Лишь дойдя до конца коридора, Дон понял, что перед ними не стена, а массивная железная дверь. Они остановились. И вдруг, словно по мановению волшебного жезла, дверь медленно заскользила в сторону, и их глазам открылся узкий проход. За проходом, собственно, и помещалась курильня.

Это было довольно большое помещение с очень низким потолком. По стенам шли деревянные ниши, прикрытые бамбуковыми занавесками. Бумажные китайские фонарики излучали тусклый красный свет. В воздухе стоял густой, сладковатый аромат, от которого становилось трудно дышать. Дон сразу стал глотать воздух. Глаза заслезились.

Во мгле ниш можно было различить фигуры лежащих людей. Возле них стояли небольшие жаровни, и порой кроваво-красной точкой вспыхивал разгорающийся уголек.

Откуда-то доносились хриплый стон, короткий вскрик, тяжелое сопение.

По комнате скользили тени. Люди, одетые в кимоно, разносили жаровни, длинные трубки, пакетики. Дон обратил внимание, что люди, одетые в кимоно, не китайцы или японцы: у них были европейские лица, утомленные и осунувшиеся. Среди них он заметил и женщин.

Как ни удивлялся Дон интуиции своего друга, удивление его еще больше возросло, когда Рив прямо направился к одной из ниш и решительно отодвинул бамбуковую занавеску.

Дон пошел следом.

Глазам их предстала зловещая картина.

На обтрепанных подстилках, бывших некогда ковриками, лежало трое. В углу — худой мужчина, уже вкусивший свое, он крепко спал, изредка вскрикивая во сне, шевеля руками, словно пытаясь спастись от окружавших его кошмаров. В тот момент, когда Рив и Дон вошли в нишу, мужчина вдруг страшно вскрикнул и с жестом невыразимого ужаса заслонил лицо. У Дона мороз пробежал по коже. Но, кроме него, никто, казалось, не обратил на этот крик ни малейшего внимания. Рядом с мужчиной лежал другой, напоминавший скелет. Он был настолько худ, что Дону пришли на память кадры кинохроники, снятые в фашистских концлагерях. Мужчина лежал на спине, полуприкрыв глаза, и потягивал длинную трубку, на конце которой то тускнел, то разгорался красной точкой маленький коричневый шарик.

Третьей в нише была, судя по всему, Эруэль. Во всяком случае это была молодая женщина. Однако поразительной красоты Дон в ее чертах не рассмотрел. Возможно, когда-то она и была красивой, но только не теперь. Да, это, несомненно, молодая женщина, но с каким же старым лицом! Свинцовые веки, сухие, потрескавшиеся губы, впалые щеки, худая шея, морщины возле глаз, возле губ, на лбу…. Костлявые пальцы сжимают трубку, редкие сальные волосы свалялись…

И это Эруэль, девушка «поразительной красоты», которую любит Рив! Господи, что делает с людьми великая любовь! Бедный Рив…

Девушка лежала, закрыв глаза, и тоже потягивала трубку. Почувствовав, вероятно, их присутствие, она подвинулась, освобождая место возле себя. Неслышно появился человек в кимоно; он принес жаровню и две трубки.

Рив торопливо улегся рядом с девушкой и театральным шепотом произнес:

— Эруэль, мы пришли за тобой!

— Возьмите трубки, — хриплым, но совершенно трезвым голосом сказала женщина и открыла глаза — бесконечно усталые, тоскливые и равнодушные глаза. — Здесь нельзя без трубки. Здесь все клиенты. Если догадаются, зачем вы пришли, убьют.

Она говорила негромко, но и не особенно тихо, ровным хриплым голосом, словно повторяла заученный урок.

Рив торопливо схватил трубку и хотел уже затянуться, но Дон вырвал ее.

— Ты что, — зашептал он, — это же опиум!

— Ну и что? — Рив упрямо потянулся к трубке, потом заговорил: — Ты же слышал: если мы не будем делать вид, что пришли сюда курить, нас убьют. Что тут особенного, мы же здоровые ребята, спортсмены, что нам будет от пары затяжек? Ничего. Давай сюда!

— Не дам! — категорически отрезал Дон. — Еще этого не хватало — курить опиум! Мы сюда не за этим пришли. А насчет убить — пусть попробуют. Я им тут всем шею сверну. Ты же пока забирай свою Эруэль.

— С ума сошел, — зашипел Рив, — ты знаешь, их тут сколько! Да они из нас отбивные сделают! Не дури. Здесь надо хитростью. Сделай хотя бы вид, что куришь, одну-то затяжку можно? Ничего с нами не будет.

— Не валяй дурака! — Дон начинал сердиться. — Давай выясняй, в чем тут дело, и будем сматываться.

Прильнув к уху Эруэль, Рив что-то горячо зашептал ей. Дон, деликатно отвернувшись, смотрел на крошечный кроваво-красный уголек на конце трубки и размышлял. Так вот каков он, этот страшный яд! Опиум! Таинственный, загадочный яд. Тысячелетия он отравляет людей. И тысячелетиями люди тянутся к нему, как бабочки на огонь, сгорая, теряя крылья, погибая. За что? За мимолетный миг наслаждения? Минута восторга — годы страданий. Ведь вот Эруэль, наверное, была когда-то и вправду красива, мила, а во что превратилась? И пути назад нет. Так все говорят. Конечно, для человека с сильной волей это, может, и не страшно, но зачем человек с сильной волей будет вдруг курить опиум? Например, такой, как он, Дон? Случись с ним горе, он уж найдет средство с ним справиться, а не прибежит в эту курильню. Просто интересно, какое ощущение, если выкурить такую трубку. Уж от одного-то раза не привыкнешь, не втянешься. И вдруг ему бешено захотелось курнуть эту чертову трубку. Один раз! Единственный.

Так порой человека, стоящего на краю пропасти, странно охватывает мучительное желание броситься вниз. Желание проходит, но еще долго он ощущает в теле легкую дрожь…

Дон быстро наклонился к трубке и глубоко затянулся. Он никогда не курил, не умел затягиваться и поэтому сразу же поперхнулся, закашлялся. Смущенный, стыдясь своего дурацкого поступка, он повернулся к Риву, но, как ни странно, тот, казалось, ничего не заметил.

Дон решительно отбросил трубку и поднялся.

— Пошли! — сказал он.

— Ты иди, — прошептал Риз, — иди, я останусь. Мне надо подробней присмотреться. Я все разузнаю, а потом начнем действовать.

— Чего тут узнавать? — удивился Дон. — Все и так ясно. Надо ее вырвать отсюда. И все. Забирай сейчас, послушай меня.

— Нет, Дон, мы должны понять, что ее привязывает. Надо попробовать самим, тогда легче будет ее отговорить. Пойми.

Они говорили так, словно Эруэль не было рядом, словно они были одни. Да она и не обращала на них внимание, лежала отвернувшись, потягивая свою трубочку.

— Ты не хочешь, — убеждал Рив, — так я попробую. Чего ты боишься, неужели нам это чем-нибудь грозит? Вот затянемся сейчас и прямо упадем замертво? Брось! Давай, давай, Дон.

Дон колебался. Действительно, рисковать нечем. Интересно все же. И потом, Рив прав: чтоб знать, что испытывает Эруэль, от чего ее спасать, надо прежде всего знать это самим. Он задумчиво смотрел на брошенную им трубку, не замечая, каким нетерпеливым взглядом следит за ним Рив.

— Нет, — сказал наконец Дон, — не буду. Хочешь, пробуй. Я подожду.

— Иди, Дон, иди, я провожу Эруэль, а завтра буду у тебя. Мы окончательно все продумаем.

— Может, все же лучше подождать, — неуверенно предложил Дон, — мало ли что здесь может быть. Нападут еще…

— Не бойся, не нападут, иди, я завтра приду. — Рив говорил теперь тусклым, скучным голосом.

И вдруг Дону сразу стало как-то очень тоскливо. Весь этот красный, приглушенный свет, вскрики, хрипы, тяжкий, дурманящий аромат, эта молодая и уже такая старая Эруэль нагоняли на него страх, чувство безнадежности. Ему захотелось бежать отсюда, скорее бежать к свежему, морскому ветерку улицы, к огням, к теплу своей комнаты, к отцу и матери, обеспокоенным, наверное, его поздним отсутствием. И вообще, зачем он здесь? Что за дурацкая история с каким-то фантастическим романом Рива, вечно попадающего в самые невероятные положения?

Не говоря ни слова, он быстрым шагом направился к выходу, даже не замечая, что двери, словно движимые электронным механизмом, сами мгновенно отворяются перед ним.

Но когда он вышел на улицу, его начали мучить угрызения совести. Бросил друга, оставил в беде. Не помог вызволить Эруэль. В конце концов, какое ему дело, что она некрасивая, старая? Это не его девушка, а Рива. Рив ее любит, так что ему Дон за судья? Какое он имеет право лезть в чужие мысли и чувства? Его попросили помочь, пришли как к другу, а он сбежал, оставил Рива одного…