– Я не хочу говорить о лорде Тревельяне. Лучше забыть его.

Более правдивых слов она еще не произносила.

– Если ты настаиваешь, значит, мы больше не будем говорить о лорде Тревельяне.

Малахия, казалось, успокоился, однако внешняя кротость не обманывала Равенну. Еще более ее смущало то, что объятия Малахии не разомкнулись, и руки его оставались на ее талии. Ей было странно видеть в нем мужчину, предполагать мужскую реакцию. Но природу не изменишь, и возможные варианты развития их отношений открывались перед Равенной с каждым прикосновением его руки, с каждым ласковым взглядом.

Она отшатнулась, внезапно ощутив странное волнение. Малахия следил за ней затуманившимся взглядом, какого она еще не видела. Не то, чтобы он ей не нравился. Напротив, она любила его и знала, что всегда будет любить. Только вот любить в Малахии мужчину было как-то неуютно и даже страшно. Она не верила, что уже готова к этому чувству, особенно в этот момент. Ей говорили, что он стал другим, однако Равенна почему-то не верила в это. Ей все представлялась перепачканная физиономия тощего драчливого мальчишки, с которым она некогда носилась по окрестностям. Но парнишка этот превратился в мужчину. Мужчину, который, вполне вероятно, мог однажды стать ее мужем.

Шумный рынок, простые, грудой наваленные товары, живая торговля, запахи, обжигавшие ее ноздри – древесный дым, корица, немытая шерсть, – все это не могло отвлечь ее от этой мысли. Равенна всегда помнила, что она вне общества. Теперь же она поняла, что на самом деле все обстоит еще хуже. Воистину, она урод по природе. Из тех, кто редко думает о замужестве как таковом. Это не значит, что она не думала о любви. Но любовь, чувство самостоятельное и возвышенное, все же отличается от брака. В то время как другие девушки копили приданое или же флиртовали, Равенна со стыдом признавалась себе в том, что не интересуется этими занятиями. Просто замужество не является ее целью. Ее воспитала бабушка, сильная женщина, не зависящая от мужчин. И тайный кодекс воспитания, которому следовала Гранья, гласил: та, кто полагается на мужчин, закончит жизнь, как закончила ее мать. Мужская любовь капризна и непостоянна, на нее нельзя положиться, а потому, считала Равенна, лучше удовольствоваться своими сказками и гасить в себе стремление отчаянно влюбиться в личность героическую и сильную, что, как ей было известно, скоро предстояло Скии.

Иногда Равенна подумывала, что проявляет глупость, совсем не думая о замужестве. Муж вытащил бы ее из этой жизни. Замужней женщине не придется быть гувернанткой у капризных детей лорда, ей не придется прислуживать избалованным юным мисс, неспособным решить, какая шляпка им больше к лицу. Нет, тогда она сама будет матерью и женой, не зависящей от чьей-либо милости.

Но тогда она окажется во власти собственного мужа, и тут-то брак расходился с любовью. Значит, придется выбирать, и выбирать осторожно. Но кого предпочесть? Чешэма? Он богат и интересен. Но даже если ее социальное положение и допускало бы брак с ним, Чешэм был бы скверным мужем. Он засадит ее в своем сельском доме, а сам будет гулять с графом и лордом Ги. Одно дело, когда холостяк ищет любовницу, но чтобы женатый лорд Чешэм и после брака с ней гонялся возле замка Тревельяна за женщинами… эта мысль заставила Равенну поежиться.

Конечно, кроме Чешэма существовали и другие кандидаты. Граф и лорд Ги. Но сама мысль о них заставила ее задохнуться от смеха. И тот и другой могли счесть подходящей невестой для себя лишь позолоченное зеркало.

И уж тем более не ее. Равенна вздохнула. Бесприданница, из низов… хуже того, незаконнорожденная. Ее не считали равной даже простолюдины Лира, не говоря уже о Верхах. Смешно и думать, что она может выйти замуж за местного господина… не менее смешно, чем когда ей, десятилетней девочке, платили за прочитанную по руке судьбу.

Из всех известных Равенне мужчин Малахия более прочих годился ей в пару. Наверно, ей потребуется какое-то время, чтобы воспринимать его как мужчину, которым он стал.

– Малахия, ты придешь к нам днем выпить чаю? – спросила она, пытаясь придать привычный характер их сделавшимся странными отношениям. – Гранья теперь почти ничего не видит, но я хочу, чтобы она поглядела на тебя. Ты так изменился…

Малахия расхохотался, и Равенна сразу узнала прежнего мальчишку.

– Она пристукнет меня со спины. Равенна, твоя бабуся меня не любит.

– Она не видела тебя после того, как я уехала в школу. Приходи к чаю.

– Я не могу прийти, – решительно ответил он. – Занят я, понимаешь, Равенна. – Обхватив ладонями талию девушки, – лапищи эти целиком охватывали ее – он притянул Равенну к себе. – Но я хочу, чтобы ты обещала встретиться со мной ночью. Я приду к твоему дому и заберу тебя в полночь – так старая Гранья не узнает, что нас нет.

– В полночь! – охнула она. – И что же мы будем делать в полночь?

Он улыбнулся.

– Только не говори бабушке, обещаешь? Повеселимся. Это я тебе обещаю.

Равенна вдруг поняла, что Малахия считает ее простушкой и задумал нечто плохое, полагая, что она не способна догадаться об этом.

Она улыбнулась, решив продолжить игру.

– Я пойду с тобой в полночь, но только скажи мне, зачем… что мы будем делать?

– Мы займемся тем, что нравится каждой женщине. Этим самым… – шепнул Малахия и, прижав свои губы к ее губам, попытался засунуть язык ей в рот.

Непривычная фамильярность вызвала отвращение у Равенны. Она убежала бы, если бы удивление не приковало ее ноги к земле.

Он целовал и целовал ее, а потом вдруг отодвинул в сторону, подхватил кепку, которую оставил на груде сена, и вышел с рынка, даже не оглянувшись.

Равенна только смотрела на него, не имея сил поднять руку, чтобы стереть поцелуй. Как ужасно, что все прошедшие годы превратили Малахию Маккумхала в такого же, как и все прочие, мужика. Исчез мальчишка, столь трогательно писавший ей рукой приходского священника, мальчишка, смешивший ее и шалостями своими заставлявший забывать о том, что она не католичка, незаконное дитя. Разочарованная и расстроенная, она шла с рынка, уныло повесив голову, размышляя о героях, павших на землю.

Ския смирилась с изгнанием в Терновое Чернолесье. Когда она пешком оставила замок, плакал даже отец, но Ския знала: если она останется, всю семью ее заподозрят в колдовстве, а этого нельзя было допустить – в особенности теперь, когда король, отец ее, тратил все свои силы на оборону своих земель от воинственных соседей. Спасти же свою дочь король мог, лишь пожертвовав всем королевством.

Так принцесса Ския вступила в Терновое Чернолесье, и каждая сова, каждая мышь, шевельнувшаяся в темном подлеске, пронзала одинокое сердце ее трепетом страха. К счастью, ей удалось отыскать старый заброшенный домик, спрятавшийся в самой чаще терновника. Там она и жила в изгнании, тихо проливая горькие слезы о семье, которой лишилась.

Подняв глаза от листка бумаги, Равенна застыла, завороженная мерцанием свечи, освещавшей ее работу. Она сидела, подобрав под себя босые ноги, в белой ночной рубашке; черная шаль защищала ее от ночного холода. Гранья храпела в своей спальне напротив. Было одиннадцать.

Скрипнув ножками кресла по вощеным доскам пола, она отодвинулась от письменного стола и поднесла свечу к окну. Городок Лир превратился в далекую горстку тускнеющих желтых огней. С Ирландского моря, заволакивая горизонт, набегала гроза. Сверкнула молния, и через мгновение еще робкий гром прокатился над домиком.

– Прости меня, – шепнула она холодному под натиском ветра оконному стеклу, жалея о том, что Малахия, наверно, будет ждать ее и в грозу. Тем не менее девушка все же подумала, что подобное наказание вполне заслуженно. Этот поцелуй был неприятен ей. Не физически… Он обидел ее тем, что обошелся с нею столь небрежно. Она – не гулящая женщина и не его собственность, с которой он волен сделать все, что угодно. Малахия не просил ее о свидании, он потребовал его. Она имела право выбора, а он позабыл о нем.