Собственно, это главное, о чём я хотел сказать в связи с книгой, состоящей из таких примерно пассажей: «Конфронтационная контаминация авторской маски является одним из самых распространённых лингвистических приёмов в постмодернистском шизофатическом дискурсе». При расшифровке эти формулы теряют девяносто процентов свой устрашающей многозначительности.

Ну да, Довлатов прикидывался нуждающимся в материнской любви ребёнком, а Бродский – ветошью; Абрам Терц пожирал печень Пушкина и Гоголя, чтобы обрести их силу; Пелевин перегружает читателя смысловыми элементами, чтобы вызвать у того потерю контроля над собственным сознанием, а Борис Акунин, наоборот, симулирует простоту и естественность, чтобы замаскировать идеологическую накачку.

Всё это понятно и, будучи сто раз понятым, продолжает работать.

Вам обмануть меня нетрудно, я сам обманываться рад.

Банкуйте, чего уж.

И всё же приятно думать, что когда-нибудь Постмодерн (в соответствии со своей циклической моделью хотя бы) закончится.

Жаль только, жить в эту пору прекрасную…

Хотя как знать. Всё бывает.

Людмила Сафронова. Постмодернистский текст: поэтика манипуляции. – СПб.: ИД «Петрополис», 2009. – 212 с.

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345

Комментарии:

Библиоман. Книжная дюжина

Сбывшиеся пророчества

ШЕСТЬ ВОПРОСОВ ИЗДАТЕЛЮ

Издательство «Владимир Даль» (Санкт-Петербург) создано в 1998 году. Началом его деятельности стал выпуск полного собрания сочинений и писем К.Н. Леонтьева в 12 томах. Сегодня у нас в гостях директор издательства Андрей МЕЛЬНИКОВ.

– Андрей Павлович, что подвигло вас на создание издательства?

– Его возникновение было связано с чтением сочинений К.Н. Леонтьева, являвшегося, по словам Л.Н. Толстого, крупнейшим русским мыслителем. В процессе размышлений над этими трудами у меня возникла идея издания полного собрания его сочинений.

– Почему именно Константин Леонтьев?

– Мой интерес был обусловлен в первую очередь тем, что, на мой взгляд, душа К.Н. Леонтьева по своему складу отлична от типичной славянской души. В его характере, как и в изящной отчётливости его изумительного стиля, видны не свойственные славянству оформленность и сила властной воли. Он дальше от национальной почвы, чем славянофилы, но тем яснее он видит стихию русского национального характера. Леонтьев безбытен, слишком кристален, воля не встречается в нём с инерцией землисто-расплывчатого русского благодушия. Его облик более рыцарско-феодальный, чем византийский или русский, и вся его тоска и боль обращены к гибнущей Европе. Очень важной является его работа, опубликованная в нашем полном собрании сочинений в томе 8 (1): «Среднеевропеец как идеал и орудие всемирного разрушения». Когда несколько лет назад её перевёл и издал в Австрии выдающийся русский германист Ю.И. Архипов, немецкие читатели были потрясены актуальностью этой работы, хотя она написана в 80-х годах XIX века. Леонтьева в ней возмущает и одновременно мучает общее понижение человеческого типа, падение вследствие облегчения и усреднения жизни той требуемой напряжённости сущностных сил, которые, выразившись в личностных поступках, создают своеобразный характер. То, о чём К.Н. Леонтьев писал в 70–80-х годах ХIХ века, через полвека было осознано западными мыслителями и средний европеец был охарактеризован ими как одномерный человек.

– Получается, что Леонтьев предсказал современное состояние общества?

– Сузился сам горизонт человеческих дерзаний. Для среднего европейца нет больше непокорённых далей, пространства и занебесных высот мистического подвига. Коммуникации сплели и сблизили всё со всем, сделав всякий прежде малодоступный и географически, и духовно предмет достоянием суеты. И понижение сущностного качества человеческого типа связано с сужением границ действительности. Не к чему особенно стремиться, незачем напрягаться – важнее комфорт. Средний человек более не посягает на целые регионы бытия, героизм кажется ему глупостью, гениальность – патологией или ленью, а религия – суеверием. Несмотря на прогресс, успех науки, техники и производства, человек не испытывает уже, по существу, ничего нового и, чтобы не умереть от скуки, изобретает различные способы получения острых ощущений. Больше нет решимости на подвиг, потому что слишком ценятся спокойствие и безопасность. Истощение европейской почвы вызывает зияющее отсутствие великих личностей, нет достойных, некого уважать, нет того, перед кем можно было преклоняться. Именно по этой причине необходимо, чтобы творчество Константина Леонтьева стало доступным для наших людей.

– И всё-таки издательство вы назвали «Владимир Даль».

– Для меня ключевой фигурой в становлении русского языка и русской литературы является Владимир Иванович Даль. Поэтому иного названия для издательства для себя я не мыслил.

– Кто помогал вам в осуществлении мечты?

– В этом многотрудном деле важнейшая роль принадлежит главному редактору собрания сочинений и главному научному сотруднику Института мировой литературы (Пушкинского Дома) Владимиру Алексеевичу Котельникову, который ещё в 1991 году подготовил к изданию том леонтьевской прозы. Владимир Алексеевич и Ольга Леонидовна Фетисенко всего за десять лет подготовили к выпуску восемь томов в одиннадцати книгах. Здесь особо стоит отметить, что всего лишь два человека обеспечили фундаментальную научную базу этого академического издания, что без всякого пафоса можно назвать научным подвигом, уникальным случаем не только в отечественном, но и в мировом литературоведении.

Первый том леонтьевского собрания вышел осенью 2000 года. В 2003 году была завершена серия беллетристики. Середина пути была пройдена томом мемуарной и биографической прозы – шестой том в двух книгах (2003–2004 гг.) Сейчас завершилась важнейшая серия – публицистики. В уже вышедших томах читатель может найти хорошо знакомые произведения и встретиться с «неизвестным ему Леонтьевым». Это никогда не переиздававшиеся ранее повести и очерки и впервые опубликованные по автографам незаконченные романы и атрибутированные автором статьи. Впервые стало возможно познакомиться с Леонтьевым – медиком и естествоиспытателем. Далее предстоит издание литературной критики и цензорских отзывов, дипломатических документов и, конечно, богатейшего эпистолярного наследия Леонтьева.

– Однако ваше издательство не ограничилось только изданием трудов Константина Леонтьева…

– Безусловно, и связано это было с произошедшей в России в 90-е годы прошлого века страннейшей социальной трансформацией, которые редко случались в истории. Опять открылась возможность для спора, как когда-то между славянофилами и западниками о поисках нового курса для России. Русский интеллектуал вот уже два века подряд застаёт западную мысль, западную культуру в качестве продвинутой, уже осуществившей прогрессивный отрыв от той понятийной техники и круга проблем, которые достались ему по наследству в качестве родных, собственных, привычных. Это явление обнаруживается на фоне пресловутого исторического отставания от Запада, которое мы не устаём констатировать независимо от всех пережитых Россией катаклизмов и переживаемых ситуаций. Но когда интеллектуал, пленённый Западом, делается восприимчивым к бессознательному импульсу – вернуться домой, – он в процессе освобождения от «самоотчуждения в несобственном содержании» с необходимостью продумывает фундаментальные основания Запада, не оказавшиеся для него непоколебимыми точками опоры, и, таким образом, зачастую совершает предварительный заход в ту сущность западной судьбы, которая лишь позднее начнёт открываться самим западным мыслителям. Именно понимание такого положения дел вывело на необходимость дать русскому читателю произведения того круга западных мыслителей, которые ему были до поры неизвестны. Это испанец Х.Д. Кортес, француз Ж. де Местр, итальянец Ю. Эвола, представители «консервативной революции» Э. и Ф. Юнгеры, К. Шмитт, Г. Фрайер, которые уже тогда, в 20-х, 30-х годах ХХ века, глубоко осмысливали произошедшее с западной государственностью как таковой и те проблемы, которые ожидают западного человека.