Батута, отогревшийся и от того оживший, встрял:
— Об чем шепчетесь? Будто тати…
Шарап проворчал, умеряя до самой малости свой густой голос:
— Мы то уже не тати, а почитай мирные купцы, так что, за нами тати уже начали охотиться…
Батута вскинулся, рука его дернулась к мечу, Звяга предостерегающе ухватил его руку под столом, сжал, Шарап продолжал, не торопясь хлебая щи, между ложками:
— Мужичка видел? Когда мы вошли, он уже тут сидел?
— Ну, сидел… — недоумевающе протянул Батута.
— А на дворе ни саней, ни лошади верховой нету, а человечек явно не работник тутошний…Ну, соображай?..
— Доглядчик татей лесных? — Батута едва сдержал горестный вздох.
— Ты тихо! — предостерегающе зашипел Звяга. — Сделаем вид, будто ни о чем не догадываемся…
— А для чего?
— А для того, — выговорил Шарап, — дневать здесь будем, купеческий обоз будем ждать…
— А если прямо тут, на постоялом дворе попытаются нас ограбить?
Шарап ухмыльнулся, свысока глянув на Батуту:
— Эх, ты, лучший мастер киевский, а таких мелочей не ведаешь… Ты видел, что кругом глушь, до ближайшего селения верст двадцать будет…
— Ну и что?.. — недоумевающе пробормотал Батута.
— А то! В доле с татями хозяин! Не будут они на нас тут нападать, поджидать будут где-нибудь впереди.
Батута все еще на что-то надеялся, протянул нерешительно:
— Может это просто смерд из ближайшего селения? Припозднился…
Шарап покосился на Батуту, выговорил, будто малому несмышленышу:
— Сказано тебе, до ближайшего селения верст двадцать… И стал бы смерд зимой топать двадцать верст пешком; наверняка лошадку бы запряг…
Хозяин вертелся вокруг стола, и все приговаривал:
— Кушайте, кушайте, гости дорогие. Постояльцам завсегда рады. А чего кольчуги-то не сняли? У нас тут спокойно…
Шарап протянул:
— Щас наедимся, согреемся, да и поснимаем кольчуги-то. Куда торопиться? Мы ж привычные; все лето на киевских заборолах кольчуг не снимали…
Два работника внесли огромный жбан, хозяин сам, суетясь выше меры, вытащил пробку, принялся разливать, да не по кружкам, а по ковшам — по горнице, перебивая все запахи, потянулся медовый аромат. Шарап со Звягой понимающе переглянулись, но ковши приняли, Батута, было, принялся отнекиваться, но Звяга под столом наступил ему на ногу. Ни о чем не подозревающий тугодумный Ярец уже выхлебал весь ковш, молодецки крякнул, рявкнул на всю горницу:
— Добрый мед! Давно такого не пивал!
Шарап, краем глаза следивший за Выдрой, вдруг заметил, что тот исчез. Протягивая хозяину ковш, Шарап глянул из-за плеча на дверь, Выдра, — ну, истинно выдра! — уже выскальзывал за дверь, держа полушубок в охапке. Хозяин наливал в ковш мед, но Шарап вдруг перевернул его, рявкнул:
— Хорош пировать! — схватив хозяина за проем меховой безрукавки, Шарап притянул его к себе, и грозно прорычал: — Што, тать побежал к сообщникам про нас доносить? Ты в доле? Здесь на нас не нападут?
Хозяин заверещал:
— Побойся Бога, нехристь! Да нешто я без креста, невинные души губить…
Шарап поднес к его носу кулачище, сказал веско:
— Я вот этим кулаком быка с ног сшибаю, так што станет с твоей цыплячьей шеей, если я по ней щас со всего маху двину?
Заворожено глядя на костистый кулачище, с характерными мозолями на указательном и большом перстах от рукояти меча, хозяин возопил:
— В четырех верстах будут поджидать! Я не в доле! Только за то, чтоб постоялый двор мой не спалили!
Чтобы дожать хозяина, Звяга примирительно проговорил:
— Шарап, может, не надо его убивать? Похоже, не соврал…
Шарап упрямо сдвинул брови, проворчал:
— А мне сдается, што врет, как сивый мерин… И засада сидит не в четырех верстах, а в двух, или трех…
— Не вру! Вот те крест! — и хозяин принялся истово креститься.
Шарап принялся медленно отводить кулачище, будто примериваясь заехать хозяину по загривку, при этом задумчиво говоря:
— Сдается мне, что ты вовсе и не крещен, коли так поспешно именем Христа клянешься…
— Вот! Вот крест! — хозяин рванул рубаху на груди, достал позеленевший медный крест с ладонь размером.
Шарап ухмыльнулся:
— Гляди-ка, какой крест навесил… Думаешь, твой Бог простит тебя за твои душегубства, коли такую тяжесть на шее носишь?
Хозяин, видя что немедленной расправы может и не последовать, плаксиво проныл:
— А ты поживи тут, когда до ближайшего жилья двадцать верст, а вбок от реки — и вовсе сотня…
Шарап, не отпуская его, опустил кулак, спросил:
— Сколько их?
— Да с дюжину всего! — воспрянув духом, радостно воскликнул хозяин.
— Опять врешь, — с сожалением вздохнул Шарап и замахнулся кулаком.
От чего ноги хозяина ослабли в коленях, и он рухнул на колени, громко стукнув о половицы, заорал благим матом:
— Да не вру я! Было б их больше, они б на купеческие обозы нападали! То остатки большой ватаги! Они под Москвой шалили, да воевода выследил их, больше половины ватаги гридни порубили, а эти в глушь ушли…
Звяга проговорил:
— Похоже, не врет… Дюжине татей, и точно, купеческий обоз не по зубам…
— Ладно, — Шарап отпустил хозяина, облокотился о стол, проговорил медленно: — Што делать то будем? С одной стороны — по три на каждого, это вроде как не сурьезно, а с другой стороны — вдруг среди них хорошие стрельцы имеются, из засады нас и постреляют?
Звяга спросил насмешливо:
— Где ж среди татей ты хороших стрельцов видел?
— Ну, ты, например… — равнодушно обронил Шарап.
— Я ж не тать! — изумленно вскричал Звяга. — Половцев грабить — вовсе и не татьба…
— А с третьей стороны, — продолжал тянуть Шарап, — были б у них хорошие стрельцы — они б и на купеческие обозы решались нападать…
Притихшие и перепуганные женщины потихоньку увели детей в светелку, и шепотом переговариваясь, укладывали спать на полу вповалку. Батута прикрыл дверь, сказал, умеряя голос до шепота:
— Пущай малые спят… Мы-то, как ночевать будем?
Огарок с Прибытком, и старшие сыновья Шарапа и Звяги сидели тихонько у другого конца стола, поглядывали на старших. Оглядев их, Шарап проговорил:
— Укладывайтесь тут, в горнице, и спите по очереди, приглядывайте за хозяином. А мы уж на воздух… — прихватив тулуп, Шарап пошел к двери, остальные потянулись за ним.
Когда разобрались по саням, укутались в тулупы, Шарап проговорил тихим голосом, в морозном воздухе разнесшимся по всему двору:
— Первую стражу Батута стоит, вторую Звяга, ну, а самую опасную — я стою. Все, спим! А ты Батута, смотри, не засни — они могут и через тын перелезть, да и порезать нас сонных.
У Шарапа со Звягой за полтора десятка лет татьбы в степях половецких выработалось особое чутье на опасность; даже среди глухой ночи, с приближением опасности, вдруг внутри что-то тренькало, вроде как тетива, когда охотник на охоте напарнику сигнал подает. Но в эту ночь проспали спокойно, Шарап проснулся сам, когда приспело время менять Звягу. Звяга, будто улитка, втянул голову в пышный ворот тулупа, и вскоре оттуда понеслось тихое похрапывание. Как ни старался Звяга отучиться храпеть во сне, но не храпел он только во время походов в поля половецкие, дома храпел потихоньку. Шарап поднялся повыше, оперся спиной о передок саней, оглядел двор, синий в свете полной луны. Кони спали тут же у коновязи. Шарап обеспокоено пригляделся; лежа на снегу, конь запросто может застудить легкие. Но, нет, кони тоже не дураки — улеглись на остатках сена.
До третьих петухов оставалось всего ничего, когда Шарап вдруг заметил смутную тень, спускающуюся с высокого крыльца. Скрипа двери слышно не было, хотя Шарап точно помнил, когда вечером входил в избу, дверь скрипела так, что уже тогда Шарап подумал — хозяин сущий скопидом, даже на смазку петель масло жалеет. Тихонько высвободив лук, Шарап наложил стрелу на тетиву, и держа лук горизонтально, подождал, пока тень поравняется со столбом, поддерживавшим навес над крыльцом. Стрела глухо стукнула в столб — тень замерла. Шарап проговорил спокойно:
