Серик спросил:
— А не маловато ли троих? А ну как взбунтуются? Или надсмотрщики раскуют?
— Ты што, Серик?! Да они надсмотрщиков первыми утопят! И владелец на такую самодеятельность косо поглядит. Так без хлопот выкупил корабль, и все дела. А то потом лови его по всем морям…
Торг сказал:
— Реут, я на корабле пойду. Товар пока рассмотрю… Да и перегружать некогда…
— Ладно, иди… — равнодушно бросил Реут, и полез через борт.
Быстро разобрались, и вскоре снова стройно вытянулись караваном. Вскоре над морем разгулялся хороший ветерок, сразу же развернули ветрила и разлеглись, кто где. Жмурясь на солнце, Серик спросил, случившегося рядом Шарапа:
— А што, Шарап, и раньше латины и половцы так шалили в устьях?
Шарап почесал за ухом, сказал медленно:
— Да вроде раньше не слыхать было такого… Ну, шалить, шалили; всякая там вольница, а это-то настоящие воины… Да оно и понятно! Они пришли согнать половцев с Великого Шелкового Пути.
Серик замолчал, чтобы повспоминать Анастасию, да и не заметил, как уснул. Проснулся от прохлады. Была темная безлунная ночь. В тишине тихонько поскрипывало что-то на мачте, за бортом журчала вода. Кормщиками стояли двое Реутовых работников, они о чем-то тихонько переговаривались. Серик достал шубу, разлегся на мешках с товаром. Было мягко и удобно, видать в мешках лежала мягкая рухлядь. И стал смотреть в небо, подолгу задерживая взгляды на созвездиях, пытаясь угадать, как так в старину кто-то угадал в них людей, диковинных зверей и даже рыб? Чурила как-то рассказывал ему, что боги свою волю пишут на небе, и достаточно только правильно истолковать. И какими ж это письменами, пишут боги на небе? Шарап рассказывал, что и христианские монахи умеют читать волю Бога по звездам… Интере-есно… Это что же получается; разные боги одними и теми же письменами свою волю выражают?! Выходит, кто-то неправильный? Или христианский Бог, или старые боги русичей? Серик принялся размышлять о разницах меж богами, быстро запутался, плюнул, и принялся думать об Анастасии, да и не заметил, как согретый шубой, снова уснул.
Под попутным ветерком быстро бежали к Сурожу. С левого борта тянулся недалекий берег, вздыбленный горами. Серик в жизни гор не видел, а потому, не отрываясь, глазел на берег. Вскоре и Сурож завиднелся. У причала стояло столько ладей и кораблей, что Серику показалось, будто мачты гуще стоят, чем деревья в лесу.
Еле-еле нашли место у берега, кое-как приткнулись. Тут же набежали какие-то люди, числом трое с пятью стражниками. Реут молча развязал кошель, отсчитал им серебра, они тут же ушли. Повернувшись к Серику, Реут проговорил:
— Время терять не будем, быстро разгрузим вашу ладью, и вы сегодня же отправляйтесь. Твою долю добычи и выкупов, я Батуте отдам.
Стоявший рядом Звяга, пожал массивными плечами, проворчал:
— Город осмотрим на обратном пути…
— А вот обратный путь вам легче и проще будет по Итилю и Оке… — выговорил Реут, и замахал своим работникам, призывая начать разгрузку с малой ладьи.
Пока работники разгружали ладью, Серик во все глаза глазел на пеструю толпу на берегу. Кого тут только не было! Знакомые франки и фрязи мелькают. А вот степенно идет компания темнолицых людей в широких белых одеждах и с белыми же тряпками, толсто намотанными на головах. И сама пристань была устроена так, что к самому берегу могли причаливать большие корабли. Далеко в море выдавалась сложенная из камня стена. Только мелко сидящие русские ладьи приткнулись к пологому песчаному берегу. Ба-а… А это кто? А это Рюрик, собственной персоной. И не узнать. Вышагивает, высокомерно задрав голову, в богатой половецкой одежде, позади двое дружинников, один из коих старый знакомец Бренко… Серика отвлек Реут:
— Будя глазеть-то… Лучшего своего кормчего с вами отпускаю. Беречь, пуще глазу! Он и по Дону, и по Итилю ходил.
Пожилой кормчий сумрачно глядел на Серика, проворчал в пышную бороду:
— Пошто сосунка в такой поход послал?
— Не ворчи, старый хрен, — добродушно проговорил Реут. — Серик не помешает в таком походе.
— Мало ли, что он стрелец знатный… — не унимался кормчий.
Реут махнул рукой, нетерпеливо выговорил:
— Полезай в лодию!
Кормчий, ворча что-то под нос, тяжело полез по скрипящим сходням. Двое работников закинули его мешок с пожитками и мешок с оружием. Реутовы работники спихнули ладью с мели, перевалились через борт и взялись за весла.
Когда прошли пролив, вода в море будто испортилась; только что была голубой и прозрачной, и вдруг, между двумя гребками, превратилась в буроватую жижу. Серик сидел на первой от кормчего лавке, спросил, косясь на воду:
— Чего это с морем сделалось?
Кормчий неохотно буркнул:
— Тут всегда вода такая, море мелкое, любой ветерок муть со дна поднимает. К берегу тут не пристать — с версту по колено брести надо. Так что, береги дыханье, одним махом это море перейти надо. Если попутный ветер не подует, беда-а…
Гребли до ночи, выгребая против несильного прохладного ветерка. Умаялись так, что весла начали вразброд воду бороздить. В конце концов, кормчий яростно плюнул за борт, проворчал:
— Потонешь еще тут с вами… Суши весла!
Серик с облегчением втянул свое весло и полез к мачте, где Горчак уже выкладывал из мешка нехитрую походную снедь: копченое мясо, сухари, лук. Один из Реутовых работников скинул в воду железяку, с растопыренными лапами, похожую на кошку. Веревки за борт убежало едва сажени три.
Усаживаясь на лавку, и принимая от Горчака хороший кус мяса, Серик покачал головой:
— Чудно… Сидим посреди моря, а под нами глубины меньше трех саженей…
После еды сразу же завалились спать. На другой день опять весь день гребли. Чем ближе к вечеру, тем больше хмурился кормчий и тем чаще, зажав кормило под мышкой, вглядывался из-под ладони в окоем.
Первым не выдержал Горчак, спросил:
— Што, худо?
— Кто знает… — протянул кормчий. — Тут так: либо грянет буря, либо всего лишь ветер переменится…
Однако, человеческая природа хоть и крепка, покрепче лошадиной будет, но и людям отдых нужен. Когда ужинали, то и дело засыпали с непрожеванным куском во рту. Кормчий всех пихал по очереди, рявкал:
— Дожуй сначала, а потом засыпай! Кто грести завтра будет?
Серик проснулся от того, что грянулся с лавки; ладью здорово покачивало, небо было затянуто быстро несущимися облаками, но он разглядел в свете луны, проглянувшей в разрыве облаков, что кормчий перевесился через борт и будто к чему-то прислушивается. Наконец он выпрямился и заорал во всю глотку:
— А ну поднимайся!
Шарап со Звягой заполошно вскочили, в руках их в лунном свете сверкали мечи.
— О, хосподи!.. — проворчал кормчий. — Послал Бог мореходов… Ветрило ставить!
Шарап со Звягой смущенно переглянулись, сунули мечи в ножны, и кинулись помогать остальным тянуть веревки. Кормчий заорал Серику:
— А ну помоги! Держи кормило покрепче. Да ногой в борт упрись!
Серик подбежал, вцепился в весло. И вот, когда ветрило развернулось, какая-то сила так рванула весло, что Серик подумал — его сейчас вместе с кормчим выкинет за борт. Однако обошлось.
Кормчий проворчал:
— Всем спать, если сумеете… А мы с Сериком до свету постоим…
Ветер был не совсем попутным, ладья косо резала волны и мало того, что она ритмично клевала носом, она еще и валялась с боку на бок, как резвящийся чудо-юдо рыба-кит. Серику нравился этот захватывающий полет по волнам. Даже не мешало наслаждаться то, что приходилось то и дело напрягаться, выдерживая удары волн по кормилу.
Когда наутро поднялись Горчак с помощником кормчего, кормчий, осторожно передав из рук в руки кормило, широко перекрестился, сказал:
— Слава тебе, Господи! Пронесло… Если бы шла буря, она бы уже разгулялась…
Серик с трудом доковылял до своей лавки, но завалился не на лавку, а под лавку, потому как все равно во сне под лавкой окажешься. Не успел и глаз закрыть, как провалился в глубочайший сон.
