Ратай вздохнул:
— В белый свет…
Серик не глядя, протянул разряженный самострел за спину, он как бы сам собой исчез из руки, и тут же в ней оказался другой. Серик поймал на острие стрелы следующего, снова щелкнула тетива.
— В белый свет… — снова вздохнул Ратай.
Серик стрелял и стрелял, и вскоре ему стало казаться, что бьет он в накатывающийся морской вал, и стрелы без следа тонут в нем. Ему ни разу не удалось разглядеть, попала стрела в цель, или нет. По бокам уже вовсю щелкали тетивы других стрельцов. И вот уже вместо самострела в руку ему Котко сунул лук. Серик и забыл, что после ста шагов, уже надо переходить на лук. И он принялся стрелять с той же быстротой, с какой волков стрелял. Щербак с Ратаем уже не перешучивались; припав на колено, воткнув нижний острый край щита в снег, они уперли свои короткие копья в землю, выкопав лунки в снегу, на их плечи положил копья второй ряд, тоже уперев их в землю. И вот морской вал налетел, нависли оскаленные конские морды, широкие, сверкающие наконечники копий… Но, к удивлению Серика, всадники осадили коней прямо перед строем, и с той же быстротой, что и атаковали, помчались прочь, завесив спины щитами. Серик разинув рот, смотрел им вслед. Рядом послышался надоевший уже голос Щербака:
— Чего рот разинул?! Стреля-яй!..
Спохватившись, Серик успел пустить шесть стрел из лука, на сей раз увидел, как двое завалились в седлах. Тут же услышал и брюзгливое замечание Щербака:
— Ну, в спину бить — дело не хитрое…
Прицеливаясь уже из самострела, Серик проворчал:
— Ну, Щербак, на тебя не угодишь…
Он успел ссадить с коней еще двоих, прежде чем печенеги ускакали за лес. Некоторое время в строю царила мертвая тишина. Наконец, кто-то смачно выругался, кто-то засмеялся. В задних рядах вдруг разом заговорило несколько человек, шумно обсуждая атаку. Ратай медленно считал, вглядываясь из-под ладони в поле:
— Один, два, три, четыре, пять… — вскоре потрясенно выдохнул: — Дюжина-а!.. Щербак, там правда дюжина лежит, или мне мерещится?
— Там побо-оле дюжины… — медленно выговорил Щербак. — Ну, парочка не его, кто-то по запарке, поди, залез… Да-а, Ратай, такое жбана франкского вина стоит…
— Два жбана, Щербак, два! На такое был способен только Свиюга. Помнишь его? Позапрошлым летом на покой ушел…
— Кто ж его не помнит?.. Уж не Свиюга ли тебя обучал, а, Серик?
— Я даже не знаю никакого Свиюги… — пробормотал Серик. — Сам обучался.
Щербак сказал:
— Ага, вон идут…
Серик вгляделся. Из-за леса выдвигалась неправдоподобно ровная глыба. Даже лес длинных копий, казалось, не колыхался над головами. За спинами полка правой руки клубилась конница.
— Ратай, не сдержавшись, заорал:
— Браты-ы! Попались печенеги! Всех побьем!
Строй качнулся, ответил радостным ропотом, и снова замер. За строем печенегов мерно бухал бубен, отсчитывая ритм шагов.
Щербак сказал злорадно:
— Часто шагают. Упреют, пока до нас дойдут…
Серик прищурил глаз, поднял самострел, щелкнула тетива. Он ясно видел, как стрела ударила в овальный щит как раз на уровне груди воина, тот даже качнулся от удара, но так и продолжал идти.
Ратай рядом выговорил:
— Самострельная стрела ихний щит и с десяти шагов не пробьет… Ты попробуй по шлемам… Или по ногам… Хромой — не вояка…
Серик тщательно выцелил торчащий над щитом шлем, спустил тетиву — и увидел, как стрела лишь скользом зацепила шлем, но шибанула так, что воин несколько шагов еле ковылял, казалось, он вот-вот рухнет без памяти. Но все ж таки выправился.
Ратай посоветовал:
— Бей из своего самострела…
Было видно, что и у других стрельцов дела идут не лучшим образом. Тяжелые самострельные стрелы либо втыкались в щиты, либо пролетали мимо голов воинов.
Серик обернулся к Котко, сказал:
— Мой самострел заряжай…
Получив привычное оружие, вздохнул поглубже и прижался щекой к гладкому ложу самострела. На сей раз, стрела угодила прямиком в лоб, и, казалось, в несокрушимом строю, образовалась дыра.
Кто-то неподалеку сказал громко:
— Вот как стрелять надо! Неужто Свиюга в строй встал?
Щербак крикнул:
— А это не Свиюга, это наш Серик задает жару!
Серик сам накрутил ворот, достал из запасного колчана стрелу братовой работы, заложил в желобок, прицелился… Шлемы уже не торчали над кромками щитов; печенеги спрятали головы за щиты и шагали вслепую.
— Ну и ладно… — пробормотал Серик. — Похромаете…
И снова в строю образовалась дыра. Другие стрельцы сообразили, и тоже пустили по стреле в ноги. Строй стал щербатым, как старческая улыбка. И вдруг, он как бы слегка раздался, среди сомкнутых щитов появились промежутки.
Раздался отчаянный вопль:
— Стрельцов оберега-ай!..
Копья приподнялись, за завесой конских хвостов вражеского строя не стало видно, Ратай со Щербаком с грохотом сдвинули свои щиты перед Сериком, чья-то тяжеленная ладонь в кольчужной рукавице пригнула его голову к земле. И тут же послышались частые удары в щиты, что-то с шипением свистнуло… Однако большинство стрел без сил падали на снег, запутавшись в завесе. Копья опустились, и снова стал виден вражий строй. Он уже, будто прыжком, приблизился вплотную. Но Серик успел выбить из него двоих, прежде чем откуда-то сзади не послышался крик Гнездилы:
— Мечники! Впер-ред!
Серик не знал, что это значит, но ему быстро растолковали. Кто-то ухватил его сзади за пояс, и грубо отшвырнул назад. Серик не устоял, и полетел на утоптанный снег, под ноги копейщикам. Мимо протопал, пыхтя, воин с огромным топором в руках. Кто-то грубым пинком помог Серику встать. Ближайший копейщик рыкнули из-под личины:
— А ну назад! В тыл! Не слышал, што ль?
Наконец Серик сообразил, и, пробежав, сквозь строй, оказался за спинами воинов. Тут уже стоял Котко и тянул шею, стараясь разглядеть, что делается перед строем. Спины задних воинов замерли в страшнейшем напряжении, шеренга не шевелилась. А от передней несся жуткий треск, стук, дикие крики, вопли умирающих. Серик поглядел в промежуток, которым только что пробежал, и ничего не сумел разглядеть; какое-то мельтешение, мелькание, и больше ничего. Это длилось, казалось, вечность, но вдруг строй вздрогнул, будто сломалась кость. По строю волной понесся крик:
— Стоять кр-репко-о!..
И тут же Серик понял, что случилось — печенеги проломили строй на краю обрыва. По тому, как усилился крик и треск у первой шеренги, стало ясно, что печенеги усилили натиск. Задняя шеренга чуть подалась, и медленно закачалась, казалось, воины не устоят и разом повалятся навзничь. Но — устояли. А в пролом уже влетали закованные в сталь, в черных корзнах, как призраки, печенежские всадники. Крайние, увидев строй, стоящий под прямым углом к проломленному, моментально все поняли, и принялись осаживать коней, но остальные, ослепленные победой и снежной пылью, мчались дальше, все глубже залезая в мешок.
Стоявший неподалеку сотник Гнездила, заорал Серику:
— Чего рот раззявил?! Подмогни стрелами!
Другие стрельцы, стоявшие за строем, уже навешивали стрелы, высоко задирая луки. Серик тоже схватил лук, и принялся навешивать стрелы, на глазок выхватывая из крутящейся массы всадников, цели. Котко зарядил самострел, и тоже, высоко задрав его в небо, пустил стрелу.
Серик заорал:
— Не трать зря стрелы! Из самострела даже я не попаду навесом! — и продолжал посылать стрелу за стрелой в серое предвечернее небо.
Но вот строй шагнул вперед… Еще шаг… Еще… Взвились крики и треск с новой силой; это врубилась в толпу печенегов княжья дружина. Серик опустил лук, и тут увидел кучку окровавленных, изнеможенных людей, лежащих и сидящих на снегу.
Котко тихо вымолвил:
— Это все, что осталось, от полка левой руки…
Печенеги, попавшие в мешок, куда-то исчезли, и вот уже княжья дружина в соколином замахе нацелилась в тыл пехоте. И пехота не выдержала; побросала свои тяжелые копья и щиты и пустилась наутек. Неподалеку, в снежной пыли, мелькнуло печенежское знамя.