Он даже вернулся, посмотрел на номер дома и название переулка. Мало ли — не придет завтра Рив, Дон пойдет его разыскивать. Тут же мелькнула мысль: не лучший ли способ спасти Эруэль — просто сообщить в полицию про эту курильню? Ее прихлопнут, и Эруэль просто некуда будет ходить. Хорошая мысль. Но стоит, пожалуй, посоветоваться с Тер. Она умная, надежная да и судьбу Рива принимает близко к сердцу. А хранить тайны умеет как никто (кстати, получше его, Дона). Это идея. Надо завтра же ей все рассказать.

Дон вернулся домой очень поздно, но родители не спали, ждали сына.

Отец в старых брезентовых брюках сидел у электрического камина, который сам когда-то соорудил, и курил. Мать вязала, примостившись возле.

Дон медленно снял пальто, вымыл руки, лицо. Зашел на кухню и, достав в холодильнике большую бутылку молока, выпил ее всю, прямо из горлышка. Он почувствовал себя лучше. Холодная вода в умывальнике, холодное молоко словно очистили его от душных, тяжких запахов курильни.

Когда он спустился, родители, накрыв стол, уже сидели на кухне.

Они не задавали вопросов. Молча ждали.

Некоторое время Дон ел, не говоря ни слова, оттягивал момент. Наконец сказал:

— Тут такое дело, отец, сам черт ногу сломит.

— С Ривом?

— С Ривом…

И Дон начал рассказывать. От родителей у него не было тайн. Закончив рассказ, он вопросительно уставился на отца:

— Как быть?

— Не знаю, что и сказать тебе, — отец покачал головой, — чудная какая-то история. Уж больно все ненастоящее. Вроде театра…

— Почему ненастоящее? Я сам там был.

— Нет, сынок, я не о том. Не знаю, как объяснить: будто спектакль разыгрывают. Не верю я в это дело.

— Во что не веришь, отец? Риву, что ли, или этой Эруэль? Думаешь, не любит она его? Обманывает?

— Не знаю, сынок. Бог с ней. Тебя бы не обманули.

— Зачем же ей меня обманывать?

— Да не ей…

Дон посмотрел на отца.

— А кому?

— Не знаю…

— Что-то ты сегодня ничего не знаешь, отец, — с раздражением заметил Дон.

Но это было раздражение не против отца, а против себя. Он чувствовал долю правды в словах отца, то, что он сам нащупывал, но не мог назвать.

— Это верно, сынок. Что верно, то верно. Не знаю. Не могу совет дать.

— Бросил бы ты все это, — вступила мать.

— Как бросить? Рив все же друг, — неуверенно отозвался Дон.

Мать вздохнула.

— Вот что, отец, я хочу с Тер посоветоваться. Она умная. Лучше меня разберется.

— Что ж, посоветуйся, авось что подскажет. Да, не думал я, что с Ривом такое случится…

— О господи, — вставила мать, — сколько горя на свете, сколько горя…

— Горя много, мать, — отец положил ей руку на плечо, — так ведь и людей немало. Если б все взялись с этим горем воевать, может, и справились бы. А то, видишь, сами люди себе горя прибавляют.

— Ладно, отец, пойду-ка спать. — Дон поднялся. — Утро вечера мудренее. Завтра и Рив обещал прийти, может, чего нового расскажет. Покойной ночи…

Дон поднялся к себе, не спеша разделся, раскрыл окно, сразу ощутив холодный ночной воздух, ворвавшийся в комнату, и лег в постель.

Обычно он засыпал, едва успев коснуться подушки. Но сейчас сон не приходил. Это было непривычно, и он ощущал непонятное беспокойство. Он повернулся на бок, на другой, снова на спину. Сон не приходил. В голове теснились мысли.

Да, странная история. Но, с другой стороны, как мог он поступить иначе? Как мог отказать другу в помощи? Помощь в трудную минуту — это, наверное, самое ценное, что люди могут дать друг другу. Он вспомнил, как однажды Артур, рискуя жизнью, вытащил буквально из-под машины маленького мальчика, погнавшегося за мячом, и ушел не назвавшись, а потом спустил с лестницы разыскавшего его репортера. Сам Артур репортера не интересовал, но мальчонка оказался сыном какой-то важной шишки, собравшегося вручить спасителю чуть не десять тысяч долларов. Артур обругал шишку потому, что тот оказался «не тех» политических взглядов. «Бросьте, — говорил он, — разве он хочет отблагодарить? Просто пользуется случаем для дополнительной рекламы».

Да, конечно, одно дело пожертвовать ради другого жизнью, а иное — одолжить пару монет. Но и возможности у людей разные.

И Дон вспомнил слухи, ходившие об отце Рога, владельце банков.

Говорили, что в давние времена на востоке страны, в местах жарких и пустынных, нашли нефть. Получилось так, что крупные компании не успели наложить на те места свою лапу, и участки раскупили сравнительно мелкие старатели черного золота.

Оборудование у них было примитивное, денег едва хватало на сооружение вышки, так что было не до жилья, одеял и питания. В самые жаркие дни люди теряли сознание. С водой было плохо: немногие колодцы высыхали, снабжение нарушалось.

И вот отец Рога обратил все имевшиеся у него в то время деньги в… цистерны. В самые обыкновенные автоцистерны. И гонял их за тридевять земель от реки.

Цистерны прибывали, разъезжались по участкам, снабжая изнемогавших от зноя и жажды людей свежей водой. Не даром, конечно. За деньги, да еще за какие! Но ведь перевозка вызывала расходы. На этой нехитрой операции отец Рога заработал такие деньги, что сумел перекупить несколько самых богатых нефтеносных участков. А потом и остальные. Потому что владельцам этих участков не везло: то вспыхивал пожар, то портилось оборудование, то еще что-нибудь в этом роде. И наступил день, когда отец Рога стал единоличным хозяином всей нефтеносной земли.

Правда, запасы оказались не столь уж богаты, через несколько лет исчерпались, но деньги все же принесли огромные. С них-то и началась банковская карьера отца Рога, ныне крупнейшего миллионера.

Наверное, это был единственный случай в истории науки, когда человек сумел превратить воду в нефть…

А ведь с чего все началось? С помощи. Один человек помогал другим утолить жажду. Бывает и такая помощь.

Но бывает и другая.

Однажды в город приехал оратор. Он являл собою точную копию давно почившего главы третьего рейха: такие же усики, такая же челка, такая же форма и такая же свастика на рукаве. Оратора сопровождала многочисленная охрана в форме штурмовиков, когда он выступал, трибуну украшали знаменами со свастикой.

Оратор выступал на митингах, собраниях, обедах и провозглашал, что править должны «коренные граждане», а всех остальных не мешало бы повесить, что ради этого надо на следующих выборах голосовать за него. Вообще нес всякую чепуху.

Дон, например, увидел его как-то по телевидению, прочел пару отчетов в газете и забыл, о чем читал.

А Артур немедленно поднял по тревоге своих ребят, к ним присоединились другие студенты. Они твердо решили не допустить оратора в университет, куда он собрался прибыть для выступления.

В тот день университет напоминал осажденную крепость. Сотни полицейских в касках, в специальных защитных жилетах, с дубинками, газовыми гранатами, пистолетами заняли все стратегические пункты.

«У нас самая образованная полиция в мире, — острили студенты, — она вся в университете».

Но когда машина с оратором приблизилась к воротам, стало не до острот.

Тысяч пять юношей и девушек, возглавляемых комитетом «Власть студентам», плотной стеной встали перед воротами и отказались пропустить кортеж машин. Вопили могучие репродукторы, установленные на крышах полицейских автомобилей, ревели сирены, кричали студенты. Потом раздались выстрелы, взрывы слезоточивых гранат, загрохотал град камней по полицейским машинам и каскам. Началось побоище. Кончилось все это печально. Три студента были убиты, сотни две ранены и столько же арестовано.

Но оратор со свастикой на территорию так и не проник. Студенты торжествовали победу. А те, кто попал в тюрьму, устроили во главе с Артуром (он, разумеется, оказался среди них) голодовку. Их вскоре выпустили.

И туг вдруг выяснилось, что в тюремной больнице лежит парень, которому срочно требуется переливание крови. Немедленно. Крови же почему-то нет (может, тюремному начальству жалко для него?).