— Много понимаешь, сопляк! — рявкнул он. — Да учтивости ни на грош!
Сергей замялся — если в этом веке жить, так зачем самому себе гадить? А не жить, так еще хуже — Тимше свинью подкладывать. Но ведь так тоже нельзя — ты к ним со всей душой, а они… грязным сапогом…
— Извини, воевода! — Шабанов поднялся с лавки и поклонился. — И ты, староста, тоже! Не по злобе сказано — я живота не жалел, весть нес, а меня… как нашкодившего щена… Сергей с трудом проглотил застрявший в горле ком. — Обидно.
— Обидно… — староста задумчиво поцокал языком. — Эт-т да… Я бы тоже… кой-чего молвил. Ладно, будем считать, не слышали. А насчет Пекки… верь — не верь, а дознатчика в монастырь посылать надо…
Он хитро глянул на Сергея.
— Сам-то пойдешь?
Сергей вскинулся, прижал кулаки к груди.
— Скажи, когда!
— Не он один, все вместе пойдем, — негромко, но так, что задребезжала посуда на столе, прогудел Заборщиков. — И я, и Букин. Вместе горе в полоне мыкали, вместе и…
— Дык и мне без них никак! — встрял в разговор притулившийся в уголке Харламов. — Нифонтов меня с ними отрядил. И воевода тож…
Егорий смешался и замолчал, однако ж по упрямой расчерченной шрамом физиономии чувствовалось: запри его — подкоп пророет и догонять побежит.
— Вот и дознатчики, Володимер Федорович, — обратился к воеводе Кузьмин. — Своих с ними пошлешь, аль как?
— Аль как! — передразнил Вешнячка Загрязской. — Сколь у меня стрельцов сам знаешь. Неча им по лесам шастать! Ежели парень прав, и в остроге дела найдутся.
— Верно… — покивал староста. — Да и то сказать, лучше Серафима на это дело человека не сыщешь…
— Вам остановиться-то есть где? — обратился он к хмуро ждущим решения поморам. — А то у меня гостинные дворы пустуют — зима… Да и в стрелецкой слободе на постой возьмут…
— У родни будем, — отрезал Заборщиков. — Помыться надо, поесть, отоспаться ладом… в гостинном дворе нас, чай, обихаживать некому. А с утра пойдем.
— Быть по сему, — староста Кузьмин хлопнул ладонями о стол, грузное тело китом вплыло над янтарного блеска досками. — С утра и в церкви побываете: игумен Гедеон, Петропавловского монастыря настоятель за вас помолится.
— Благодарствуем, — степенно поклонился вставший следом за старостой Заборщиков. На долю секунды отстав от него, склонили голову остальные поморы.
В том числе и Шабанов.
* * *
Ночь… Темнота… Над головой кружит шмель.
Густой басовитый гул то приближается, заставляя резонировать кости черепа, то затихает вдали. «Откуда шмелю посреди зимы взяться?» — вяло удивляется Сергей. Гул настырно лезет в уши, мешает наслаждаться теплой и мягкой периной. «Ну я ж тебя, заразу!» Сергей недовольно открывает глаза…
Поморская изба. Сквозь матрас лениво струится тепло с вечера протопленной печи. Печь широкая — в полуметре от Шабанова, привольно раскинувшись, спит Заборщиков. Видно как мощно и ровно, кузнечными мехами, вздымается богатырская грудь. За печью, на резной деревянной кровати тихо и невнятно бормочет во сне Федор Букин. Харламова нет — ушел ночевать к приятелям в стрелецкую слободу. Бражничают, наверное… Что же шмель? Гул-то не перестает — лишь становится звонче и перемещается куда-то вовне… Странно — почему виден силуэт Заборщикова? В избе-то ни огонька!
Сергей привстает, опираясь на локоть, смотрит в маленькое оконце… по затянутому ледяным узором стеклу переливаются оранжевые сполохи. Гул наконец обретает имя — над острогом надсадным басом гудит набатный колокол.
— Вставай, Серафим! Пожар! — крик вырвался раньше, чем разум сумел осмыслить происходящее. — Хозяева! Федор!
Изба наполнилась скрипом дерева, тревожными возгласами. Шлепая босыми ногами в сени бросился хозяин.
— Верхний посад горит! — выкрикнул он, тотчас вернувшись. — Марья! Одевайся, ведра хватай — тушить надо!
Хозяйка, дебелая простоволосая баба в долгополой ночной сорочке вспугнутой квочкой заметалась по горнице. Дрожащие руки хватают то мужнин кафтан, то деревянную бадью. Сарафан забыто свисает с кроватной спинки.
— Тихо вы, оглашенные! — рявкнул Серафим, спрыгивая на пол. Одетый, только сапоги натянуть.
Хозяйка застыла. Пухлые губы кривились в плаксивой гримасе.
— Не пожар это — набег! — голос Заборщикова прозвучал сухо и жестко, как ружейный выстрел. — Весайнен пришел. Никола! Гони скотину в острог. Да мошну с собой возьми. А ты, сестра, детей собирай. Да не ходи растрепой, стыдобища!
«Набег!» Сердце оборвалось, ледяной глыбой рухнуло в низ живота. Перед глазами, как наяву — до кости протершее ладони весло, наполненная зловонной жижей яма…
«Снова в цепи? Лучше уж в залив головой! — Шабанов отогнал видения. Верхняя губа по-волчьи приподнялась демонстрируя злобный оскал. — А еще лучше не самому, а Пекку туда. С хорошим камнем на шее».
— Не о том говоришь, Серафим! — разум, что помнил о должной почтительности, предпочел в разговор не вмешиваться. — Вилы в этом доме найдутся, или мне колом немчуру гонять?
Никто не удивился, никто не прикрикнул: «Сопли подбери, вояка!». Выбитый из привычной колеи хозяин задумчиво нахмурился, но, уже в следующее мгновение, чело прояснилось.
— В хлеву оне, — ответил он. — Тока насчет одеться и тебя касаемо.
Шабанов недоуменно опустил взгляд — подол рубахи едва достигал колен, штаны отсутствовали.
«Етишкина жизнь! — Сергей чуть не застонал от конфуза. — Раскомандовался, вояка бесштанный!» Он юркнул за печь, где сохла одежда, торопливо принялся одеваться. Федор уже накидывал печок.
— Хозяину помочь надобно, — озабоченно предложил Букин. — Скотину в острог загнать, скарб унесть…
— Ты и поможешь, — огрызнулся Сергей. — У меня другие дела!
Конфузливость исчезла, в душе поселилась звериная лють. «Бойцов с Пеккой немного пришло — двоих на вилы поддеть, уже стрельцам помощь! А там и мужики подоспеют. Отобьемся!»
Хозяин пришел в себя. Уже одетый, не стесняясь гостей, он выгребал из тайников золотишко и речной жемчуг. Скопленное тяжким рыбацким трудом добро ссыпалось в кожаный кисет. Искоса брошенный на Сергея взгляд не выражал никаких чувств.
— Оделся? Добро, сейчас пойдем…
Хозяин выпрямился, кисет исчез под одеждой. На улице, перекрывая набатный гул, грянул пушечный выстрел. За ним еще один. Тихо заплакали дети, Марья прижала к себе младшеньких, наполненные ужасом глаза женщины неотрывно следили за мужем.
— Проснулись пушкари, — буркнул Серафим. — Я уж думал, до утра не растолкать будет.
«Куда пуляют? — мысленно фыркнул Шабанов. — Чего в ночи разглядишь? Порох даром переводят!»
— Не стой столбом! — уркнул на жену хозяин. — Детей собрала? Веди в Никольску церкву, там отсидитесь.
— Скорее, детки, скорее! — засуетилась Марья, хватая на руки малышню и подталкивая к выходу старших. — Слышали, что отец сказал? Надо в церковь бежать!»
Шабанов, следом за хозяином, пересек «мост» между избой и середкой. Из распахнутой двери хлева плеснуло густым запахом навоза.
— Вот оне, вилы-то! — в руки Сергея ткнулся отполированный ладонями хозяина черен. — Ты уж не обессудь, пищаль у меня одна, я ее с собой заберу.
«На хрен мне твоя пищаль! — раздраженно подумал Шабанов. — Раз бахнул, пять минут перезарядки… и то, если умеючи. Не-ет, вилы, они против кольчужников надежней!»
— Ворота открывай, — проворчал он вслух. — А то я ненароком в темноте глаз себе выткну.
Скрипнул засов, отчаянно визгнули замерзшие петли. В проеме заклубилось облако вырвавшегося на свободу пара. Сергей порывисто шагнул наружу.
Посадскую улицу наполняли недовольное мычание выгнанной на мороз скотины, надрывный детский плач, звенящие испугом женские голоса, отрывистая ругань поморов… Изредка грохали пушки. Над всем этим гомоном плыл неумолчный сотрясающий душу набат.
Сергей огляделся. На юге полыхало зарево пожара. Купола церквей и башни острога на его фоне казались вырезанными из ночного мрака. В распахнутые настежь северные ворота нескончаемым потоком вливался посадский люд. Рядом с воротами, готовые в любой момент захлопнуть тяжелые створки, дежурили угрюмые стрельцы. На суровых лицах явственно читалась обида — татей каянских гнать надо, а они тут с бабьем да коровами… Шабанов торопливо прошел мимо ворот.
