— Скажи спасибо, что я полицию не позвал!
После этой тяжкой неудачи Израиль грустно прошагал по залитой лунным светом дороге три мили до жилища еще одного своего друга, который также когда-то помог ему в трудный час. К несчастью, сон этого человека был на диво крепок. Стук Израиля его не разбудил, но зато разбудил его супругу, особу, не отличавшуюся голубиной кротостью. Приоткрыв окошко и увидев перед собой жалкого нищего, она принялась ругать его за бесстыдство: кто же просит подаяния в глухую ночь, да еще в таком непристойном виде! Израиль покосился на заимствованные у пугала плисовые штаны и обнаружил, что ветхая ткань не выдержала трудов этого дня и расползлась. В большой прорехе на бедре что-то белело.
Израиль поспешил, как мог, исправить эту оплошность и вновь попросил фермершу разбудить мужа.
— Еще чего! — ответила она злобно. — Убирайся отсюда, а не то я тебя разукрашу!
С этими словами она ухватила некий глиняный сосуд и, несомненно, привела бы свою угрозу в исполнение, если бы Израиль благоразумно не отступил на несколько шагов. С безопасного расстояния он принялся умолять фермершу сжалиться над ним: раз уж она не хочет будить мужа, то пусть хоть бросит ему (Израилю) штаны своего супруга, а он оставит на крыльце деньги за них и свои штаны в придачу.
— Ты ведь сама видишь, как они мне нужны! — закончил он. — Помоги же мне, ради всего святого.
— Убирайся отсюда! — ответила фермерша.
— Ну, а штаны, штаны! Вот деньги! — возопил Израиль в отчаянии и ярости.
— Ах ты, проходимец бесстыжий! — взвизгнула фермерша, не разобравшись, о чем он говорит. — Что ж я, по-твоему, в штанах разгуливаю? Чтобы духу твоего здесь больше не было!
Бедняге Израилю вновь пришлось несолоно хлебавши отправиться на поиски еще одного друга. Но там чудовищный бульдог, возмутившись при виде столь гнусного оборванца, который посмел нарушить покой почтенного семейства, свирепо набросился на Израиля и так обкорнал ветхие полы злополучной куртки, что она превратилась в спенсер,[59] едва достигавший талии своего владельца. Когда Израиль попытался отогнать бульдога, у него с головы упала шляпа, и пес кинулся на нее с такой яростью, что тулья расползлась под его лапами, но он продолжал терзать жалкие останки. Однако Израилю удалось их спасти, и он поспешно удалился с поля битвы, нанесшей такой непоправимый урон его гардеробу. Не только от куртки уцелела лишь половина, но и штаны, располосованные когтями бульдога, повисли лоскутами, а белобрысая шевелюра нашего скитальца колыхалась под полями шляпы, словно одинокий кустик вереска на горном уступе.
Когда настало утро, несчастный Израиль бродил вокруг какой-то деревни, не зная, как поступить.
— Эх! Вот что получает истинный патриот за верную службу своей стране! — пробормотал он, но вскоре немного приободрился и, завидев еще один дом, где ему доводилось прятаться, собрался с духом и решительно направился к крыльцу. На этот раз ему повезло — его встретил сам хозяин, только что поднявшийся с ложа сна. Сначала фермер не узнал своего старого знакомого, но, вглядевшись получше и услышав жалостный голос Израиля, поманил его за собой в сарай, где бедняга не замедлил поведать ему ту часть своих злоключений, которая вполне годилась для чужих ушей, и вновь закончил свой рассказ просьбой продать ему куртку и штаны. Он еще ночью вытряс и выбросил кошелек, сыгравший с ним столь скверную шутку в доме первого фермера, и теперь извлек на свет только три кроны.
— Как же это, — спросил фермер, — три кроны у тебя есть, а донышка у твоей шляпы нету?
— Даю слово, приятель, — ответил Израиль, — что это была всем шляпам шляпа, пока до нее не добрался проклятый бульдог.
— И то правда, — согласился фермер. — Про бульдога-то я забыл. Ну что же, у меня есть лишняя крепкая куртка и штаны, давай деньги.
И через десять минут Израиль уже облачился в серую куртку из грубого сукна, которой долгая служба явно не пошла на пользу, и в такие же штаны. Истратив еще полкроны, он приобрел шляпу самого почтенного вида.
— А теперь, мой добрый друг, — сказал Израиль, — не скажешь ли ты мне, где проживают Хорн Тук и Джеймс Бриджес?
Наш скиталец пришел к заключению, что ему лучше всего будет разыскать кого-нибудь из этих джентльменов, как для того, чтобы сообщить о результатах своей миссии и всем дальнейшем, так и для того, чтобы удостовериться, насколько справедливы были его догадки относительно кончины сквайра Вудкока, о котором ему не хотелось справляться у посторонних.
— Хорн Тук? А зачем это тебе понадобился Хорн Тук? — осведомился фермер. — Он, кажись, был приятелем сквайра Вудкока, верно? Бедняга сквайр! Кто бы подумал, что умереть ему было суждено вот так в одночасье. Ну, да удар — что пуля!
«Значит, я не ошибся», — подумал Израиль, а вслух повторил:
— Где же все-таки живет Хорн Тук?
— Прежде-то он жил в Брентфорде и носил рясу. Только я слыхал, что он продал свое место, а сам поехал в Лондон учиться на законника.
Все это было для Израиля полнейшей новостью: когда он слушал веселые шутки Хорна Тука в доме сквайра, ему и в голову не приходило, что перед ним — человек, облеченный духовным саном. Впрочем, один добродушный английский священник переводил Лукиана, другой, столь же добродушный, написал «Тристрама Шенди»,[60] а третий, желчный ценитель добродушного Рабле, умер в сане декана; и можно было бы назвать еще многих. Таково величие ума и духа иных английских священнослужителей.
— Так, значит, ты не знаешь, где мне искать Хорна Тука? — спросил Израиль в растерянности.
— Да в Лондоне, а то где же?
— На какой улице, в каком доме?
— Этого уж я не знаю. Ищи иголку в стоге сена!
— А где живет мистер Бриджес?
— Никаких Бриджесов я не знаю, кроме как Молли Бриджес из Брайдуэлла.
С этим Израиль и ушел: одетый, правда, получше, но по-прежнему в полной растерянности.
Что предпринять дальше? Он сосчитал оставшиеся деньги и прикинул, что их за глаза хватит, чтобы вернуться в Париж к доктору Франклину. Приняв такое решение, он старательно обошел стороной две ближайшие деревни, свернул на лондонскую дорогу, сел в столице в дуврскую почтовую карету и прибыл к берегам Ла-Манша как раз вовремя, чтобы узнать, что та самая почтовая карета, в которой он ехал, привезла приказ портовым властям о немедленной приостановке всякого сообщения с Францией на неопределенный срок. Узнать же об этом ранее от своих спутников он не мог, потому что все они были англичане, незнакомые между собой, да к тому же принадлежавшие к различным сословиям, и всю дорогу, разумеется, хранили невозмутимое молчание.
Итак, для него началась новая полоса тяжких неудач. Бедный Израиль Поттер видел теперь впереди лишь неминуемую тюрьму или голодную смерть. Сквайр Вудкок прельстил его надеждой на щедрую плату, которую он должен был получить за свою службу курьера. Этой надежде не суждено было сбыться. Доктор Франклин обещал, что поможет ему вернуться в Америку. Теперь об этом следовало забыть. Посланник, кроме того, намекнул, что похлопочет, чтобы его как-то вознаградили за страдания, которые он перенес, служа родине. На это можно было больше не рассчитывать. И тут Израилю припомнилось поучение мудрого старца: «Никогда не предвкушайте счастья, но и знаменье бед встречайте, не падая духом». Однако он немедленно убедился, что следовать второй части афоризма ему теперь столь же трудно, как раньше — первой.
Пока он стоял так, погрузившись в грустные размышления и с тоской глядя туда, где лежали недостижимые берега Франции, к нему подошел какой-то приятного вида и весьма обходительный человек в матросской одежде, и между ними завязался дружеский разговор, а затем незнакомец учтиво пригласил его в не слишком респектабельное заведение, находившееся в конце узкого проулка. Израиль был рад найти участие в столь тяжкий для него час, но все же он, не до конца поверив в добрые намерения своего нового приятеля, взглянул на него с некоторым подозрением. Однако тот, дружески взяв Израиля за локоть, увлек его в проулок, а затем и в таверну, где заказал бутылку вина, после чего они выпили, с чувством пожелав друг другу здоровья и всяческого благополучия.
