансе, поскольку у вас не будет времени поужинать как следует. Курьер по особым поручениям всегда должен иметь в своем кармане два-три сухаря. Из Брентфорда вы, по всей вероятности, уедете дня через два после своего прибытия туда. Будьте же осторожны, мой добрый друг; помните — если вас захватят с этими бумагами на английской земле, вы навлечете большие несчастья и на себя, и на наших брентфордских друзей. Не пинайте по дороге ящиков, кому бы они ни принадлежали. Помните о собственном багаже. Лишняя осторожность не помешает, но не будьте и излишне подозрительны. Да поможет вам бог, мой честный друг. В путь!

Доктор широко распахнул дверь, и, повинуясь его приказанию, Израиль бросился к лестнице, стремглав сбежал по ступенькам и, промчавшись по двору, скрылся под аркой ворот.

Мудрец на несколько мгновений застыл в величавой неподвижности, и на лице его отразилась благостная задумчивость, словно он взвешивал наиболее вероятный исход важного предприятия, последствиям которого, быть может, предстояло в какой-то мере повлиять на грядущие победы и поражения еще не родившихся наций. Затем он внезапно похлопал себя по обширному карману, извлек оттуда кусок пробки, утыканный куриными перьями, торопливо вернулся к себе и принялся вырезывать научно усовершенствованный волан, который он обещал молодой герцогине д'Абрантес изготовить именно к этому дню.

Израиль же благополучно прибыл в Кале и, едва успев сойти с дилижанса, поднялся на борт пакетбота, который спустя несколько минут уже плыл по волнам среди ночного мрака. До Кале он ехал на империале,[54] выбрав самое плебейское место, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, а теперь из тех же соображений отправился дальше палубным пассажиром. Вскоре начался проливной дождь, и Израиль спустился в кубрик, скудно освещенный одной качающейся лампой. Там находились еще два человека, которые усердно курили, наполняя тесное помещение снотворным дымом. Израиль вскоре почувствовал сильную сонливость и начал прикидывать, как бы вздремнуть, не подвергая при этом опасности вверенные ему бесценные документы.

Однако подобные размышления в этой навевающей дремоту атмосфере сыграли роль тех математических задачек, с помощью которых часто убаюкивают себя экспансивные натуры. Его отяжелевшая голова упала на грудь. А через минуту он уже раскинулся на сиденье и вытянул ноги поперек прохода.

Вскоре, однако, Израиль был разбужен каким-то странным посягательством на его ноги. Приподнявшись на локте, он увидел, что один из курильщиков осторожно стаскивает с него правый сапог, а левый, уже ставший добычей негодяя, лежит на полу. Если бы не урок, полученный им на Новом мосту, Израиль, конечно, вообразил бы, что его тайна стала известна и предприимчивый дипломатический агент английского кабинета подстерег его, дабы усыпить табачным дымом и похитить бесценные депеши. Но теперь он только вспомнил мудрое предостережение доктора Франклина против чрезмерной подозрительности.

— Сэр, — сказал Израиль весьма учтиво. — Будьте так добры, подайте мне сапог, который лежит на полу, а другой, если это вас не затруднит, оставьте на моей ноге.

— Прошу извинения, — хладнокровно ответил вор, искушенный во всех тонкостях своего темного искусства. — Мне показалось, что сапоги вам жмут, и я хотел избавить вас от этого неудобства.

— Весьма обязан вам, сэр, за вашу доброту, — сказал Израиль. — Но только они ничуть не жмут. Впрочем, вы, вероятно, думали, что и вам они тесны не будут: ноги у вас довольно маленькие. Быть может, вы собирались их примерить, чтобы поглядеть, придутся ли они вам по ноге?

— О нет, не собирался! — ответил вор с лицемерной невозмутимостью. — Но с вашего разрешения, я был бы рад их примерить, когда мы прибудем в Дувр. Ведь судно так качает, что я не мог бы пройтись в них по палубе как следует.

— О да! — согласился Израиль. — Но берег в Дувре тоже не слишком-то ровен. Так что, пожалуй, вам лучше вовсе их не мерить. А кроме того, я человек простой — кое-кто даже называет меня чудаком — и не люблю терять из вида свои сапоги. Ха-ха-ха!

— Чему вы смеетесь? — раздраженно осведомился его собеседник.

— Мне в голову пришла смешная мысль! Я поглядел на ваши потрепанные, заплатанные сапоги и подумал: на пожаре-то из них получились бы такие дырявые ведра, что их и не передашь вверх по лестнице. И выходит, что я остался бы в накладе, если бы сменял мои новые сапоги на эти прохудившиеся пожарные ведра, как по-вашему?

— Ах ты, батюшки! — воскликнул его собеседник, намереваясь разом переменить тему разговора, который начал ему немного досаждать. — Да мы, никак, подходим к Дувру! Ну-ка, поглядим!

С этими словами он взбежал по трапу на палубу. Израиль последовал за ним и убедился, что ветер спал и невысокая зыбь покачивает крохотное суденышко как раз на самой середине Ла-Манша. Приближался рассвет, воздух был чист и прозрачен, в небесах влажно мерцали звезды. В их неверном свете можно было разглядеть и французский, и английский берега; меловые утесы Дувра казались огромным кварталом мраморных дворцов, теснящихся террасами друг над другом. По обоим берегам тянулись длинные прямые цепочки фонарей. Казалось, будто Израиль остановился, переходя какую-то широкую и величественную лондонскую улицу. Некоторое время спустя задул свежий бриз, и вскоре наш искатель приключений прибыл в порт своего назначения, откуда немедленно отправился в Брентфорд.

Когда следующий день начинал клониться к вечеру, Израиль, подавший условленный сигнал и незаметно впущенный в дом, уже сидел в гардеробной сквайра Вудкока и, стянув сапоги, вручал депеши адресату.