Горчак поглядел на Шарапа, на Звягу, о чем-то раздумывая, наконец, сказал:
— Этот князек не шибко великую силу имеет… Найдем кого посильнее — подарками откупимся от сегодняшней крови…
Серик вдруг спохватился:
— А где половчанка?
Горчак ухмыльнулся, крикнул:
— Клава-а!.. — из-под телеги вылезла половчанка, деловито отряхнулась.
Серик проговорил:
— Ох, Горчак, зря ты ее пацаном одел… Девкой безопаснее…
— Кто его знает?.. — медленно протянул Горчак. — В неведомые земли идем; как там безопаснее, один Бог ведает…
Через два дня вдруг неожиданно выехали на край поля; рожь уже дружно взошла, и празднично сияла свежей, сочной зеленью в предзакатном солнце. Длинные тени от всадников пали на поле. За полем стоял высокий тын, из толстых, заостренных сверху бревен. За тыном ничего не было видно.
Унча сказал:
— Ну вот, и усадьба Яхно…
Горчак спросил:
— А не страшно ему тут одному?
— А он не один; у него одних сыновей — семь душ. Трое уже женаты. Да и чего бояться? Башкиры молятся на него; где им еще ножи да топоры брать? Купцы сюда не доходят. Касоги тоже на него молятся. Здешних, которые кочуют к восходу отсюда, западные соседи на торги не пускают, посредничают, да такие цены заламывают, что Яхно для них сущий благодетель, хоть он тоже не шибко добрый.
— А ты, сколько имеешь? — напрямую спросил Горчак.
Унча гордо выпрямился, бросил презрительно:
— Достаточно, чтобы купить воеводу вместе с его крепостью…
— Да уж… Такого укупишь… — протянул Горчак недоверчиво.
Унча ухмыльнулся, спросил:
— А ты думаешь, почему я подальше от воеводы живу? Да чтоб он не знал, сколько телег с оружием я каждый год гоняю к касогам!
— Погоди!.. А чем же они расплачиваются? У них же только стада, табуны да шерсть овечья…
Унча хитро прищурился, проговорил нерешительно, он явно колебался, выдавать или нет свой секрет торговли:
— А они скот и шерсть продают за серебро и золото далеко на полдень, где скот и лошади очень дорого ценятся, и оружие, тоже, дорого, а потом у меня за серебро и золото оружие покупают. Я не жадничаю, лишь вдвое набавляю…
Заросшая травой колея шла поперек поля, Горчак кивнул на нее, спросил:
— Твоя колея?
Унча дернул плечом, обронил:
— А тут кроме меня никто не ездит… Я два раза езжу; один раз зимой, один раз летом…
Тем временем они подъехали к тыну. Остановив коня перед воротами, Унча пробормотал:
— Спит он, что ли?..
Но тут ворота со скрипом открылись. За ними стояло семеро могучих молодцов с мечами у поясов и луками в руках, во главе с не менее могучим мужиком, с окладистой бородой. В бороде видать пряталась улыбка, потому как глаза смеялись. Он проговорил:
— А я гляжу, и не знаю, что делать? Вроде друг Унча едет, да чего-то народу с ним сильно много… А весной еще нагрянул дружок твой; все выспрашивал, когда ты придешь, мол, много серебра и золота добыл в полночных странах, на всех своих нукеров кольчуги купить хочет… Да только я не поверил этой голи перекатной…
— И правильно сделал, — проворчал Унча, спрыгивая с коня. — Встретились мы с ним… Половины нукеров у него теперь нет…
— Худо… — Яхно покачал головой. — Как бы старейшины родов виры не потребовали…
— Какая вира?! — засмеялся Унча. — Они узнают — сами ему голову открутят…
Хозяин оказался хлебосольным. Баня уже топилась; оказывается, он, как только увидел обоз, приказал сыновьям ее затопить. Пока компания по очереди парилась, три жены и четыре снохи хозяина накрывали стол, прямо на дворе, потому как такую ораву ни в какую горницу не поместить.
Серик, Шарап и Звяга, напарившись, вышли последними, а Горчак почему-то остался. Баня топилась по белому. Когда Серик обернулся, он подкидывал дровишек в каменку. Серик спросил:
— Эй, Горчак, ты решил повторить?
Горчак смущенно потупился, проговорил нехотя:
— Щас Клава придет…
Серик весело вскричал:
— Ба, Горчак! Еще не венчаны, а уже в бане паритесь… А я слыхал, у христиан так не положено…
— Много ты понимаешь!.. — зло огрызнулся Горчак. — Просто, она не знает, как в бане мыться…
Серик ошарашено уставился на него, переспросил:
— Чего-чего?!
— А того! У половцев нету бань. Они по-другому моются…
Серик вышел из предбанника, покачивая головой; каждый день узнаешь что-то новое, это ж надо подумать — у половцев бань нету…
В баню проследовала Клео, смущенно потупившись. Серик завистливо вздохнул; везет же человеку. Но тут же подумал, что если выбьется в купцы — будет брать с собой Анастасию в дальние страны. Да и думать нечего! Хватит головой рисковать, да мечом махать; сразу по возвращении из сибирского похода, надо будет заказать пару ладей, да и заняться торговлишкой…
Наконец хозяин пригласил за стол. Уважая обычаи хозяина, Горчак не посадил рядом с собой половчанку. Перекинулся с ней парой слов, и она послушно отошла к женщинам. Яхно лично обошел всех гостей, разливая по деревянным кружкам какой-то по-особому душистый мед. Подняв свою кружку, проговорил:
— Ну, за знакомство!
Выпив мед, Шарап сказал:
— Што за дивный медок! Сроду такого не пил…
Хозяин проговорил тягуче:
— У башкирцев медок вымениваю… За железный нож — они все, что хошь отдадут… За медный котел — половину телеги мягкой рухляди отдают! И еще благодарят…
— За коте-ел?.. Половину телеги?.. — недоверчиво протянул Серик.
— А чего ты хочешь? Они ж кочуют по лесам, глиняные горшки часто бьются. Вот и представь: зима, мороз, а тебе не в чем похлебку сварить…
Серик передернул плечами, и принялся поглощать яства, справедливо полагая, что завтра в путь, и два месяца придется есть, то, что стрелой добудешь. Припасов с собой не наберешь; едва для овса коням место нашлось.
Хозяин, наконец, спросил:
— А чего это вас погнало в такую даль? — и тут же поспешно добавил: — Не хочешь — не говори, но тут дураком надо быть, чтобы не догадаться. Купцы русские вместе с казанскими вознамерились в Сибирь двигаться?
Горчак кивнул медленно, внимательно посмотрел на Яхно. Тот поднялся, снова обошел гостей со жбаном, и только сев на место заговорил снова:
— Может, тебе это важно? Весной, еще по высокой воде, в верховья прошла ладья половецкая, и до сих пор не вернулась.
— И часто ладьи мимо тебя проходят? — спросил Горчак.
— Да почитай каждую весну… Иногда возвращаются поздней осенью, иногда — среди лета… Ох, не пропустят половцы русских купцов в Сибирь… — вздохнул Яхно. — Они на меня-то косятся. Иногда заходят, эдак вроде шутейно спрашивают, когда, мол, отсюда уберешься?..
— Пропустят! Никуда не денутся… — проворчал Горчак. — Вот только в том месте, где мы от Самарки на Яик вышли, надо будет сразу крепость ставить и половцев больше в Яик не пускать. А чего им так далеко делать? — спросил Горчак.
— Чего? За касогами приглядывают. Дальше, с левого берега в Яик речка впадает, там как раз начинаются касожские кочевья, они там все лето кочуют. Когда ватага в набег собирается — сразу видно. Половцев на ладейке мало, да и сама ладейка маленькая, да ведь касогам их посреди речки и не достать!
Унча помалкивал, в общем разговоре не участвовал, уплетал за обе щеки. Горчак зевнул, прикрывшись пустой кружкой, сказал:
— От такого доброго меда сразу в сон потянуло… Да и выступать завтра. Унча, ты дальше-то с нами пойдешь?
Унча равнодушно пожал плечами, сказал:
— Серебро получил — придется идти…
— Один пойдешь, али с работниками?
— Один пойду… Лучше, чтобы нас поменьше было. Касоги сразу увидят, что с миром идем. Только надо будет во вьюки побольше товару взять, для подарков.
— Эт, само собой… — пробормотал Горчак, поднимаясь. Спросил: — А телег не возьмем?
Унча мотнул головой, усмехнулся, проговорил:
— Я досюда путь устраивал пятнадцать лет, а дальше — земли нехоженые.
На рассвете выезжали из ворот. Кони зло фыркали; видать надеялись на долгий отдых. Яхно стоял у воротного столба, прислонившись к нему плечом, и молча провожал всадников взглядом. Поначалу дорога была не трудной; шли берегом Яика, изредка перебредая вброд немногочисленные ручьи. К концу дня Яик явственно начал загибать к полуночи. Унча присоветовал переправиться на другой берег, и только тогда искать ночлег. Он долго вглядывался в воду, бормоча что-то под нос, наконец, сказал:
