Шабанов молча смотрел, как тает в начавшемся снегопаде знакомая сутуловатая фигура.

Ни слова лжи, ни одной криводушной мысли… Разве не за них бьется? Не за Веньку, не за Ольгу Скворцову, пирожочницу рыночную, не за прочих, о кого бандюки с басурманами ноги вытирают? Почему тогда все так бестолково, а?

Снег падал все гуще и гуще, лыжню занесло начисто. К часу дня окончательно стемнело. В десяти километрах от Мурманска на сосну, неряшливо хлопая крыльями, опустилась ворона. Здесь был ее дом, ее территория, и уступать чужакам без боя она не собиралась.

Злое хриплое карканье заставило Тимшу вздрогнуть.

— Не ори, ухожу уже, — буркнул он.

На западе, пробиваясь сквозь снегопад, немеркнущим заревом полыхали бордельные огни цивилизации.

«Друг, называется… какого ж рожна, коли друг, в дознатчики полез?»

Тот же день, семь часов вечера. Лыжи приткнулись в углу прихожей, спортивный костюм сохнет на батарее, в кухонной мойке ждет своего часа грязная посуда… Ничего, подождет. Тимши дома нет — переодевшийся и наскоро пообедавший Шабанов размашистыми шагами меряет проспект Ленина.

На сердце, немилосердно орудуя когтистыми лапами, бушует кошачья стая. Угрюмые сталинской постройки дома нависают над головой, узкие бойницы двухметровой высоты окон холодно и равнодушно следят за непрошено вырванным из шестнадцатого века юнцом…

Женский визг и звон битых стекол Тимша услышал не дойдя полсотни метров до перекрестка с Комсомольской. Вылетевшую из-за угла вишневую «девятку» понесло «юзом», развернуло капотом к тротуару. Правая фара отсутствовала, натриевый свет уличного фонаря отбрасывал на мятое крыло причудливые тени.

— Доездились! — злорадно усмехнулся Шабанов… обитатели авто считали по-другому.

Мотор «девятки» взвыл придавленным котом, из-под шипованых колес широкими струями хлестнула ледяная крошка. Машина, едва не сорвав глушитель, взлетела над поребриком. Неистово крутящиеся колеса приземлились уже на тротуаре. От днища отвалился большой кусок грязного льда, вертясь промчался меж ногами прохожих, чтобы затормозить рядом с Шабановым.

«Очумели совсем, засранцы!» Тимша оторопело замер, не желая верить в происходящее.

Истошный вой перегазовки, скрежет неумело воткнутой передачи… и снова визг шлифующих лед покрышек. Автомобиль, виляя от стены к утонувшему под сугробами газону, несется навстречу Шабанову. Подвывая электромотором опускается стекло дверцы, в ярко освещенную витрину летит пустая бутылка…

Промороженное стекло разлетается длинными кинжально-острыми осколками. Из салона авто несется пьяный хохот. Автомобиль едет на первой передаче, цепляя то стену, то высокие сугробы, запредельно раскрученный мотор визжит, как боров под ножом.

«Что делают?! Люди же кругом!» Многочисленные пешеходы спасаются кто как может — прыгают через снежные валы, ныряют в магазины… В дверях мгновенно возникает давка.

В двух десятках метров от Шабанова растерявший напускную вальяжность господин в дорогом пальто с бобровым воротником и сбитой набекрень бобровой же шапке отшвырнул прочь щуплого мальчишку лет двенадцати.

— Отвали, щенок! — прорычал он, запихиваясь в прогретый тепловой пушкой тамбур. Малец вскрикнул, откатился к стене, испуганно вжался в стылый камень. «Девятка» вильнула к нему, колесо взрыло снег в считанных сантиметрах от лица… резко выкрученный руль бросил машину прочь, капот небрежно подцепил увязшую в сугробе девичью фигурку, перекинул к росшим вдоль дороги рябинам. Девушка сломанной куклой рухнула в серый пропахший бензиновой гарью снег…

— Гады! — взревел Тимша. Рука сама нашла валявшуюся под ногами ледяную глыбу.

Короткий росчерк полета завершился в лобовом стекле. Триплекс покрылся густой сетью трещин. Матерно визгнули тормоза, хлопнула водительская дверь, за ней передняя правая. В салоне, заглушая стихающий вой мотора, пьяно верещат девицы. Тимша оценивающе посмотрел на вышедших.

Лет на пять старше его самого… навороченные, в хорошо пошитых костюмчиках, с бриллиантово сверкающими запонками в манжетах цветастых рубашек. «Золотая молодежь»

— Вы, милейший, не отдаете себе отчета, в чью машину изволили метнуть снаряд… — с томной улыбкой заметил анемичного вида юнец-пассажир. По тонко вылепленному аристократичному лицу скользнула легкая тень раздражения. Казалось, юнец ждал немедленных извинений. Нижайших, вплоть до стояния на коленях.

— Ты, лох вонючий, типа безбашенный? Не догоняешь на кого хрен задрал? — громогласно «перевел» водитель — щекастый прожигатель жизни и отцовских денег. — Да у тебя по жизни бабок откупиться не хватит!

Вопли в салоне прекратились. Наружу выглянула намакияженная мордашка с раздутыми силиконом губками. По-коровьи влажные глаза жадно впитывали новые впечатления.

— Ну почему же, Рома? — нарочито не обращая внимания на зрительницу, протянул «аристократ», — если продаст почку или глаз — денег хватит… да и я буду… удовлетворен.

— Ах, Вадик! — постельным голосом проворковала девица. — Ты такой мажорный!

Или упомянутый Рома лишь недавно попал в элитную тусовку, или перформансам и закрытым пати предпочитал куда более брутальные развлечения, но блеснувший серебряными накладками нож-бабочка влип в пухлый кулак с ухарской показушностью.

— Не волнуйся, Вадик. Я ему прямо щас операцию проведу! — плотоядно облизнувшись пообещал Рома. — Без наркоза.

«Операцию значит? Козлы гребаные!» Тимша приглашающее улыбнулся, шагнул навстречу. Рома картинно взмахнул рукой… «Придурок!» — усмехнулся Шабанов. Привычная к топору и веслу ладонь поймала жирное запястье, загрубевшие пальцы, как в тесто, вмялись в поросячьи нежную кожу. «Операцию он затеял!» Ярость туманила разум. Тимша оскалился, на висках засинели вздувшиеся жилы, в кулаке негромко хрустнуло…

Рома взвыл, пальцы-сардельки разжались, нож упал под ноги.

— П-пусти, сволочь! Больно же! — заверещал вмиг утерявший кураж подсвинок.

Тимша не услышал. Рома умирающе заскулил, упал на колени.

— Отпусти его, подонок! — холодно приказал забытый Тимшей Вадик.

Шабанов перевел взгляд — лицо хлыща выражало надменную гадливость, в поднятой до уровня груди руке блестел никелем изящный револьвер.

— Отпустить? — Тимша удивленно вскинул брови. — Он же костюмчик испачкает. Прическу помнет!

Шабанов перехватил под мышки готового сомлеть Рому, рывком вздернул на ноги. Кабанчик мертвенно побледнел, вместо слов изо рта вылетала мелкая частая икота, сломанная в запястье рука висела снулой рыбиной.

— Держи! — рявкнул Шабанов, толкая кабана к машине.

Рома, подвывая голодным упырем, сделал неверный шаг… У Вадика сдали нервы. Из дула револьвера с грохотом вылетел полуметровый язык пламени. Рому всколыхнуло, как потревоженный студень. Снова завизжали девицы.

«Почку тебе?» Второй раз выстрелить хлыщу не удалось тяжелый кулак Шабанова смахнул с аристократической рожи надменность… и другие возможные мины — сложно пользоваться мимикой с выбитыми зубами, свороченной челюстью и стремительно заплывающим глазом.

— Эк у меня здорово получилось! — неподдельно удивился Тимша. — А если еще разок?

Удар в подвздошье бросил хлыща на капот, револьвер укатился под машину. Тимша сгреб в кулак ворот модной рубахи, заставил «хозяина жизни» сесть.

— Это я за себя рассчитался, — пояснил Шабанов. — А за пацана под колесами, за девушку сбитую разве платить не надо?

Следующий удар вонзил мажорного Вадика в покрытое трещинами лобовое стекло. Триплекс не выдержал, сложился бумажной салфеткой, тело по пояс нырнуло в салон. Красотка с коровьими глазами, зажимая рот, выметнулась из машины. Платье от всемирно признанного кутюрье порвалось, а через секунду и вовсе превратилось в заблеванную тряпку. Улицу затопил невообразимый коктейль из запахов рвоты, шикарного парфюма и выпивки. Визг в салоне звенел циркулярной пилой — желудок второй оказался крепче разума.

Тимша оглянулся — шагах в десяти собралась толпа, однако мешать ему никто не собирался. Более того, из толпы издевательски крикнули девицам: