Новое скопление деревьев укрывало стихотворца, с апломбом произносившего нараспев пышное описание отбытия в море. Дев знал песню, которую слышал множество раз прежде.
Возможно, я пущусь в путь по морю любви.
Крутая волна поднимет меня,
а затем стремительно бросит вниз, опадая.
То вздымаясь, то падая, меня поглотит безбрежный океан.
Равнодушные слушатели боролись с подступавшей дремотой, ибо их и без того разморило от сытной пищи и гнетущей влажной жары. Крючконосый мужчина внезапно захрапел, прервав разглагольствования чтеца о том, куда может забросить течение его и его товарищей по странствию.
Дев покачал головой. Все в этой толпе уснут, прежде чем этот неумеха, столь занудно бубнящий, дойдет до рассказа, как неудачная любовь погнала его в море, станет оплакивать утрату любимой, а заодно и тяготы путешествия. Мало-помалу повествователь проголодается. Никто не предложит ему полуденной трапезы в обмен на такое бездарное исполнение.
Развлекшись, Дев вдохнул задержавшийся у него во рту привкус перца и двинулся дальше. Стихотворцы получше явятся в сумерки и получат самую дивную еду, которую здесь смогут предложить. Истинные художники представят новые и свежие перепевы проверенных временем повествований о дальних странствиях — любимой всеми метафоре жизненного пути. С некоторыми сюда придут музыканты и танцоры. Другие приведут учеников, которые представят благоговеющей толпе свитки с дивными картинами, навеянными стихотворными рассказами.
Такие напыщенные развлечения всегда желанны. Дев предпочитал то, что исполняется подальше от основной толпы, в тени, у огонька, окрашенного горстями особых порошков, где воздействие стихов усиливают телодвижения одного-двух едва одетых танцовщиков, и крепкий детина всегда готов сбить с ног любого, кто подойдет слишком близко. Дев огляделся. Когда он посещал здешнее торжище в последний раз, тут был какой-то однорукий чтец, весьма примечательный малый, он произносил такие сладострастные строки с подробностями утешений, которые могут заменить путнику женщину, им покинутую.
Дев медленно кивнул себе. Однорукого каждую ночь призывали развлекать стражей Махафа Кору — его самого и состоящих при нем плясуний. Даже если Махаф Кору и его жены не видятся больше с торговцами, сочинитель, забавляющий их стражей, может подцепить какие-нибудь полезные сплетни.
Кто может знать, не поблизости ли еще тот чудак? Ифал, вот кто. Что и говорить, у Ифала всегда имеются последние новости. Дев помедлил и поглядел в направлении моря, сверкающего на солнце. Затенив глаза ладонью, он попытался распознать отдаленные флажки, вяло свисавшие с верхушек мачт лениво покачивающихся судов.
Оживление за спиной заставило его вздрогнуть, и он почти прыжком развернулся. Одна его рука коснулась йавской работы кинжала на поясе. Нет, никто к нему не подходил. Движение возникло чуть дальше, в глубине суши, где иглоплоды уступали место травянистой котловине, которую окружали широко раскинувшиеся домишки с плоскими кровлями — именно такие предпочитали островитяне Махафа. Представители владения, деревенские старейшины и им подобные ждут, поди, в тени широких стрех, приветствуя тех купцов, что вызвали их интерес своим прохладным плодовым соком и упорством при заключении сделок. Охваченный любопытством, Дев поспешил вперед, обходя людей, подобострастно кланявшихся и отступавших; островитяне и приезжие торговцы смешались здесь со странствующими искусниками развлекать, зажавшими в руках свитки или звонкие бубенчики.
Толпа таяла перед высоким человеком в броне. Солнце так ярко сияло на его кольчуге, что Дев содрогнулся, глядя на него. Горный хрусталь сверкал на обруче его шлема надо лбом; на золотых рукоятях двойняшек-мечей, упрятанных в ножны, полыхали огнем бриллианты. Привлекающая внимание женщина шагала вслед за телохранителем, расчищавшим для нее дорогу. Высокая и худая, как и ее слуга, она была облачена в белую парчовую рубаху поверх газовых шаровар. Ее туго заплетенные волосы покрывал радужный шарф, прошитый серебряной и золотой нитью и отсвечивавший, как крыло бабочки. Женщина перекинула свободный его конец через плечо и придерживала рукой, умащенной до блеска и отягощенной грузом серебряных колец и браслетов с многочисленными хризолитами. Нить хрустальных капель была вплетена в густые завитки у основания стройной шеи.
— Тарита Махаф, — назвала какая-то женщина благородную госпожу невежественному пришельцу. — Третья и совсем еще новая жена Махала Кору.
— Родная сестра Йава Дирхи, — добавила другая, тараща глаза. — Она была женой Китира Аркиса, но потом развелась с ним.
— А почему? — спросила девушка со свежим лицом.
— Это ее дело, и больше никого не касается, — осуждающе сказала женщина, которая могла быть только ее матерью.
Дев стоял позади женщин, и можно было подумать, будто он имеет к ним отношение. Он взирал на Тариту Махаф столь же страстно, сколь и прочие. Как о женщине о ней говорили повсюду, да еще она славилась завидной сетью крайне выгодных союзов. В тот миг она походила на женщину, преследующую важную цель. Это должно было иметь отношение к тревогам Махафа Кору. День становился все более и более увлекательным.
Раб благородной госпожи воззвал к бледнокожему, чисто выбритому мужчине, низко кланявшемуся с манящей улыбкой на губах. Более смуглый и массивный человек позади него поставил на голую землю окованный сундук черного дерева. Невеличка проворно развернул яркий узорчатый коврик, который держал под мышкой, положил на сундук и с удобством уселся. Его спутник отошел на шаг, дубина темного дерева, в тяжелом конце которой оказалось больше железа, чем на сундуке, небрежно скользнула по его плечу. Меченосец Тариты Махаф медленно обошел усевшегося, описав круг, на его хмуром лице читался запрет кому бы то ни было подходить ближе. Послушная толпа отступила еще на несколько шагов.
Не обращая ни на кого внимания, Тарита Махаф коротко сказала что-то сидевшему на сундуке. Его улыбка стала шире. Он встал, щелкнув пальцами своему спутнику с дубиной. Тот опять подхватил сундук, и парочка последовала за женой вождя, развернувшейся и зашагавшей обратно, к невидимому отсюда двору с его тщательно охраняемыми секретами.
— Чего хочет от него Тарита Махаф? — спросила прелестная девушка.
— Это Ифал, торговец драгоценностями, — задумчиво произнесла ее мать. — Ходили слухи насчет переговоров о браке с Нором Заури. Возможно, одной из девушек нужны украшения к свадьбе.
Дев в этом усомнился. Не такого рода добром торговал Ифал. Он предоставил гадающей толпе нести себя в тень иглоплодов. Непринужденно оторвавшись от болтающих кумушек, он преувеличенно зевнул и лег в сухую впадину меж двух узловатых корней. Возбужденный шум вокруг понемногу затихал, люди возвращались к прежнему расслабленному безделью под бременем дневной жары.
Заметив у себя на рубахе жирное пятно от жаркого старухи, Дев потер его ногтем большого пальца. Опять улегся, положил руку на лоб, как усталый путник, закрывающий глаза. И, невидимый ни для кого, сосредоточил внимание на маслянистой гуще, блестевшей на ногте.
Ох уж эти альдабрешцы с их исступленной ненавистью к волшебству. Дев сдержанно улыбнулся, когда на его ногте засверкал наколдованный им изумруд. Он творил чудеса среди них день за днем, а они ни разу ничего не заметили. Все те, кто твердит, будто Архипелаг — смертельная ловушка для волшебников, трусы и глупцы. Он подавил не столь уж редкое побуждение показать этим людям, что может волшебство. Он мог бы вызывать наваждения, сопровождая ими произносимые стихи, живое дрожащее эхо музыки слов. Женщины владения получили бы помощь, если бы он вызвал огонь из голой земли, чтобы стряпалась еда в их горшках, а затем могли бы дочиста вымыть горшки водой, извлеченной из воздуха. Он мог бы накрыть остров бурей, которая отвела бы воды из гавани, и все корабли остались бы высоко на сухом песке.
