— Нет у нас никакой казны! Дочку купеческую в пустынь сопровождаем!

Перекликаясь с татями, Горчак достал из мешка самострел, накрутил ворот, прикрывая полой плаща. Серик уже снарядил свой, подозвал ближайшего работника, шепнул, подавая стрелы:

— Как только поскачем, я тебе самострел кину — заряжай и стреляй, только в нас не попади…

Серик поднял самострел, прицелился и нажал на спуск. Резко щелкнула тетива — крайний слева завалился назад и покатился на землю. Горчак свалил крайнего справа. Серик кинул копье на руку и дал шпоры. Они скакали плечо к плечу, уставя копья. Татям ничего не оставалось, как тоже дать шпоры. Они сшиблись. Серику удалось угодить копьем по нижнему краю щита, в оковку, так что наконечник не завяз в дереве, а, скользнув под щит, угодил татю в живот. Братов наконечник из булата пропорол кольчугу, будто войлок. Оставив копье в теле врага, Серик выхватил меч, оглянулся. Горчак уже добивал своего мечом. Он, видимо, угодил копьем в щит, и только вышиб своего противника из седла. Из лесу, с двух сторон, уже мчались какие-то люди с дубьем, числом восемь. Серик засмеялся:

— Горчак, они без кольчуг, и даже без мечей! Поживе-ем еще!.. — и дал шпоры коню, направляя его на четверку, мчащуюся с его стороны дороги. Передний, страхолюдный верзила, с длинной, дремучей бородой, взмахнул огромной дубиной, намереваясь садануть коня по голове, но Серик успел натянуть поводья, и конь отдернул голову, дубина прошелестела мимо. Второй раз верзила замахнуться не успел; в глубоком выпаде с седла Серик колющим ударом проткнул ему бороду вместе с горлом. Второй напал сбоку, целя коротким копьем Серику в бок. Отбив копье, Серик развалил мечом подбиравшегося с другого боку с дубиной молодого парня, и, развернув коня, послал его на вооруженного копьем, потому как из двух оставшихся, он был самым опасным. Тать попытался остановить коня копьем, но наконечник угодил лишь в железный конский нагрудник, а сам копейщик заверещал как заяц под копытами коня. Серик оглянулся; Горчаку повезло меньше, он отмахивался мечом от наседавших на него троих разбойников. Когда Серик повернулся к оставшемуся противнику, тот уже улепетывал в лес. Преследовать его в таком густом лесу было опасно, а потому Серик напал с тыла на троих, наседавших на Горчака. Те, по-видимому, так увлеклись схваткой, что не видели участи своих товарищей. Вскоре все было кончено.

Горчак поднял личину, оглядел побоище, плюнул:

— Будете знать, что чужая казна тяжело достается… — вытащив льняную тряпочку, принялся старательно вытирать меч.

Подъехал обоз. Анастасия, с брезгливой гримасой оглядывая побоище, произнесла:

— Как вы жестоко…

Серик засмеялся, ответил:

— А они бы нас очень нежно и ласково зарезали…

Горчак распорядился:

— Соберите оружие, оно им теперь ни к чему, а нам с Сериком прибыток… Да и коней поймайте. Хоть и паршивенькие лошадки, а все прибыток, в ближайшем селе продадим…

Дальше Анастасия ехала молча, изредка взглядывая на Серика, и в глазах ее была жуть. Оттаяла она лишь на следующий день, но все равно вела себя тихо, больше не подшучивала над Сериком.

Не доезжая до Новгород-Северска, Горчак взмахом руки остановил обоз. Как Серик прикидывал, до города было еще не меньше двух, или трех дней пути. Горчак раздумчиво пробормотал:

— Кажись здесь надо поворачивать…

В дремучий лес уходила чуть приметная, малоезжая колея. Свернули. Ехали до самого вечера. До заката было еще далеко, когда Горчак остановил обоз, проговорил:

— Заночуем. Ехать еще не менее дня…

Работники принялись ставить шатер для женщин. Серик присвистнул, сказал потрясенно:

— Ба-а… Даже шатер у Реута шелковый…

— А ты думал… — ухмыльнулся Горчак. — Богат Реут…

Серик быстро свалил топором сухостоину, раскряжевал на два бревна. Одно бревно отдал работникам, второе раскряжевал еще на два, сложил концами так, чтобы один конец бревна слегка заходил за другой, и на этом стыке принялся разводить костер. Горчак протянул:

— Быва-алый…

— А чего мерзнуть ночь?

Глядя на него, так же поступили и работники. Вскоре над кострами висели котлы. Обе няньки ловко состряпали густой, наваристый кулеш, и для господ, и для работников. Ужинали уже в сумерках. Когда няньки ушли мыть посуду к ручью, Анастасия осталась у костра. Задумчиво глядя на огонь, спросила:

— Вы так за всю дорогу ни разу и не сняли кольчуг?

Горчак хмуро проговорил:

— Сама знаешь, какое у нас опасное путешествие. Казна — ладно. А вот за тебя Реут точно головы поснимает.

Анастасия сидела на раскладном стульчике, уперев локти в колени, и, положив на ладони подбородок, задумчиво глядела на огонь. А Серику мучительно хотелось прижать ее к груди, и гладить ладонями по этим чудесным каштановым волосам, заглянуть в серые, холодноватые, как осенние озера, глаза. И он не сдержавшись, тоскливо вздохнул. Но тут же спохватился, и спросил Горчака, чтобы отвратить его от подозрений:

— Горчак, а чем местные народы промышляют на Великом Шелковом Пути?

— Индийцы, я тебе уже говорил, земледельничают. А остальные, на всем пути от земель ромеев до Индии, кочуют, в основном на верблюдах, овец и коз пасут, ничьей власти над собой не признают. Да и как их там, в этих горах и пустынях изловишь, чтобы дань собрать? Ну, еще разбойничают. Слава богу, что по мелочи. Их много за раз собраться не может; ну, сотня, две от силы. А в тысячных караванах одних погонщиков по двести-триста человек, и все вооружены, да еще караванная стража. Все, как на подбор, матерые воины. Да и как не быть им матерыми, когда купцы на хорошего стражника не скупятся?

Анастасия вдруг сказала:

— Серик, а если ты в княжью дружину пойдешь, ведь князь быстро тебя боярством пожалует! Этакого воина…

Серик хмуро проворчал:

— Это если большая война случится, и я сумею вражеское знамя захватить…

Серик заметил, как Горчак внимательно и цепко глянул на нее, после чего вздохнул и проворчал:

— Говорил Реуту, старшую, замужнюю послать…

Анастасия вдруг сорвалась с места и убежала в шатер. Горчак хмуро проворчал:

— Я ничего не скажу Реуту, потому как бились мы с тобой бок о бок, но он и сам рано или поздно узнает…

Серик потупился, проговорил:

— Моему брату уже под тридцать, а вроде и не нужна ему женщина; работает в кузне с рассвета до заката и в ус не дует. А меня будто верховым пожаром накрыло… Да я ради нее готов пойти за тридевять земель, и поймать жар-птицу!

Горчак рассмеялся:

— Видел я этих жар-птиц… Павлинами зовутся. Ох, и голос у них противный! — он задумался не на долго, после чего раздумчиво произнес: — Вот и пойди на край земли, и поймай для купца Реута жар-птицу…

— Это как?! — изумился Серик.

— Не время еще, но скоро узнаешь… Давай спать, стражу пусть работники стоят. Пожалуй, опасность уже совсем миновала, но кольчуги снимать пока рано.

Серик улегся у костра на шубу, положив под руку обнаженный меч, укрылся другой шубой. Хотя можно было и не укрываться, в подкольчужной рубахе и так было тепло. Но к утру все равно продрогнешь, так что, чтобы лишний раз не просыпаться, заранее укрылся потеплее.

И тут же, будто и не спал вовсе, услышал над ухом:

— Серик! Ну и спать же ты здоров!

Высунув голову из-под шубы, Серик сразу ощутил студеную прохладу, на траве лежал иней, работники уже разводили костры. Горчак продолжал:

— Ко времени доехали, скоро и первый снег ляжет. Как следует, успеем намолиться до санного пути… Серик, я слыхал, кроме купцов и ремесленный люд поголовно окрестился?

Серик пробормотал машинально:

— Я воин, и бог мой — Перун…

Горчак пожал плечами:

— Я тоже воин, но бог мой — Исус*. Как раз хороший случай представился окреститься… *До реформы патриарха Никона русские писали слово Иисус с одним "и".

— Не буду я креститься! — в сердцах выкрикнул Серик. — Батута уговаривает, теперь ты пристал…

— Да не пристал я… — обиженно протянул Горчак. — Не хочешь — не крестись…