Здесь, следовательно, открыто признается, что союзные флоты до сих пор блокировали в устьях Дуная только своих собственных союзников, а отнюдь не русские гавани на Черном и Азовском морях. Между тем министерство неоднократно заявляло в парламенте — в апреле, в августе и в октябре, — что оно дало «строжайшие предписания» блокировать русские берега и гавани. Еще 21 декабря лорд Гранвилл от имени министерства заявил в палате лордов:

«Одессу блокируют пять военных кораблей, которые постоянно крейсируют у входа в гавань, о чем правительство регулярно получало донесения».

В письме, адресованном в ежедневную газету, известный английский памфлетист следующим образом подводит итог принятым или, вернее говоря, не принятым коалицией мерам по осуществлению блокады:

«1) Английское правительство снабжает из Англии противника Англии денежными средствами для продолжения войны против Англии. 2) Дунай блокируется для того, чтобы разорить Дунайские княжества и лишить нас самих подвоза хлеба. 3) Одесса, Таганрог, Керчь и другие пункты остаются в неприкосновенности, получая возможность снабжать русские войска в Крыму подкреплениями, боевыми припасами и продовольствием. 4) Мнимая блокада разоряет наших купцов, обогащая в то же время греческих, русских и австрийских купцов».

«Times» тоже использует заявление г-на Гамильтона для резких нападок на «блокадную дипломатию» министерства. Для громовержца с Принтинг-хаус-сквера[326] характерно, что его громы разражаются всегда post factum [с опозданием, задним числом. Ред.]. С 26 марта 1854 г. и по сей день газета «Times» защищала «блокадную дипломатию». Теперь же, когда поднимаемый ею шум уже не может помешать мероприятиям министерства, а в то же время приносит ей популярность, она вдруг становится ясновидящей.

Морской министр, или, как его здесь называют, первый лорд адмиралтейства, сэр Джемс Грехем достаточно известен на континенте в связи с громкими делами в черном кабинете, в результате которых братья Бандьера были отправлены на эшафот[327]. Менее известен, по-видимому, тот факт, что этот же сэр Грехем в 1844 г., когда царь Николай вступил на английский берег, не осмелился пожать протянутую ему царскую руку, а лишь отважился ее поцеловать. (См. «Portfolio», вторая серия, 1844 г.)

Лондон, 15 января. К вопросу о значении «четырех пунктов»:

«В области дипломатии до 1 февраля» (до 5 или 6 февраля, говорит венский корреспондент «Times») «ничего нового не произойдет. Итак, в распоряжении царя оказался целый месяц, в течение которого он сможет перебросить свои войска куда захочет. Месяц, который Россия выиграла, приняв четыре пункта, может растянуться и на два месяца, если по поводу каждого из пунктов будут вестись мелочные препирательства, о чем русский посол, вероятно, получил надлежащие инструкции; и в то же время весьма возможно, что будут сделаны самые настойчивые попытки удовлетворить Австрию условиями, неприемлемыми для Франции и Англии. Расстроить союз трех держав — вот в чем, по-видимому, заключается преследуемая цель».

Так говорит «Morning Post».

Однако более важным, чем все эти гадания британской печати о тайных намерениях России, является откровенное признание английских газет (за исключением, разумеется, министерских органов) в том, что положенные в основу переговоров четыре пункта не заслуживают обсуждения.

«Когда борьба началась», — пишет «Sunday Times»[328], — «пытались убедить весь свет в том, что она ведется для того, чтобы сокрушить русскую империю, или по меньшей мере для того, чтобы добиться материальных гарантий, обеспечивающих сохранение мира в Европе. Если мир должен быть заключен на основе так называемых четырех пунктов, значит для достижения как одной, так и другой цели ничего еще не сделано и не будет сделано. Если здесь и может идти речь о победе, то лишь о победе, которой удалось добиться России».

«Министерство всех бездарностей», — говорится в «Leader»[329], — «не может выйти за рамки этих четырех пунктов; оно заслуживает того, чтобы войти в историю как министерство четырех пунктов. Покончить с этой скучной комедией бесцельной войны — не более! Мир на основе четырех пунктов может быть заключен только из страха, как бы в шуме войны сами народы не приобрели слишком большое влияние, а, возможно, и для того, чтобы помешать англичанам вернуть себе те права, которые завоевал для них Кромвель. Только этим и можно объяснить, что старый заговор с Россией снова подштопан и что ей позволяют под предлогом мирных переговоров возобновить свои притязания в Европе».

«Examiner»[330], бесспорно занимающий первое место среди буржуазных еженедельников, поместил обстоятельную статью об «основе» для мирных переговоров; сущность этой статьи сводится к следующему:

«Если те уступки», — говорится, между прочим, в этой статье, — «которые могут быть сделаны даже на основе самого осторожного и придирчивого толкования четырех пунктов, должны рассматриваться как нечто эквивалентное огромным расходам, понесенным Англией в этой борьбе, и всей пролитой ею крови, то русский царь, когда начинал войну, поступил как выдающийся государственный деятель. Россия не должна даже возместить те крупные суммы, которые она ежегодно выжимала из нас, нарушая Венский договор… Устье Дуная, которое она, как это явствует из недавно опубликованной официальной переписки, всеми средствами стремилась закрыть для английской торговли, останется в ее руках. Пункт относительно свободы судоходства по Дунаю практически приводит к ранее существовавшему status quo, так как Россия никогда не отрицала, что условия Венского договора, касающиеся речного судоходства, также относятся и к Дунаю. Уничтожение Кайнарджийского и Адрианопольского договоров не меняет положения, так как, по общему признанию, эти договоры отнюдь не дают основания для тех требований, которые Россия предъявляет Турции. Если, с другой стороны, мы примем во внимание, что Россия должна быть одной из тех пяти держав, которые призваны совместно осуществлять протекторат над Дунайскими княжествами и христианскими подданными султана, то мы полагаем, что ожидаемые от такого изменения преимущества совершенно иллюзорны, ибо проискам России, направленным на раздел Турции, это изменение придаст легальный характер, а это обстоятельство, бесспорно, принесет лишь огромный вред. Нам могут, конечно, напомнить, что четыре пункта включают, между прочим, положение о пересмотре договора 1841 г. — и именно о перс-смотре его в интересах равновесия европейских держав. Но формулировка довольно неопределенна и загадочна, и кроме того, после всех событий недавнего времени мы отнюдь не убеждены в том, что предполагаемое изменение будет меньшей угрозой для независимости вашего союзника» (Турции), «чем для верховенства нашего противника… Мы отвергли бы, как абсолютно невероятную, всякую возможность такой «основы», какая, по-видимому, в настоящее время дебатируется в Вене, если бы лорд Джон Рассел, в ответ на речь Кобдена, торжественно не заявил в парламенте, что правительство отнюдь не намерено лишать Россию какой бы то ни было из ее территорий».

Последний пункт является по существу решающим, так как, например, даже свобода судоходства по Дунаю могла быть обеспечена лишь в том случае, если бы Россия лишилась в устьях Дуная «территории», которой она завладела отчасти в силу Адрианопольского договора и в нарушение Лондонского договора 1827 г., отчасти же в силу февральского указа 1836 г. и в нарушение Адрианопольского договора[331]. Тот пункт, который «Examiner» обходит молчанием, относится к договору 1841 г. о Дарданеллах. Этот договор отличается от договора 1840 г., заключенного лордом Пальмерстоном, только тем, что в нем в качестве договаривающейся стороны выступает и Франция. Содержание же у них одинаковое. Еще несколько месяцев тому назад лорд Пальмерстон провозгласил договор 1840 г., а стало быть и договор 1841 г. о Дарданеллах, победой Англии над Россией, а себя — автором этого договора. Каким же образом уничтожение договора, знаменовавшего победу Англии над Россией, вдруг может превратиться в поражение России, нанесенное той же Англией? А если Англия была тогда введена в заблуждение своими собственными министрами и полагала, что действует против России, тогда как она действовала за нее, то почему же не считать, что это же самое имеет место теперь? На последней чрезвычайной сессии парламента Дизраэли воскликнул: «Никаких четырех пунктов!» Из приведенных выше высказываний прессы явствует, что восклицание Дизраэли нашло отклик и в либеральной прессе. Удивление по поводу того, что Россия приняла четыре пункта, с оговорками или без них, начинает уступать место удивлению по поводу того, что Англия их предложила.