– Лир поразил блайт. Голод уже у наших дверей. Сдвинулись ли с места ваши отношения с Равенной? – Рука отца Нолана тряслась на рукоятке палки, выдавая волнение старика, явно опасавшегося ответа.

Тревельян нервно провел рукой по волосам.

– Довольно об этом. Умоляю вас. Неужели вы хотите возложить ответственность за голод на одну девушку?

– Не на одну девушку! Ни в коем случае на нее! Это наша вина. Мы не должны были позволить вам вступить в брак, – вмешался Гриффин О'Руни, сидевший чуть в стороне от всех остальных. Испачканная одежда его давно обветшала; старик в кровь сбивал себе руки, пытаясь вырастить на кладбище цветы – так, где никакие цветы расти не могли.

Тревельян поглядывал на него с некоторой неловкостью; он явно считал старика сумасшедшим и не хотел видеть его в собственной библиотеке.

– Он прав, – вмешался Драммонд. – Равенна не виновата. Это вы должны добиться ее любви.

– Ей известно о гейсе. Я сказал ей. Но она тоже не верит, как и я. – Ниалл налил себе виски. Он намеревался чуточку отпить из бокала, но ставя его на стол, с удивлением обнаружил, что выпил все до дна.

– Разве вы не в состоянии добиться ее любви, мой мальчик? – негромко спросил отец Ноллан. – При таких деньгах разве вы не найдете средства…

– Пусть будут прокляты эти деньги, – с горечью расхохотался Тревельян, – их одних недостаточно. Я же в два раза старше ее и не могу как юнец добиваться благосклонности этой девчонки. А она связалась с Маккумхалом, и тут уже ничего не сделаешь.

– Но вы действительно пытались?

Глаза Тревельяна словно заволокло льдом. Если бы викарий знал графа лучше, он мог бы подумать, что под этим льдом скрывается боль.

– Я пробовал сблизиться с ней. Это все, что я могу сказать. Свою роль я сыграл, но она не хочет меня.

– Но блайт… – вставил Драммонд.

– Блайт не имеет к нам с ней никакого отношения. – Ниалл наполнил бокал, стиснув в раздражении зубы. – К тому же никто в Лире не будет голодать. Если потребуется, мы уничтожим весь урожай картофеля и оставим землю до весны под выпас скота, а потом посадим там зерновые. Вы знаете, что ради благосостояния графства я не пожалею ни земель, ни денег Тревельянов.

– Но кто же защитит ваше собственное благоденствие, милорд? – спросил отец Нолан.

– Почему вы решили, что оно нуждается в защите?

– Ваши средства не беспредельны. Если блайт продлится, вы потеряете тысячи фунтов только на собственном урожае. К тому же повсюду бушует восстание. Кое-кто в нашем графстве был бы рад вашей смерти.

Тревельян встретил взгляд священника хладнокровно.

– Если вы имеете в виду Маккумхала и его шайку, могу сказать, что я не боюсь их. Если они мечтают расправиться с Верхами Лира, пусть подумают хорошенько. Меня не линчуют. Я такой же ирландец, как и они, и по праву рождения и воле Бога владею этой землей.

– С той поры прошли века, однако, завладев этой землей, Тревельяны обязались платить за нее… гейсом. И вы, Ниалл, отказываетесь выполнять собственный, – негромко заметил священник.

– Она не любит меня, – красные пятна выступили на щеках Тревельяна. Обращенные к священнику глаза его не выдавали эмоций. – Что можно еще сказать? Сердце ее принадлежит другому.

– Но сердце-то у меня… сердце-то у меня… – забормотал в углу Гриффин.

В раздражении Тревельян позвонил, вызывая Гривса. Как только дворецкий явился, Тревельян показал ему на Гриффина.

– Отведите старика в кухню и позаботьтесь, чтобы его вымыли и накормили. Я не хочу, чтобы он сегодня торчал на кладбище. Заприте его в одной из спален для слуг, если потребуется, но только не спускайте глаз.

Гривс кивнул и жестом пригласил Гриффина следовать за ним. Старик могильщик не стал противиться, но прежде чем выйти, он повернулся к Тревельяну.

– Сердце у меня. И раз оно нужно вам, то будет ваше. И он последовал за дворецким из комнаты.

– О Боже! – пробормотал Тревельян с отвращением и отчаянием на лице.

– Мне тоже нужно идти, – объявил Драммонд. – Милли ждет меня в тележке, а сегодня выдался холодный вечер.

Усталым движением он потянулся к руке Тревельяна, тот помог старику подняться.

– Мальчик мой, боюсь, это судьба. Не хотелось бы, конечно, верить в подобные суеверия, однако столько бывало всякого… что, словом, иногда и не хочешь, а веришь им.

Вздохнув, он подобрал свой плед и неторопливо вышел из комнаты.

Тревельян остался только в обществе священника. И молчание, установившееся в комнате, говорило о раздоре между отцом и взбунтовавшимся сыном.

– Другого собрания совета уже не будет. Сегодня с нами должен был находиться Питер Магайр, да упокоит Господь его душу, – негромко проговорил отец Нолан.

– Исчезло то, чего вы придерживались все эти годы. Мне очень жаль, но правда выйдет на поверхность. – Тревельян прижался лбом к каминной доске. Он казался утомленным: в этой битве у него не было шансов на победу.

– Вы уже полюбили ее?

Вопрос явно испугал Тревельяна. Голова его дернулась вверх, и он поглядел на священника.

– Почему вас интересует столь несущественный факт?

– Несущественный? Что угодно, только не это.

– Почему вы спрашиваете?

– Ваша ярость наводит меня на подобную мысль, вот что. Если бы девушка не волновала вас, все эти вопросы, этот гейс… оставляли бы вас бесстрастным. А это далеко не так, сын мой.

Ниалл отвернулся, явно не желая, чтобы священник увидел выражение его лица.

– Ну, что скажете, милорд? Вы часто думаете о ней? Мысль о том, что Маккумхал мог поцеловать ее, привела вас в ярость? Равенна появляется в ваших снах, когда вы хотите забыть о ней?

Тревельян не желал поворачиваться.

Другого ответа отцу Нолану и не было нужно.

Дряхлая рука священника оперлась на палку, но прежде чем он успел уйти, Тревельян спросил старика голосом негромким и торжественным:

– Предположим, вы правы, и я начинаю понимать, что влюбляюсь в девчонку. Что вы скажете мне на это?

– Скажу, что сочувствую вам, милорд, и начинаю верить в гейсы. У Тревельянов можно отобрать и богатства, и земли, но нет большего проклятия, чем любить без надежды на взаимность. Мы, кельты, странный народ, и вы знаете это по собственной плоти и крови, Ниалл. Если бы мы хотели проклясть Тревельянов, то лучшего способа просто нельзя было придумать. – Отец Нолан поклонился застывшему у каминной доски угрюмому силуэту. – Да благословит и охранит вас Господь, милорд.

Равенна не спала целых два дня. Гнев ее тлел, скрытый за невозмутимым видом. Ярость превратилась в ненависть, а потом остыла до обманчивой отстраненности. В глубине души она понимала, что Тревельян ей не безразличен, однако она поклялась себе не обнаруживать к нему ничего, кроме бесстрастия.

Спасение она находила только в обществе Скии и Грейс. В первые утренние часы, когда обида грозила разразиться слезами, она бросилась к своему старенькому письменному столу и стала писать при свете оплывающей свечи.

Грейс нашла домик легко, ее словно вела за руку фея. Она добралась до рощицы посреди леса – той самой, что укрывала коттедж, – когда последние солнечные лучи еще пробивались сквозь плотный полог переплетенных ветвей. Густой моховой ковер укрывал лесную землю. Один раз побывав в старому лесу, Грейс сразу поняла, почему ее кельтский народ так любит сказку.

От домика ее отделял древний мостик, построенный из корявых, окаменевших бревен. Под ним распевал, журчал на гладких камнях ручей. В домике напротив уже горела свеча, и Грейс заволновалась, представив себе долгожданную встречу с сестрой.

– Кто идет?

Голос заставил Грейс замереть на месте. Жуткий скрежет нисколько не напоминал голос ее сестры.

– И кто же это у нас?

Раздался он снова. Злобный, противный, скрипучий… словно кто-то водил ногтем по шиферной плитке.

– А ну, говори, иначе не пущу на свой мост.