Подавив тяжелый вздох, Ниалл попытался оценить состояние пострадавшей, стараясь изо всех сил забыть, какой была она, прежде чем он укрыл ее своим пальто… Эти груди, вздымавшиеся с каждым вздохом, влажную ткань, прилипшую между бедер, темный соблазнительный треугольник, прятавшийся под маленькой вуалью… Черт побери! Он постарался совсем выбросить все это из головы.

Все кости были целы. Уверившись в этом, он обратил внимание на маленькую красную ссадину на лбу. Других ран не было видно; вне сомнения, одна из лошадей задела девушку подковой. Когда Ниалл прикоснулся к ране, Равенна застонала; усмотрев в этом добрый знак, он решил, что повреждение не слишком серьезно.

Экипаж грохотал по старому подъемному мосту и въезжал в бейли. Девушка привалилась к нему. Ниалл поглядел на ее алый рот, на губы, раздвинувшиеся во сне. Обмякнув в его руках, она спала как принцесса, дожидающаяся поцелуя.

Конечно же, это могла быть только Равенна, и не потому, что среди обитателей Лира немногие кроме нее были способны на непредсказуемые поступки, но потому, что судьба сводила их, хотел он того или нет. В гейс он не верил и никогда не поверит. И все же в подобные мгновения Тревельян начинал допускать то, что в Лире могут действовать странные силы.

– «И в небе и в земле сокрыто больше, чем снится вашей мудрости, Горацио»[40], – шепнул он, обращаясь к безмолвной девушке.

Откинув назад голову, он расхохотался. Его одолела минутная слабость, но это ничего не значит. Как современный человек, он будет отрицать этот дурацкий гейс до самого конца. Он не покорится. Во всем Соединенном Королевстве нет женщины настолько прекрасной, чтобы он стал добиваться ее любви, и эта раненая бесстыжая замарашка не может вдохновить его на подобное.

В злобном ликовании Тревельян швырнул перчатку богам.

Равенне снился Малахия. Она покоилась на ложе из розовых лепестков, мягком, словно шелковые подушки, а друг детства стоял над нею, наблюдая за ее сном.

– Вы пей это, – шепнул он. – Доктор прописал тебе опий, чтобы не болела голова. Выпей еще.

Приподнявшись на локте, она взяла тяжелый серебряный кубок. Равенна подумала, что Малахии подобный сосуд принадлежать не может, однако несуразности сна ее не смущали.

– А теперь отдохни, – велел он с куда более утонченным произношением, чем то, которое она помнила.

Спина ее ощущала подушки, поначалу показавшиеся розовыми лепестками. Малахия все еще наблюдал за ней, сидя возле ее постели. Он единственный друг ее прошлого и настоящего. В школе она держалась за его дружбу, как дитя за старую тряпичную куклу. Он изменился, но теперь, ощущая его присутствие, она была рада тому, что этот Малахия не похож на того, каким он был на скалах.

Он взял кубок, приблизившись головой… близко, так близко к ней.

И внезапно поцелуй, которого она не хотела там, на утесах, сделался столь желанным. Забытые сны об этом мужчине возвратились к ней, Равенне захотелось ощутить эти жесткие губы своими губами… захотелось, чтобы сильная ласковая рука провела по ее спине и, опустившись на талию, прижала ее к себе. Перо ее повествовало о нежной любви, но в мечтах Равенны она пылала как пламя, которого не могла погасить кроткая невинность.

Ей нужен был только ласковый поцелуй. Но именно от того самого мужчины?

Неужели именно. Малахия для нее тот самый? Ну, а если нет, то разве в Лире может найтись другой человек?

Она взглянула в его лицо, удивилась чертам, которых прежде как бы не замечала. Но они были приятны и свидетельствовали о сильном характере. В них было нечто притягательное.

Это был не тот Малахия, которого она помнила. Внешне сделавшись мужчиной, там, на утесах, он говорил как дитя. Он занес на нее руку… Но тот Малахия, который сейчас находился перед ней, никогда не сделал бы этого. В глазах его была мудрость. Перед ней был истинный мужчина, человек абсолютно зрелый. Такой, каким Малахия, как ни жаль, еще не стал.

Из дымки навеянного дурманом сна она протянула руку и прикоснулась к его щеке… Гладкой и теплой.

Он следил за ней, не шевелясь. И быть может, потому, что он не двигался и не заставлял ее делать такое, к чему она не была готова, она обнаружила, что вдруг покорилась порыву. Обняв его слабой рукой, она приподнялась и припала к его губам.

Реакция его была ей приятна. Тело сделалось жестким, не желавшие поцелуя губы окаменели, но припав к ним ртом, покоряясь приливу страсти, она растопила его как сосульку весеннее солнце. После долгой, едва ли не мучительной паузы восхитительная ладонь его взлохматила ее волосы, и поцелуй сделался еще более сладостным; ее восхищала собственная власть над этими губами, превратившая их из холодного камня в пылающую желанием теплую плоть, позволявшую ему пить из ее губ.

Он отвечал ей медленным, медленным поцелуем. И губы их соприкасались, пока она не уснула снова – на розовых лепестках, мечтая не о Малахии Маккумхале.

Тревельян закрыл глаза, чтобы только не видеть заснувшую в его постели девушку. Потрясение от совершившегося повергло его в оцепенение, словно сеть свалилась с неба и опутала его. Что за чертовщина! Он же даже не мог предвидеть такого. Только что он давал девчонке питье из кубка, а потом, через мгновение, набросился на нее как изголодавшийся волк, впившись в ее губы так, как будто совсем не знал поцелуя.

Он заставил себя еще раз поглядеть на нее. Равенна спала на древнем ложе Тревельянов. Грязь с ее лица аккуратно смыли, волосы вытерли полотенцем. Врач дал ей сильное снадобье.

Черт, думал он, пытаясь найти хоть какое-нибудь утешение, она наверняка даже не подозревала, кого целует.

Но сам-то ты знал, напомнил негромкий голос. Ты сделал это. Допустил, наслаждался этим.

Сама мысль об этом разила. Словно удар под дых. Из всех женщин, которых Ниаллу приходилось целовать, эту он хотел в самую последнюю очередь. Если человек решил бросить вызов своей «судьбе», то взяв ее на руки и целуя, как ему мечталось уже не первый день, он совершил фатальную ошибку.

Гнев его возрастал с каждым тихим вздохом, вырывавшимся из полураскрытых губ. Гривсу он сказал, что считает себя виноватым в несчастном случае, а потому хочет, чтобы девушку поместили в его комнатах, дабы он мог лично приглядывать за ней. Эта ложь теперь удивляла его самого. По правде говоря, никакой его вины в случившемся на дороге не было. Здравый смысл велел доставить девчонку в дом ее бабки и предоставить возможность старой ведьме самой лечить головную боль. Но Ниалл этого не сделал по причинам, оставшимся неясными для него самого. Более того – раздражавшим его. Тревельян не знал, почему Равенна оказалась в такую ночь на дороге. Посланный к Гранье слуга, вернувшись, доложил, что старуха даже не подозревала, что ее нет дома. Итак, полунагая Равенна выбежала из дома в грозу не за помощью для своей бабки. Она оставила кров, потому что попала в какую-то беду.

Сердитый взгляд его обратился к черному локону на лбу. Вновь против воли он протянул руку и ласково пригладил его. И снова удивился собственному безумию, заставившему его привезти эту девчонку в замок. Мысль эта оставила глубокую морщину на его лбу.

Если бы только он верил в гейсы… тогда он мог бы поверить, что эта спящая красавица и он сам предназначены друг для друга. После нынешней ночи он уже без труда мог представить себе их совместную жизнь. Ее женские прелести, восхитительным образом проявившиеся под мокрой ночной рубашкой, нашли истинного ценителя. Говорят, что любовь неразрывно связана с желанием. И если он заманил эту девушку в свою постель, то позволит ли ему гейс насладиться магией этих чувств? Ниалл улыбнулся – чуточку зло и, пожалуй, сухо. Похоть ему была знакома… Могучий и приятный инстинкт не имел в себе чар. Он нуждался в любви.

Итак, или любовь, или ничего. Похоть вновь уведет его в те края, где он уже гостил во время своего брака и всех остальных попыток жениться.