Несколько оправившись от потрясения, Израиль стал обдумывать случившееся. «В доме никто теперь не знает про тайник, — размышлял он. — Какая-то женщина, возможно экономка, вошла в гардеробную, сначала одна. В этот миг захлопнулась плита. Услышав неожиданный скрип, она вскрикнула, а потом, когда я свалился с лестницы и так нашумел, совсем перепугалась. На ее визг сбежались все домашние, и, увидев, что она, быть может, лежит без чувств, бледная, будто покойница, да еще в комнате, убранной черным крепом в память об усопшем, они тоже начали визжать и, хором стеная, унесли бесчувственную женщину. А дальше будет вот что… да уже и есть: они решили, будто она увидела или услышала призрак сквайра Вудкока. Ну вот, разобравшись во всех этих странных событиях и убедившись, что они вызваны естественными причинами, я пришел в себя и обрел спокойствие духа. Дайте-ка сообразить. Так. Придумал! Раз все в доме напуганы появлением призрака, я воспользуюсь этим и, пока они не опомнились, сегодня же вечером выберусь отсюда. Лишь бы отыскать одежду покойного сквайра, хотя бы только кафтан да шляпу, и это мне наверняка удастся. Приступить к делу можно уже сейчас. Вряд ли они решатся сегодня еще раз заглянуть в эту комнату. Я спущусь туда и поищу чего-нибудь подходящего. Это ведь гардеробная сквайра, так уж конечно там есть его одежда».

Придя к такому решению, Израиль осторожно нажал ногой пружину, заглянул в щель и, убедившись, что комната пуста, смело вылез из камина. Не тратя времени зря, он тотчас же направился к узкой высокой дверце в стене напротив. Ключ торчал в замке. Израиль распахнул дверцу и увидел кафтаны, штаны, шелковые чулки и шляпы покойного. Без особого труда он подобрал себе точно такой же наряд, в каком видел своего некогда столь веселого друга в последний раз. Аккуратно затворив дверцу, он уже направился с одеждой к камину, как вдруг взгляд его упал на стоящую в углу трость сквайра с серебряным набалдашником. Прихватив и ее, он скрылся в своем убежище.

Быстро раздевшись, он со всем тщанием облачился в позаимствованный наряд — шелковые штаны и прочее, плотно нахлобучил на голову треуголку, взял в правую руку трость, потом, медленно поднимая и опуская зеркальце, по частям осмотрел, как сидит на нем новая одежда, и пришел к заключению, что отлично сойдет за подлинный призрак сквайра Вудкока. Однако едва первая радость при мысли, что теперь уж он непременно спасется, несколько рассеялась, Израиль не без суеверного ужаса сообразил, что на нем одежда мертвеца, и более того — несомненно, тот самый кафтан, который был на покойном, когда его хватил удар. И мало-помалу он начал казаться себе почти столь же призрачным и нереальным, как самая тень, чью роль он намеревался сыграть.

С томительной тревогой дождавшись наступления темноты, а затем, насколько он мог судить, и полуночи, Израиль прокрался в гардеробную и замер посреди комнаты, боязливо прикидывая, какие опасности могут ему встретиться; так он медлил, пока наконец к нему не вернулись решимость и присутствие духа. Тогда он ощупью отыскал дверь, ведущую в коридор, нашарил ручку и повернул ее. Однако дверь не отворилась. А вдруг она заперта? Ключа в замке не было. Еще раз повернув ручку, Израиль налег плечом на дверь. Она даже не дрогнула. Он навалился на нее всем телом, и вдруг она с громким треском распахнулась. Очевидно, ее просто заклинило. Израиль начал тихонько красться по широкому коридору к парадной лестнице в дальнем его конце, но не прошло и трех секунд, как в соседних комнатах послышалась торопливая возня, и в следующее мгновение по всему коридору из дверей уже выглядывали встревоженные лица, освещенные лампой, которую держала в руках пожилая дама во вдовьем трауре, по-видимому вставшая не с ложа забвенья, а с кресла, в котором проводила бессонную ночь, тогда как все остальные были в ночных рубашках. Сердце Израиля стучало, как молот кузнеца, а лицо побелело, как полотно. Но он совладал с собой, надвинул шляпу пониже, уткнул лицо в воротник кафтана и проследовал по осветившемуся коридору под перекрестными взглядами выпученных глаз. Он шел медленной величественной походкой, не глядя ни направо, ни налево и громко стуча тростью по полу. Но кровь холодела в его жилах, потому что изо всех дверей на него смотрели застывшие в неподвижности люди. Они, казалось, окаменели. Те, к кому он только еще приближался, встречали его гробовым молчанием, но стоило ему пройти, как сзади тотчас раздавались отчаянные вопли: «Сквайр! Сквайр!» Когда он поравнялся с дамой в трауре, она упала без чувств поперек коридора прямо перед ним. Не решаясь остановиться, Израиль переступил через ее распростертое тело и все так же неторопливо проследовал дальше.

Через две-три минуты он достиг парадной двери, отодвинул засов, откинул цепь и вышел на вольный воздух. Ярко светила луна. Израиль все так же медленно направился через лужайку к лощине, за которой начинались поля. На полпути он оглянулся на дом и увидел, что к трем окнам фасада прильнули бледные люди, с ужасом созерцая необычайное видение. Он начал спускаться в лощину, и косогор скрыл его от их взглядов.

Теперь он шел по кочковатому, недавно скошенному лугу, усеянному стожками; по ту его сторону у подножья холма колыхалась белесая завеса тумана, а выше виднелась густая поросль молодых деревьев, над которыми там и сям возвышались сухие стволы с отвалившейся корой. Туман казался смутно различимой рекой, а роща — городом на ее берегах, над которым величественно вздымаются церковные шпили.

Нашему искателю приключений на миг померещилось, что он, точно по волшебству, вновь узрел Банкер-Хилл, реку Чарльз[58] и город Бостон — такими, какими он видел их в достопамятную ночь на семнадцатое июня. То же время года, та же луна, те же стожки сена на скошенном лугу — они еще прикрывали этим сеном наспех сооруженный редут.

Словно околдованный, Израиль опустился на стожок и предался воспоминаниям. Однако он не спал столько ночей, что эти грезы не замедлили бы смениться еще более хаотичными снами, если бы он тотчас не заставил себя встать и пойти дальше, испугавшись, как бы предательская дремота не положила конец его столь удачно начавшемуся предприятию. Тут ему пришло в голову, что наряд, который открыл перед ним двери дома сквайра Вудкока, теперь может его погубить. Ночью родственники, близкие друзья и домочадцы покойного могли принять его за привидение, но днем люди, не знавшие сквайра Вудкока, скорее всего схватят его как вора. Теперь он горько сожалел, что не догадался надеть костюм сквайра поверх своего собственного — ведь тогда ему было бы достаточно просто сбросить кафтан, чтобы явиться в своем прежнем виде.

Размышляя над этим затруднением, он продолжал идти вперед, как вдруг заметил, что ярдах в пятидесяти от него на поле среди всходов не то пшеницы, не то ячменя прямо на его пути стоит какой-то человек в черном. Мрачный незнакомец был неподвижен, и его вытянутая рука зловеще указывала в сторону жилища усопшего помещика. В смятенной душе почти отчаявшегося Израиля столь непонятное зрелище не замедлило пробудить суеверный страх. Совесть мучительно укоряла его за ужас, который его хитрость посеяла в сердцах домочадцев сквайра, и застывший жест незнакомца был, мнилось ему, исполнен некоего нечеловеческого значения. Но затем мужество вернулось к нему, и он решил испытать своего таинственного противника. И вот с той же величавой медлительностью, с какой он шествовал по коридору, призрак сквайра Вудкока решительно взмахнул тростью и пошел прямо на незнакомца.

Израиль приблизился — и содрогнулся. Темный рукав хлопал по костлявой руке скелета. Вместо лица маячило смутное жуткое пятно. Нет, это был не человек.

Однако ноги невольно продолжали нести Израиля вперед, и, подойдя к незнакомцу почти вплотную, он увидел перед собой огородное пугало.

Облегченно вздохнув при этом открытии, наш искатель приключений принялся подробно рассматривать обманчивую фигуру, которая, судя по всему, была сооружена с большим искусством, возможно, каким-нибудь разорившимся портным, привыкшим иметь дело с манекенами. Одето пугало было по всем правилам: мятая треуголка, драная куртка, ветхие плисовые штаны и длинные шерстяные чулки, испещренные дырами. Все это было искусно набито соломой и укреплено на шестах. Большой отвисший карман куртки — по-видимому, бывшей собственности какого-нибудь батрака — так и манил пошарить в нем. Сунув туда руку, Израиль вытащил крышку от табакерки, обломок курительной трубки, два ржавых гвоздя и три сухих пшеничных колоска. После этого он вспомнил, что и в кафтане сквайра есть карманы. Порывшись в них, он обнаружил прекрасный носовой платок, очешник и кошелек с золотыми и серебряными монетами — всего чуть больше пяти фунтов. Вот так разнится содержимое карманов у пугал и у богатых помещиков. Надо заметить, что, переодеваясь в тайнике, Израиль не забыл переложить собственные деньги из кафтана в карман жилета, который он не стал снимать.