— Как же это?! Што ж это?! Как же так?!
Неизвестно, сколько бы он так простоял, если бы в бурьяне не послышался шорох; привычка к опасности мгновенно вышибла горячечную оторопь, Серик подобрался, положил руку на рукоять меча. Могучие будылья раздвинулись, и показалась кошачья морда с настороженно вытаращенными горящими глазищами. Серик потрясенно выговорил:
— Мышата… Живой…
Услыша знакомый голос, кот взмякнул дурным голосом и одним махом вскочил на седло, а потом напористо, цепляясь когтями за края пластин юшмана, вскарабкался на плечо и замер. Серик растроганно повторил:
— Мышата… Живой… — погладил кота, ощутив шершавые комья репьев.
На душе сразу полегчало, возникла уверенность, что все живы, успели отъехать куда-то. Принялся осторожно выбирать репья из густой шерсти; кот рычал, но выглядело это как-то неубедительно, потому как он так и не двинулся, раскинув лапы, прижался мордой к шее под бармицей. Серик даже и не подумал, что если успели отъехать, почему кота оставили? Вдруг уверился, что живы, и все… Позади послышался шорох, Серик развернулся в седле — к нему крадучись подбирался Шолоня с шестопером. Увидя его лицо, Шолоня выронил шестопер, прошептал потрясенно:
— Серик? Живой?..
Серик ухмыльнулся, спросил:
— Ежели б вовремя не повернулся, шандарахнул бы шестопером по шлему, а?
— Шандарахнул, — честно сознался Шолоня.
Серик оглядел его; от пестрядиной рубахе ничего не осталось — заплатки налезали одна на другую и основы даже на подоле видно не было. Лицо осунулось, видать последнее время тяжко работал впроголодь. Серик спросил сочувственно:
— Тяжко приходится под Рюриком?
Шолоня мрачно насупился, пробормотал:
— Аки рабы трудимся за миску похлебки…
Серик помолчал, покивал сочувственно, наконец, спросил осторожно:
— А про моих чего-нибудь знаешь?
— Как не знать? Знаю… Ушли они в Северские земли. Знатно бились Шарап со Звягой, а с ними и Батута. Не могли они тут остаться, не простил бы их Рюрик…
— А куда они подались, в Северских землях? — еще осторожнее спросил Серик, боясь, что Шолоня не знает этого.
Шолоня долго молчал, буравя землю взором, наконец, не поднимая взора, медленно заговорил:
— Такая весть денег стоит…
Серик сорвал с пояса кошель, не глядя, отсыпал в горсть половецкого серебра, наклонился с седла, протягивая Шолоне. Увидя серебро, Шолоня просиял, принял осторожно в пригоршню, пробормотал под нос:
— Ну вот, теперь можно и сдернуть с Киева, коль он мачехой стал… — подняв голову, заговорил тихим голосом, будто поведывая страшную тайну: — По весне мимо проходил на ладьях знакомец твой, Торгом прозывается, так он поведал, что брат твой с Шарапом и Звягой на Москву подались. Есть такой городишко в Володимерской земле. А еще Торг поведал, что в обители под Новгород-Северском дожидается тебя дочка купца Реута.
Серик вздохнул тяжко, пробормотал:
— Поди, уж не дожидается; забрал ее купец Реут…
— Дожидается! Дожидается! — вскричал Шолоня. — Убили купца Реута. Сказывают, половцы, когда возвращались после осады Киева…
Мышата завозился, устраиваясь поудобнее на плече. Серик мимоходом погладил его, Шолоня сказал растроганно:
— Я хотел его приветить, да не давался. Думал, совсем одичал, а поди ж ты, признал тебя… Добрый котяра…
Серик спросил:
— Может, по-быстрому соберешься, да со мной? Со мной тебя ни Рюрик, ни его воевода не сумеют задержать.
— Да не, я уж сразу на Смоленск… Ты ж в обитель пойдешь, через черниговские земли, а князь черниговский тоже латинянскую веру принял, и заодно с Рюриком. А еще сказывают, к ним и князь рязанский откачнулся. Што грядет на Руси…
Шолоня побрел на свое подворье, а Серик, еще раз оглядев родное пепелище, тронул коня, направляя его к корчме, где договорились встретиться его воины для прощального пира. Мимоходом пожалел, что не попировали с Лисицей; тот ушел с татарами, намереваясь еще водным путем добраться до Владимира.
На просторном дворе корчмы Серик бросил поводья расторопному мальчишке-конюху, наказал задать побольше овса, хотел и кота ему поручить, но Мышата вцепился всеми четырьмя лапами в корзно и жалобно взвыл. Так и вошел в корчму с котом на плече. Дружинники весело загомонили:
— С приобретением!.. Друже Серик…
Серик молча сел к столу, сидевший рядом дружинник протянул руку к коту, намереваясь погладить, но кот свирепо шипнул и так молниеносно полоснул лапой, что дружинник не успел руку отдернуть — четыре борозды мгновенно засочились кровью.
Потрясенно поглядев на капли крови, он проговорил:
— Это ж дикий котяра…
Серик поправил:
— Это мой котяра, одичал за год. Теперь меня только признает… — достав из кошеля серебро за порубленных бродников, Серик подозвал корчмаря, протянул ему деньги, бросил: — Вина фряжского, на все…
Корчмарь потрясенно проговорил:
— Вы ж упьетесь… Да и нет у меня фряжского, теперь только латинянское…
Серик заинтересованно переспросил:
— Што еще за латинянское?
— А ты не слыхал? В царьградских землях нынче образовалось латинянское царство, теперь оттуда вино везут, потому как оно прямиком, без посредников, вот и дешевле фряжского…
— Во-она ка-ак… — потрясенно протянул Серик. — Латинянское царство заместо Царьграда…
Корчмарь вздохнул, совсем не весело, добавил:
— Рюрика сам Папа благословил владеть Киевской и Галицийской землей. Сказывают, даже королем его нарек…
— Ну-у… Королем… Эт ты уж загибаешь… Ладно, волоки вина. Да пожрать на всю ораву. А что упьемся — не боись, не столько выпивать доводилось. Да принеси хороший кусман сырого мяса моему коту. Отощал, пока тут ошивался на пепелище…
Корчмарь покосился на кота, пробормотал:
— По нему не скажешь, что отощал… Мой — и то тощее…
Принесенные корчмарем и двумя помощниками жбаны с вином на столе не уместились, расставили на полу, а стол заставили мисками со щами, духмяной мясной кашей. Кот ни за что не желал слезать на пол, согласился только слезть на стол, да и то, когда ему под нос Серик сунул здоровенный кусок мяса. Кот с рычанием жрал мясо рядом с Сериковой миской, а Серик поднял чашу с вином, проговорил:
— За павших, в трудном сибирском походе…
Воины молча поднесли чаши к губам, выпили. Вино вкусом ничем не отличалось от фряжского. Серику доводилось пробовать и благородное белое вино, а вот красных он перепил множество. Вот и это красное, как кровь, вино, было в меру сладким, в меру терпким, как первый день в родных местах… Молча принялись за трапезу. Сожравший мясо кот, перебрался на колени, устроился на кольчужном подоле юшмана, и отчаянно лизался, пытаясь языком выковырять репьи. Разговоры не вязались; видать всем было грустно расставаться, да и не хотелось вести речи о прошлом, о постигшей неудаче, а впереди был туман и неизвестность, никто даже и помыслить не смел о будущем, в так переменившемся настоящем. Съели обильный обед, и дальше пили молча, отчаянно, будто стремясь поскорее упиться до беспамятства. А может, так оно и было…
Наутро Серик проснулся в духмяном тепле конюшни, на пышном ворохе сена. Под мышкой спал Мышата, уютно посапывая носом. Верный конь стоял рядом, лениво выбирая из-под бока Серика клочки сена. В дальнем углу конюшни кто-то завозился. Серик пригляделся — там из громадного тулупа выбирался мальчишка-конюх. Продрав заспанные глаза, он проговорил:
— Ты, дядько, вчерась до того упился, что тебя дружки приволокли сюда и спать уложили, а сами дальше пить пошли…
Серик потянулся, встал на ноги, сказал:
— Ты пока оседлай-ка мне коня…
Он вышел из конюшни, был звонкий, холодный рассвет. Бывают такие рассветы, в предзимье — будто уже зима, морозит, а снегу еще нет. В корчме стояла тишина. Серик прошел сени, открыл дверь — внутри было, будто после жестокого побоища: все валялись там, где настиг хмель. Кто, сидя за столом и положив голову среди объедков и чаш, кто валялся под столом, а кто и вповалку тут и там по просторной горнице. Оглядев побоище, Серик проворчал под нос:
