Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Тогда зачем я здесь?

– Так нужно, Марго, поверь.

Я верила ему – верила безоглядно и бесповоротно. «Стокгольмский синдром» в моем случае оправдывался любовью – той любовью, что связывала меня с Алексом еще до того, как он запер меня в подвале.

– Ты… никогда не объяснишь мне? – спросила я однажды, и он покачал головой:

– Нет, Марго. Для твоей же безопасности. Поверь – так лучше.

И еще я хотел, чтобы ты знала – даже если меня не будет рядом физически, я все равно с тобой. И что бы ни случилось – можешь рассчитывать на мою помощь и поддержку. Я никогда тебя не брошу.

Мне даже в голову не пришло насторожиться от этой странной фразы, а надо было…

Москва, начало двухтысячных

Танцуй для себя. Если кто-то понимает – хорошо, если нет – не важно, продолжай делать то, что любишь.

Луис Хорст, актер

Мой вынужденный отпуск закончился. Я вернулась в Москву, немного восстановив нервную систему и вообще отдохнув. «Золотая улица» еще держалась на плаву, отчаянно пытаясь сохранить репутацию и «лицо». Но машина уничтожения уже была запущена, и, по всей видимости, заинтересован в этом был кто-то «наверху». Проверки объектов, визиты сотрудников прокуратуры в офис – когда там не было босса, откровенная травля в газетах. Я боялась открывать глаза по утрам – Рома тут же совал мне в лицо очередной номер «Коммерсанта» с пугающими заголовками. Мои попытки договориться со знакомыми журналистами не приводили ни к чему – словно мухи на мед, они налетали на сенсацию, додумывая и перевирая факты.

Нас уничтожали медленно, со вкусом, смакуя каждый миг краха довольно крупной компании. Босс не вылезал из Швейцарии, мы с Геной, как могли, отбивались – но все попытки терпели неудачу. Я снова стала нервной и истеричной, срывалась на Рому, то и дело выставляя его из дому и обвиняя во всех смертных грехах. В довершение всего я вдруг обнаружила за собой слежку. Да-да, самую настоящую слежку. Все походило на безумие, на бесконечный, каждодневный кошмар, когда с утра не знаешь, вернешься ли домой вечером. Надо ли говорить, в каком состоянии я была в эти дни…

Удар по затылку застал меня врасплох – ну, еще бы… Открыв глаза через какое-то время, я поняла, что сижу в машине, связанная по рукам и ногам, с заткнутым ртом. С водительского сиденья в ответ на мои попытки освободиться раздалось:

– Не ерзай. Уже приехали.

С перепугу я не успела разобрать, как выглядит тот, кто вез меня, – рывком открыв дверь, он ловко натянул мне на голову черную шапочку, закрыв лицо, и поволок куда-то. Я поняла только, что мужик не из хилых – все-таки при росте в сто восемьдесят сантиметров весила я около восьмидесяти килограммов. Меня усадили на стул, выдернули кляп, однако шапку не сняли, и через какое-то время я услышала мужской голос:

– Значит, так. Если хочешь пожить, слушай внимательно. Через неделю к тебе на улице подойдет человек, и ты отдашь ему весь компромат, что есть у тебя на босса. Поняла?

– У меня нет никакого…

– Я сказал – заткнись и слушай. Напишешь все, что знаешь, о его махинациях. Особенно меня интересуют сделки по покупке предприятий, имеющих отношение к ядерной энергетике.

Мне стало дурно…

Об этой стороне деятельности босса я знала, более того – пару раз помогала ему в проведении сделок. Петля на шее затягивалась – причем это была моя шея.

– Ты все поняла?

Меня парализовало от страха, я не могла сказать ни «да», ни «нет», не могла даже кивнуть. Но больше вопросов не последовало, меня снова поставили на ноги и повели, а затем и повезли.

Номер машины, из которой меня вытолкнули на тротуар, я не увидела – стояла дождливая, грязная осень, естественно, что цифры заляпаны. Да и что бы мне это дало? Господи, как влипла… Мне захотелось сесть прямо на мокрый тротуар и зарыдать. В голове зашумело, видимо, стало подниматься давление, я побрела в сторону дома, стараясь удержаться в сознании и не упасть. До квартиры оставалось буквально двадцать шагов, когда за спиной раздалось:

– Поздно гуляешь, – и этого я уже не вынесла – упала в обморок прямо на несвежий кафель лестничной площадки.

…Он сидит у окна в белом свитере. Смуглую кожу белое оттеняет, его комната и так как больница. Здесь и есть больница. За его спиной открытое окно – все в зелени, значит, мы на третьем или четвертом этаже. Раньше он никогда не сидел спиной так близко к открытому окну, а сейчас расслабился. Значит – мы в безопасности.

Как приятно разглядывать его, зная, что он этого не замечает – уткнулся носом в «Ведомости», они розовые, и этот цвет меня раздражает. Он как всегда свеженький – интересно, давно ли тут? Немного отросла щетина – значит, сутки. Он складывает газету, а я, боясь встретиться с ним взглядами, тут же возвращаюсь в исходное положение и только сквозь ресницы вижу, как он выходит в коридор и плотно закрывает дверь.

Кажется, я впадаю в дремоту, как всегда у меня происходит под капельницей. Раньше я ее боялась – острой иглы, которая постоянно находится в вене. Но теперь это уже не имеет никакого значения, как и все прочие страхи – на них просто не хватает сил. Из коридора слышны какие-то голоса, но слов я различить не могу. Дверь открывается, входит медсестра. Я ясно слышу, что он с кем-то ругается, кого-то как будто прогоняет, но она снова закрывает дверь и переключает мое внимание на себя. Она похожа на актрису Нину Гребешкову – приятная немолодая блондинка, небольшая, внушающая ощущение покоя и веры в выживание человеческого рода. Она все время чуть улыбается, хотя глаза у нее уставшие и озабоченные. И тут я спрашиваю, как всегда, ввергая несчастную жертву человеколюбия в шок:

– Скажите – у вас все в порядке? Мне кажется – нет.

Выражение ее глаз меняется, она испуганно смотрит на меня несколько секунд, а я продолжаю:

– Я могу что-нибудь для вас сделать?

Она тихо и невесело смеется:

– Тихо, деточка, сейчас вторая докапает, и все вынем. – И потом, через большую паузу добавляет, усмехаясь: – Муж ваш приехал. Там этот-то не пускает его. И что за жизнь такая пошла непонятная…

В моей голове всегда крутятся какие-то мысли. А сейчас вот – не крутятся, остановились. Мне просто хорошо оттого, что он рядом, оттого, что он мне улыбается своими чудесными полными губами, что он небрит – а значит, был со мной здесь. Иногда я думаю – а зачем я ему нужна? Тот факт, что я недостойна его, очевиден всем. Всем – кроме него. Или только мне? Почему я полюбила его так сильно? За красоту ли, за «мужскую энергетику», как говорит моя мама? За что?

Как вовремя он появился, какое счастье, что это был он – а не кто-то из тех, кто угрожал мне. Почему я здесь, что случилось? Пытаюсь спросить медсестру, но та только качает головой:

– Вы отдыхайте, потом все узнаете.

– Позовите… позовите его, пожалуйста… – Губы не слушаются, очень хочется пить.

Он возвращается, плотно прикрывает дверь, бросает беглый взгляд на капельницу. На лице – абсолютно никаких эмоций, даже намека. Я едва успеваю прикрыть глаза, но почему-то мне кажется, что от него скрыть что-либо просто невозможно. От этого должно быть неуютно, но мне почему-то спокойно, когда он рядом, такой невозмутимый. Словно и не было ничего, никаких разборок в коридоре, он не срывался на крик, не угрожал, не боялся сам… Словно мы не в больнице, а на пляже. Он невозмутимо садится в любимую позу – ногу на ногу щиколоткой на колено – и разворачивает газету. Только она у него перевернута…

– Алекс…

– Что? – Он отрывается от якобы чтения и смотрит на меня.

– Спасибо…

– Помолчи.

Эти властные нотки в голосе, этот непререкаемый тон, господи… Почему, за что жизнь разделила нас и теперь никак не желает свести обратно насовсем, а сводит вот так – по случаю? Может, потому, что я не смогла преодолеть себя, не смогла простить? А он – смог? Он – смог простить мне скоропостижный брак с Ромой? Не знаю. Но, видимо, осталось что-то, что заставляет его чувствовать мои неприятности и появляться в тяжелые моменты.

12
{"b":"133202","o":1}