Серик проговорил:
— Теперь уж ясно, что Полночный Путь придется пару веков обустраивать, да сначала еще прорубить. Я думаю, ради шелков, да диковинок заморских, купцы решатся на такое дело. Но вот ради мягкой рухляди… Да за коей еще месяцы пути во льдах и снегах…
Горчак твердо выговорил:
— Я решусь. Вернусь, заведу собственное дело. Кое-что скопил за верную службу у Реута. Буду ходить за Урал-камень, с башкирцами торговать. Благо, путь разведал. А там, Бог даст, и в Сибирь дорожку протопчу. Тут в леса убегают такие огромадные реки… Не может быть, чтобы не нашлось водных путей по Сибири…
Серик пробормотал:
— Все равно, мы вернуться не можем, пока всего не разведаем…
— А я и не говорю, чтобы возвращаться прям щас… Второй зимовки мы не выдержим. Щас пойдем по левому берегу малой Оби, до гор, про которые акын сказывал, а дальше поглядим…
— Раньше июня все равно никуда не двинемся… — упрямо выговорил Чечуля.
— Июня, июня… — передразнил Горчак. — В середине мая снимемся. И вода в реках уже прогреется, и трава вылезет. Так что, пройдем. Если до сентября Путь не найдем, можно будет уже и не стремиться возвращаться, все одно не дойдем, лучше сразу лечь и помереть без суеты…
— Чечуля нерешительно протянул:
— Дак степняки как-то выживают в этих местах?..
— А ты не видел, как они кочуют? — Горчак саркастически ощерился. — Они кочуют веками по своим веками неизменным путям. Они всегда знают, где кормов хватит, а где — неурожай. Они точно знают, где зимой снегу мало, и скотину можно всю зиму пасти на вольном выпасе…
— Ну, и мы тоже, зазимуем там, где снегу мало… — все еще ерепенился Чечуля.
Горчак раздумчиво протянул:
— Я думаю, таких мест в степях мало, и они давно уже поделены меж родами… И места эти, акын сказывал, лежат по краю степей. Дальше, на полдень, пески начинаются…
Чечуля повернулся к Серику, спросил запальчиво:
— Ну, а ты, Серик, как мыслишь?
— Я мыслю так же, как и Горчак… — лениво протянул Серик. — Снимемся в мае, попробуем обойти горы, что на полдень отсюда. Если не нарвемся на половецкие разъезды, пойдем дальше. Ну, а если нарвемся — придется возвращаться. Через леса так просто не пройти, к тому же без припасов, без корма лошадям… Обрисуем Реуту, все как есть, а там уж пусть купцы сами думают… — Серик уж почти смирился с мыслью, что путешествие окончилось неудачей, и тешил себя надеждой, что он сделал все, что в человеческих силах. А человеку не по силам пройти тысячи верст по диким лесам. Человеку-то, может и по силам, но лошадям не под силу. Не заставишь ведь бедных лошадок есть еловую хвою… Как бы потом все это разъяснить Реуту? А то заартачится, и не отдаст Анастасию…
Остаток марта и половина апреля оказались самыми голодными. Дружинники наотрез отказались есть лошадей. Блестя запавшими глазами, орали, что без лошадей и вовсе гибель. Теперь, те, кто не ездил на охоту, целыми днями просиживали на льду реки, над лунками; ловили рыбешку с помощью немудреных снастей. Благо, запасливый Горчак не забыл прихватить рыболовных крючков, про которые как-то подзабыли, но, слава богам, вовремя вспомнили. Пойманную рыбешку тут же и съедали, не удосужившись сварить ушицы. Весна в этих местах буйной оказалось. Позвизд могуч и задирист; бывало на целые дни запрещал рыбалку, ронял с бороды то мокрый снег, то дождь, то ветры пускал такие, что людей с ног сбивали. Лишь в середине апреля Серику улыбнулась удача; на отощавшем Громыхале он тащился шажком вдоль опушки осинника, кое-где разбавленного березками, как вдруг нос к носу столкнулся с целым стадом лосей. Несколько лосих с годовалыми телятами, во главе с громадным комолым быком, не спеша трусили вдоль опушки Серику навстречу. Ветер дул от них, так что они Серика не чуяли. Завидев всадника, бык громко фыркнул, и замер, шумно втягивая ноздрями воздух. Медленным движением вытягивая стрелу из колчана, Серик отстранено подумал, что лоси прикочевали издалека, наверняка всадника видят впервые в жизни, иначе давно бы уже скрылись в лесу. Для добычи годились лучше всего лосихи и телята, но они стояли мордами к Серику, лишь бык слегка развернулся, подставляя бок. Решив не рисковать, Серик оттянул тетиву до уха, целясь в бок сохатого. Стрела еще не долетела до цели, а Серик уже выхватил из колчана другую, но только успел наложить ее на тетиву. Бык еще валился на землю, а лосихи с телятами маханули в чащобу и были таковы.
Сохатого ели аж пять дней; целыми днями варили крепкий бульон из костей, потом пили, отдуваясь, заедая крошечными кусочками мяса, и ведь оправились, повеселели, больше не сверкали голодными глазами на лошадей, с трудом подавляя голодное безумие. А потом Серик с проводником выследили и добыли одну из лосих того стада, и дружинники вовсе повеселели; принялись готовить телеги к походу, подправлять поистрепавшуюся одежонку. Народ тут оказался бывалый, многие знали, как выделывать шкуры, так что за зиму почти все пошили себе кафтаны и опашни из сахачьих шкур — одежонка не в пример более добротная нежели из сукна да пестряди.
В начале мая началось и первое настоящее тепло, да солнце припекало так, что и в посконной рубахе жарко было. На полянах буйно, напористо полезла в рост трава. Даже недоверчивый Чечуля, по пять раз на день уходил на ближайшую поляну и мерил пальцами высоту былинок, качал головой с сомнением, но, в конце концов, согласился с Горчаком, что через недельку можно будет и выступать. Вот только вода в реке все еще холодная. Купавшийся каждый день, начиная с ледохода, Серик ворчал добродушно:
— Ничего, не княжеская дочка, не размокнешь…
Выступили на десятый день мая, хоть за два дня до этого с полуночи ветры принесли нешуточную прохладу, было зябко и мозгло. Однако пока шли до реки, постепенно потеплело. Плоты лежали на берегу, там же, где их и оставляли. Их сволокли в воду, загрузил остатками добра, Горчак предложил проводнику:
— Залезай…
Проводник нерешительно помотал головой, наконец выговорил:
— Однако в стойбище пойду… Мне на тот берег пути нет…
Горчак вгляделся в его лицо, неподвижное и жесткое, будто еловая кора, сказал:
— Ну, как знаешь… — достал с воза нож, топор, наконечник для рогатины, мешочек с наконечниками стрел, протянул это все проводнику. Тот помедлил, но все же взял драгоценные вещи, прижал к груди.
Плот уже причалил к противоположному берегу, когда Горчак оглянулся — крошечная фигурка проводника все еще торчала у самой воды. Втащили телеги на береговой откос, и неспешно пошли зацветающими полянами. Тут дичь была непуганой, и было ее видимо-невидимо, так что, быстро отъелись. Кони тоже быстро покруглели, перестали выступать ребра под кожей, потому как шли всего по двадцати верст в день, а дни были долгие, кони успевали еще засветло вволю попастись на тучнеющих травах. Первых степняков, прикочевавших на летние кочевья, встретили уже у самой реки, и были они прошлогодние знакомцы, что лишний раз доказало Горчаку — степняки не вольный ветер в степи, а кочуют по раз и навсегда установленным путям, и каждый род не смеет самовольно сменить пути кочевий, иначе соседи быстро призовут к порядку.
Когда переправлялись через малую Обь, стояли уже по-настоящему жаркие летние дни, вода была теплая, так что переправились без особых трудов. На левом берегу встали на дневку; подновить запас стрел, наточить мечи и топоры, подправить насадку копий — половецкие разъезды могли встретиться хоть завтра. С рассветом тронулись в путь. Теперь шли не как прежде, вразнобой, вперемешку с телегами, то и дело слезая с седел, и отдыхая на телегах, а сцепили по пять телег, на связку посадили по одному вознице, остальные ехали впереди, верхами, в полном вооружении. Идти было легко; под береговым откосом тянулась пойма, с тучными выпасами, перелески все реже и реже попадались на пути, цветущая степь захватывала все больше земель. Стойбища степных людей попадались часто, и чем выше по течению, тем богаче были степные жители. На дары уже посматривали равнодушно, и все настойчивее выспрашивали, что за люди, и куда идете? Половецким языком владели все старейшины родов, и многие простые жители. Горчак тщательно старался держать их в заблуждении, будто идет по своим делам половецкий отряд, чтобы не отрядили гонца к своим благодетелям.
