Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Широкая канава, отделяющая perfide Albion [коварный Альбион. Ред.] от la belle France [прекрасной Франции. Ред.], — это французская Lacus Curtius[327], но Бонапарт не романтический юноша, готовый броситься в пропасть и погибнуть ради того, чтобы закрыть ее зияющую пасть. Никто во всей Европе лучше его не знает, что его непрочная власть зависит от союза с Англией, но для мстителя за Ватерлоо эта истина — роковая, и ему приходится всеми правдами и неправдами скрывать ее от своих вооруженных приспешников, жестоко браня Джона Буля, а самый союз, навязанный Францией и принятый Англией, представлять в форме вассальной зависимости.

Такова опаснейшая игра Бонапарта, которая может приблизить его конец, между тем как ее цель — отодвинуть этот конец. Если Пелисье не удастся его миссия запугивания — а это наверное так и будет, — то последняя карта окажется битой, и театральные представления придется заменить реальными действиями, иначе Бонапарт предстанет перед своей армией как разоблаченный обманщик, который прячет за наполеоновской внешностью жалкую фигуру лондонского констебля 10 апреля 1848 года[328].

Собственно говоря, только союз с Англией и дал возможность племяннику некоторое время копировать дядю. Тесная связь между Англией и Францией, нанеся смертельный удар Священному союзу и сведя на нет европейское равновесие, естественно, придала Бонапарту, представителю этого союза на континенте, вид вершителя судеб Европы. Пока война с Россией и внутреннее состояние Франции допускали это, он с радостью довольствовался таким скорее символическим, нежели реальным господством. Но с тех пор, как в Европе царит мир, а во Франции царит армия, положение совершенно изменилось. Теперь армия требует, чтобы он, как истинный Наполеон, показал, что он является диктатором Европы не по доверенности Англии, а вопреки Англии. Отсюда и его затруднения. С одной стороны, он запугивает Джона Буля, с другой — внушает ему намеками, что не питает-де по отношению к нему никаких злых умыслов. Он скорее даже умоляет Джона Буля из вежливости сделать вид, будто он боится мнимых угроз своего «августейшего союзника». Но это как раз самый верный путь к тому, чтобы придать Джону Булю твердости; Джон Буль понимает, что не рискует решительно ничем, становясь в позу героя.

Написано К. Марксом 26 марта 1858 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 5299, 15 апреля 1858 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

К. МАРКС

МАДЗИНИ И НАПОЛЕОН

Недавно г-н Мадзини обратился к французскому императору с письмом[329], которое с литературной точки зрения должно занять, пожалуй, первое место среди произведений его пера. В нем найдется лишь немного следов того ложного пафоса, напыщенности, многословия и пророческого мистицизма, которые столь характерны для многих писаний Мадзини и, можно сказать, представляют отличительную черту той школы итальянской литературы, основателем которой он является. Заметно также, что и взгляды его стали шире. До сих пор он играл роль главы республиканских формалистов Европы. Обращая внимание исключительно на политические формы государства, эти люди были неспособны оценить значение организации общества, на которой покоится политическая надстройка. Кичась своим ложным идеализмом, они считали ниже своего достоинства знакомиться с экономической действительностью. Нет ничего легче, как быть идеалистом за счет других людей. Человеку пресыщенному легко насмехаться над материализмом людей голодных, которые требуют обыкновенного хлеба вместо возвышенных идей. Триумвирам Римской республики 1848 г.[330], предоставившим крестьянам Кампаньи пребывать в состоянии рабства более жестокого, нежели рабство их предков времен Римской империи, разумеется, было нетрудно разглагольствовать на тему о низком духовном уровне сельского населения.

Подлинный прогресс в современной историографии был достигнут только тогда, когда историки с поверхности политических форм спустились в недра социальной жизни. Выяснением различных фаз развития земельной собственности в Древнем Риме Дюро де Ла Маль дал ключ к пониманию судеб этого города, покорявшего мир, — ключ, рядом с которым рассуждения Монтескье о величии и падении Рима[331] кажутся чуть ли не ученической декламацией. Своим тщательным исследованием экономических условий, превративших польского крестьянина из свободного в крепостного, старик Лелевель[332] сделал гораздо больше для выяснения причин порабощения своей родины, нежели целый сонм писателей, весь багаж которых сводится просто к ругательствам по адресу России. Теперь и г-н Мадзини не считает ниже своего достоинства обращать внимание на социальную действительность, на интересы различных классов, на экспорт и импорт, на цены предметов первой необходимости, на квартирную плату и тому подобные вульгарные вещи, будучи, быть может, под впечатлением того мощного, если не рокового удара, который был нанесен Второй империи не манифестами демократических комитетов, а экономическим потрясением, начавшимся в Нью-Йорке и охватившим весь мир. Хотелось бы только надеяться, что Мадзини на этом не остановится и, не поддаваясь ложному самолюбию, приступит к переработке всего своего политического катехизиса в свете экономической науки. Его письмо начинается таким гневным обращением к Луи-Наполеону:

«Сроки близятся; волна, вынесшая на своем гребне Империю, как это теперь ясно видно, откатывается обратно. Это чувствуете также и Вы. Все меры, которые Вы приняли во Франции с 14 января, все дипломатические ноты и призывы, которые Вы с этого рокового дня разбрасывали на все четыре стороны, говорят о Вашем беспокойстве и ужасе. Сильные душевные муки терзают Вашу душу, как некогда терзали они душу Макбета, — это чувствуется во всем, что бы Вы ни говорили, что бы Вы ни делали. В Вашей душе живет предчувствие, что приближается sumrna dies et ineluctabile fatum [последний день и неизбежный час (Вергилий, «Энеида», книга вторая). Ред.]. Как некогда «Гламисский тан, Кавдорский тан и король», так теперь претендент, президент и узурпатор обречен на гибель. Чары рассеялись. Совесть человечества пробудилась; она сурово глядит на Вас; она стоит лицом к лицу с Вами, тщательно проверяет Ваши деяния и требует от Вас отчета в выполнении Ваших обещаний. Отныне участь Ваша решена. Вам осталось жить теперь только месяцы, но отнюдь не годы».

Возвестив таким образом гибель Второй империи, Мадзини сопоставляет нынешнее экономическое положение Франции с заманчивыми обещаниями Наполеона о всеобщем благоденствии:

«Когда Вы противозаконно захватили власть, то, как бы во искупление ее происхождения, Вы обещали, что будете править так, чтобы принести мир беспокойной, мятежной и других вовлекающей в мятеж Франции. Но разве сажать в тюрьмы, зажимать рот, отправлять в ссылку— значит править? Разве жандарм — это учитель? Разве шпион — это апостол нравственности и взаимного доверия? Темному французскому крестьянину Вы говорили, что вместе с Вашим правлением для него наступает новая эра, что тяготы, от которых он стонет, одна за другой исчезнут вовсе. Исчезла ли хоть одна? Можете ли Вы указать хоть на одно-единственное улучшение в его доле, на исчезновение хоть одной статьи из его налогового бремени? Можете ли Вы объяснить, почему крестьянин записывается теперь в члены Marianne[333]? Можете ли Вы отрицать, что капиталы, которые раньше естественно предназначались для сельского хозяйства, теперь поглощаются через открытые Вами каналы спекуляции в области промышленности, и что это лишает земледельца возможности получать ссуды для покупки рабочего инвентаря и повышения плодородия земли? Сбитому с толку рабочему Вы бросали приманку, заявляя, что Вы будете empereur du peuple [императором народа. Ред.], своего рода новоявленным Генрихом IV, что Вы обеспечите рабочему постоянную работу, высокую заработную плату и la poule au pot [курицу на обед. Ред.]. Не слишком ли вздорожала la poule au pot во Франции как раз теперь? А квартирная плата, а некоторые из предметов первой необходимости, не вздорожали ли они еще больше? Вы открыли новые улицы — новые линии коммуникаций, проложенные в стратегических целях Вашей политики репрессий, — Вы ломали и строили вновь. Но разве большая часть рабочего класса занята в тех отраслях строительства, которые Вы облагодетельствовали? Можете ли Вы без конца переворачивать вверх дном Париж и главные провинциальные города ради создания источника труда и заработка для пролетариев? Можете ли Вы даже мечтать о том, чтобы таким искусственным, временным средством заменить правильный, нормальный прогресс и окупающее себя производство? Разве производство находится теперь в удовлетворительном состоянии? Разве три пятых столяров-краснодеревцев, плотников, механиков не сидят сейчас в Париже без работы? Буржуазии, которую так легко напугать и ничего не стоит привести в восторг, Вы навевали фантастические грезы, надежды на то, что темп промышленной деятельности удвоится, надежды на новые источники доходов, на Эльдорадо оживленного вывоза и международных сношений. Где все это? Всей промышленной жизнью у Вас во Франции овладевает застой, торговые заказы сокращаются, капитал начинает уплывать. Чтобы сорвать плод, Вы, подобно варвару, срубили дерево. Вы искусственно, сверх всякой меры, поощряли дикую, безнравственную, много обещающую и никогда не выполняющую своих обещаний спекуляцию; раздутыми, гигантски преувеличенными проектами Вы привлекли в Париж сбережения мелких капиталистов со всех концов Франции и отвлекли их от единственно надежных постоянных источников национального богатства — от сельского хозяйства, торговли и промышленности. Эти сбережения как бы провалились в бездну и исчезли в руках нескольких десятков крупных спекулянтов; их растратили на необузданную, бессмысленную роскошь; или же они были предусмотрительно и бесшумно переведены в безопасные чужие страны — я мог бы сослаться на членов Вашей же семьи. Половина всех этих проектов канула в небытие и предана забвению. Часть их авторов из предосторожности путешествует по чужим странам. Теперь Вы стоите лицом к лицу с недовольной буржуазией; все Ваши обычные ресурсы иссякли; Вас, как кошмар, преследует мысль о пятистах миллионов франков, растраченных на непроизводительные общественные работы в главных городах Франции; Ваш последний бюджет явно показывает дефицит в триста миллионов франков; город Париж находится в состоянии крайней задолженности, и у него не остается другого выхода, кроме выпуска нового займа на сто шестьдесят миллионов, не от Вашего имени — это не дало бы никаких результатов, — а от имени самого муниципального совета, причем для покрытия процентов по этому займу придется расширить границы ненавистной населению городской пошлины до внешних фортов города. Это последнее средство тяжким бременем ляжет на рабочий класс и восстановит против Вас преданные Вам доныне предместья. Искусственные способы, которыми Вы пользовались, исчерпаны; отныне все, что бы Вы ни делали для устранения Ваших финансовых затруднений, лишь ускорит. наступление рокового конца. До сих пор Ваше существование зависело от бесконечного ряда займов и кредита, но где теперь у Вас гарантия для получения дальнейшего кредита? Рим и Наполеон грабили весь мир; Вы можете грабить только Францию. Их армии жили завоеваниями, Ваша армия не может жить этим. Вы можете только мечтать о завоеваниях, но Вы не можете, не смеете отважиться на это. Римские диктаторы и Ваш дядя вели за собой победоносные армии; что касается Вас, то, при всей Вашей любви к позолоченным парадным мундирам, я сомневаюсь, чтобы Вы были способны повести за собой отряд хотя бы из нескольких батальонов».

вернуться

327

Lacus Curtius (Пропасть Курция) — так было названо место на территории римского форума, где, согласно преданию, образовался провал от землетрясения, который закрылся лишь после того, как в него бросился, жертвуя собой, юноша-римлянин Курций.

вернуться

328

Намек на участие Луи Бонапарта в отрядах специальных констеблей (полицейских), навербованных английским правительством для расправы над чартистами. Эти отряды сыграли значительную роль в срыве чартистской демонстрации 10 апреля 1848 г., целью которой была подача в парламент третьей петиции о принятии Народной хартии.

вернуться

329

J. Mazzini. «To Louis Napoleon». London, 1858 (Дж. Мадзини. «Луи-Наполеону». Лондон, 1858).

вернуться

330

Маркс имеет в виду умеренный, половинчатый характер политики триумвиров Римской республики 1849 г. — Мадзини, Саффи и Армеллини. Их мероприятия в отношении крестьянства, хотя и имели прогрессивное значение, не привели на практике к изменению аграрных отношений в деревне и не внесли реального улучшения в тяжелое положение итальянских крестьян.

вернуться

331

Речь идет о книге: Dureau de la Malle. «Economie politique des Romains». T. I–II, Paris, 1840 (Дюро де Ла Маль. «Политическая экономия римлян». Тт. I–II, Париж, 1840) и о книге Монтескье «Considerations sur les causes de la grandeur des Romains et de leur decadence» («Размышления о причинах величия и падения римлян»). Первое издание вышло в Амстердаме анонимно в 1734 году.

вернуться

332

J. Lelewel. «Considerations sur l'etat politique de l'ancienne Pologne et sur l'histoire de son peuple» [Paris, 1844] (П. Лелевель. «Размышления о политическом положении бывшей Польши и истории ее народа» [Париж, 1844]).

вернуться

333

Marianne (Марианна) — название тайного республиканского общества во Франции, возникшего в 1850 году; общество ставило своей целью борьбу против Наполеона III.

110
{"b":"134409","o":1}