У Тер пухла голова от того, что ей говорили врачи. Для них это было рутиной. Наркоманов в стране миллионы, все давно изучено, известно, но что толку — их становится все больше, а их возраст все моложе. И лечить их почти бесполезно. Нужны огромные деньги. «Лечить надо не их, — сказал ей один из врачей, — лечить надо общество, в котором они живут. Наше с вами общество».

Тер оказалась в новом для нее мире. Мире кошмаров и ужасов, безнадежности и отчаяния.

Тайно от отца она продала кое-какие драгоценности. Попросила деньги еще на одно манто (которое все никак «не покупалось»).

Сначала Дон согласился на лечение. Продержавшись два дня, сорвался.

Ценой огромных усилий Тер уговорила его лечь в больницу на курс лечения сном — десять суток. Но и это уже не помогло.

Через день после выхода из больницы Дон встретил Суса, и все началось сначала…

Однажды Дон сказал ей:

— Брось, Тер. Мне уже ничто не поможет. Ты только измучаешься со мной. Зачем я тебе такой нужен?

Они медленно шли по заиндевевшим университетским газонам. Стояла зима. Как всегда, промозглая и бесснежная. Сырые ветры делали ее особенно неприятной.

Дон еще ходил на занятия, хотя понимал, что вряд ли выдержит очередную экзаменационную сессию. Баскетбол был давно забыт. По официальной версии растяжение оказалось хроническим (тренер пожалел его).

Единственное, о чем Тер, при всей своей сообразительности, не задумывалась, так это — откуда у Дона деньги на «зелье».

Она просто не думала об этом.

А между тем Дон и Сус продолжали порой свои ночные налеты. Однажды они чуть не попались.

— Нет, Дон, я не брошу! — Выражение лица Тер было упрямым, квадратный подбородок воинственно выставлен вперед, губы сжаты в тонкую нить. — Я больше не намерена скрывать от папы…

— Не говори ему!

— Дон, поверь мне, он твой друг. Он любит меня и знает что ты для меня. Главное же — он ненавидит всех этих торговцев смертью, этих контрабандистов, будь они трижды прокляты! — Тер всхлипывала. — Ты должен понять, отец добрый, он поймет и поможет. Папа все может. А у меня уже просто нет сил…

— Делай что хочешь… — Дона, как все чаще последнее время, охватило равнодушие. — Хочешь, говори… Мне уже ничто не поможет. Да и к чему?..

Тер молчала.

Так шли они медленно по заиндевелой, мертвой траве университетских газонов, мимо нахохлившихся деревьев, мимо холодных учебных корпусов…

С этого момента события стали нарастать быстрыми темпами.

Казалось, Дон одновременно шел по жизни в двух измерениях. Один Дон двигался медленно, лениво. Он вставал поздно, перестал делать гимнастику, никуда не торопился, по вечерам, увлекаемый Тер, сидел у нее или заходил в подвальчики, где в сизом дыму неистовствовали электрогитары, хрипели певцы. В полудурмане возвращался поздно ночью, а то и под утро домой и, выкурив последнюю сигарету, проваливался в сон.

Другой Дон мчался рядом. Тер вталкивала и выталкивала его из машины, таскала по врачам, укладывала в клиники, пыталась водить на занятия. В часы просветления од отчаянно цеплялся за надежду, активно стремился помочь своей спасительнице, садился за учебники. Или… или ночью с Сусом совершал постыдные налеты на одиноких/ девушек, запоздалых стариков, беззащитных мелких торговцев, отнимая жалкие гроши, которые накапливались в полновесные суммы, необходимые для бегства от действительности.

Эта кошмарная жизнь казалась не под силу человеку. И невозможно было себе представить, что ею живут миллионы людей в стране.

Тер впервые стала тогда серьезно задумываться о Жизни. Раньше жизнь так же не ощущалась ею, как дыхание, как здоровая рука. Но когда у человека кашель, астма, когда перелом руки, тогда вдруг начинаешь понимать…

Жизнь ставила на пути Тер так мало препятствий, так мало ее желаний оставались неудовлетворенными, так мало забот беспокоили, что Тер просто тихо скользила во времени, словно в мягких сиденьях «роллс-ройса», И когда настоящая драма постучалась в ее дверь, она была потрясена. И все же ее волевой, твердый характер позволил ей выдержать первый натиск. Но заставил задуматься.

Почему так получается? Почему даже она, со всеми своими деньгами, удачливостью, наконец любовью, не смогла предотвратить трагедии? Интересно, порой размышляла Тер, а если б на месте Дона был какой-нибудь миллионер? Или, наоборот, Тер была бы не Тер, а… ну такая же бедная, что ли (она не могла подобрать слово), как Дон? Получилось бы так? И вообще имеет ли значение разница в их положении? А если б все было хорошо с этим — она не хотела определений, — то как бы сложилась их жизнь? Как смотрит на все это ее отец, как посмотрят друзья, их «круг», общество? Тер начинала задумываться и об этом. Что, если действительно, а не на словах придется изменить свою жизнь, жить так, как живет Дон, сумеет ли она? И не разрушится ли вся их любовь через год или два? Тер гнала эти мысли, она была упряма, честолюбива, она любила Дона и не отступала в борьбе. Но мысли, разные мысли незваными лезли в голову.

Тер похудела. Хмуринка теперь не исчезала с переносицы. Улыбка все реже освещала лицо. Господин Лонг начал беспокоиться и, конечно, выяснил бы, в чем дело, если б в один недобрый день Тер сама не пришла к нему.

Это было странно. Но то, что она пришла поздно, когда отец предположительно спал, пришла в его личный кабинет без стука, казалось вообще невероятным. Такого еще не бывало.

Когда Тер в ночном халате и туфлях неожиданно открыла дверь и вошла в комнату, господин Лонг был настолько потрясен, что не сразу, испуганно спросил:

— Что случилось, Тер? Что случилось, говори!

— Ничего особенного, папа, — спокойно ответила Тер, — мне просто надо поговорить с тобой.

— Это нельзя было отложить до завтра? — недовольно, но успокаиваясь, спросил господин Лонг.

— Я уже несколько месяцев откладываю. Больше не могу! — Тер всхлипнула.

— Садись, девочка, — господин Лонг озабоченно придвинул ей кресло, — я слушаю тебя. И ради бога, не плачь. Что бы ни было, все устроится.

— Папа, я люблю Дона…

(Господин Лонг похолодел. Неужели этот негодяй посмел?.. Неужели они уже все решили?..)

Тер, словно прочтя его мысли, устало махнула рукой:

— Нет, папа. Речь о другом. Дон стал наркоманом. Долго рассказывать, как это произошло, да ты и не поймешь, ты слишком далек от этого. Но это так. Не хотела раньше времени говорить, сама старалась устроить все как могла. И по врачам мы ходили и вообще… Пока ничего не помогло. Сейчас уже нет у меня ни денег, папа, ни сил. Помоги…

Она опустила голову, шмыгала носом, вытирала глаза.

Господин Лонг сидел, потрясенный.

Проморгал! Ай, проморгал! Но как мог он предвидеть, что его разумная, сильная, его такая волевая дочь допустит, чтоб эта тряпка, этот жалкий нищий, этот… этот… превратился еще и в наркомана! Нет, это уже слишком! Самый простой выход из положения… Но Тер любит его, а он, Лонг, любит свою дочь. Он не может огорчить ее. О господи, за что?..

Однако не в характере господина Лонга сидеть без дела и предаваться печальным размышлениям.

Прежде всего надо выручить этого болвана, а потом уже думать, как избавиться от него. Слишком долго он от носился к этому несерьезно, считал детским увлечением дочки. Порой думал, что и Дон может пригодиться в хозяйстве. Проморгал, проморгал! Дочь-то выросла, скоро двадцать. И не детское это увлечение, а любовь. Нужно оторвать ее от Дона, оторвать во что бы то ни стало! Сейчас не получится, сейчас она не бросит его ни за что, она будет сражаться за него. И он должен ей помочь. Это как в дзюдо: уступить противнику, чтобы потом победить.

Лицо господина Лонга снова полно энергии. Глаза выражают сочувственную озабоченность. Он кладет руку на плечо дочери: