Литмир - Электронная Библиотека

Ночью от перенапряжения лопнул износившийся вал. Шхуна понеслась без парусов, с мертвой маши­ной, гонимая ветром.

В просветах между поредевшими тучами Ермаков увидел звезды и по ним определил направление. Он один знал, что «Валюту» несет к Тендре, на подводные камни.

Вдобавок ко всем бедам, волны обломили перо руля, часто взлетавшего над водой, и шхуна стала неуправляемой.

«Конец!» — подумал Репьев. И вдруг голос Ермакова:

— Боцман! Рубить остатки мачты! Достать за­пасные паруса! Рубить фальшборт, связать всё вместе!

— Есть! — донеслось с палубы.

Чтобы удержать шхуну носом против волн, Ерма­ков решил бросить плавучий якорь. Через несколько минут с бака выкинули за борт на длинном канате крепко связанные доски и паруса. «Валюту» резко тряхнуло, и она повернулась форштевнем к югу.

Ермаков подставил ветру щеку, определяя его силу, и крикнул, стараясь, чтобы все его слышали:

— Сбавляет шторм! Переменился ветер...

Репьев не мог видеть в темноте лицо командира, но отчетливо расслышал в голосе Ермакова твердую и спокойную уверенность...

5

В Одессу «Валюту» привел на буксире «Нестор-летописец».

Счастье еще, что шхуна осталась цела. Прав­да, она пришла в порт без рангоута, со сломанными фальшбортом и бушпритом, без единой шлюпки, с вышедшим из строя двигателем, с чуть ли не на­половину заполненным водой трюмом, но все же она осталась цела.

Утром, после того как Ермаков приказал выбро­сить за борт плавучий якорь, шхуну отнесло течением к западной оконечности острова Тендра.

— Чуть-чуть бы правее — и поминай как звали: разбило бы на подводных камнях, — сказал Андрей Макару Фаддеевичу.

Руль к тому времени починили, и, пользуясь те­чением, Ермаков направил «Валюту» за песчаный остров, как за надежный мол. Там шхуна села на мель, и вся команда, кроме боцмана Ковальчука и командира, получила приказ перебираться на маяк: отогреться, покушать, утолить жажду.

Перевезли на Тендру и пленников.

Антос попытался выпрыгнуть за борт, а когда его связывали, кусался, пинался, и три пограничника едва с ним управились. Но он не утихомирился даже связанный, продолжая ругаться по-английски и по-русски.

— Заткните ему глотку! — разозлился Ермаков.

Серафим Ковальчук с великим удовольствием вы­полнил этот приказ.

— Допрыгался, одноглазый дельфин!

Антос мычал, но уже ничего не мог поделать, и только глаз его, черный и злой, горел ненавистью.

Англичанин не сопротивлялся. Шторм словно при­шиб его. Позеленевший, дрожащий от холода, он не глядел на пограничников.

Репьева перетащили на берег на руках. Терпеливо перенеся страшный шторм, не высказав во все эти дни ни одной жалобы, а, наоборот, подбадривая всех, теперь, когда опасность миновала, он совсем неожиданно для Ермакова сел на обледенелую палу­бу, закашлялся, и горлом у него хлынула кровь.

Андрей даже растерялся:

— Что с тобой, Макар? Худо тебе?

— Это пройдет... Пройдет это, — едва выговорил Репьев.

— Сейчас мы на берег тебя доставим, на маяк... Отогреешься, кипяточку выпьешь.

Андрей вспомнил о встрече с матерью Макара Фаддеевича, сунул руку в карман плаща: картофель­ные пирожки давно превратились в клейкую кашицу.

— Матушку твою я встретил, извини, пожалуйста, забыл тебе сказать, пирожков она дала... Велела передать, что твои Леночка и Светик здоровы.

Макар Фаддеевич вытер ладонью с губ кровь и слабо улыбнулся.

— Приедем в Одессу, я обязательно тебе их по­кажу, ты услышишь, как они играют на скрипке...— И опять закашлялся.

С Тендры Ермаков послал Никитину голубиной почтой рапорт. А на другое утро, воспользовавшись установившимся после бури недолгим затишьем, за «Валютой» пришел «Нестор-летописец».

6

Антоса Одноглазого расстреляли по постановле­нию коллегии Одесской губчека в феврале 1922 года. На допросе он держался нагло, пытался острить, говорил, что давно мечтал познакомиться с Никити­ным и очень рад, что получил, наконец, такую воз­можность. Он так и не раскрыл все свои тайны, не­смотря на показания пленного матроса, который оказался куда более разговорчивым. Матрос сразу сказал, что Антос вовсе не грек, а англичанин, уроже­нец Южной Африки. Из англичан состояла и вся команда шхуны. В последние годы войны они ходили на английском парусном судне-ловушке в Средизем­ном море под португальским флагом и неожиданно нападали на немецкие торговые корабли, а потом часть матросов была переведена на шхуну Антоса для секретной службы. Антос Одноглазый жил в Гре­ции под видом рыбака чуть ли не с 1912 года.

Этот же матрос рассказал и о высадке Робинса с подводной лодки (конечно, матрос не мог знать его фамилии) и подробности о судьбе Ивана Вавило­ва и расстреле Николая Ивакина.

Карла Фишера-Пфеффера арестовали в ту же ночь, когда он, проводив Робинса, пробирался к до­му садовника, у которого оставил лошадей. Коло-, ниста Мерца в Херсоне не нашли. Во время допроса барон Пфеффер признался, что Мерц бежал за гра­ницу и он назвал его фамилию, чтобы войти в доверие к Кудряшеву.

Фишер подтвердил и догадку о шифрованных над­писях на номерных знаках люстдорфских домов. Циф­ры означали: сколько сажен до развилки шоссе, далеко ли до ближайшего колодца в степи, какова глубина моря напротив старого маяка, какую нагруз­ку может выдержать мост у сухого лимана и т. д. и т. п. Словом, приди завтра в Люстдорф вражеская армия, она по этим самым цифрам, никого не спра­шивая (жителей могли заранее выселить), получила бы полную оценку всей округи.

Пфеффер орудовал не один. В его шпионскую организацию были втянуты и многие другие коло« нисты. Шпионские ячейки оказались почти в каждом пограничном поселке.

Карпухин-Борисов-Робинс своим упорством на­помнил Никитину эсера Чирикова. Англичанин сказал, что он никогда даже не был в Англии и бежал с Антосом потому, что надеялся найти в Турции лучшую жизнь. Во время очной ставки с Ореховым-Петрюком он заявил, что впервые видит этого чело­века.

Но упорства англичанина хватило не надолго. Никитин приказал привести на очную ставку двор­ника, к которому Робине заходил вскоре после приезда в Одессу, и Пфеффера. Первым Чумак ввел в кабинет дворника.

— Этого человека вы тоже не знаете?

— Нет, я вижу его впервые.

— Он, он! — воскликнул дворник. — Я по голосу щ его узнал. Как же вы меня не знаете? Вы мне от господина Рейли благодарность выразили, и аль­бомчик его я вам передал. Вы Карповым назвались.

Никитин кивнул Чумаку, и тот ввел в кабинет Пфеффера.

— Неужели вы откажетесь и от друга по совмест­ной борьбе с большевизмом? — спросил Никитин и по­вернулся к сидящему у окна Репьеву. — Макар Фадде­евич, помоги нам сэкономить время: напомни сэру Робинсу содержание его беседы с бароном Пфеф-фером... Да, да, не удивляйтесь, сэр Робине. Нам пришлось немного поиграть с вами в прятки: во время вашей беседы в комнате находился вот этот наш то­варищ...

Робине схватился за пуговицу тужурки, и Ни­китин увидел — руки англичанина дрожат.

— Ну, что вы скажете теперь? — спросил Ники­тин, когда Репьев закончил краткое изложение под­слушанного им разговора.

— Я должен сказать... — начал Робине. — Я хочу сказать, что Сидней Рейли ошибся. Он говорил мне, будто чекисты — плохие контрразведчики.,.

После всей этой истории не было уже нужды держать в тайне пребывание Николая Ивакина. Он приехал в Одессу, и Никитин предоставил ему отпуск.

— Куда же ты поедешь? На Волгу, в Сор­мово?

Ивакин смутился и лишь на повторный вопрос ответил, что перед поездкой домой хотел бы навестить Олесю Семенчук...

7

В мае в Одессу пришла из Туапсе только что спущенная на воду новая моторно-парусная шхуна «Оля», с Балтики по железной дороге привезли пор­товый катер «Ваня», из Таганрога прибыл буксир «Сильный».

43
{"b":"133943","o":1}