Вопрос о кризисе гуманитарных наук, об их неспособности корректно описывать феномены религии, культуры, психики, сознания обсуждался в XX веке неоднократно. Всякий раз этот кризис был связан с тем, что классический научный подход «срезал» специфику гуманитарных явлений, уподобляя их явлениям природы, а предполагаемые новые подходы, стремящиеся сохранить эту специфику, оказывались недостаточно научными, в смысле их соответствия критериям классической науки – объективности, рациональности, повторяемости, предсказуемости и т.д.

Многочисленность проектов новых гуманитарных подходов, а также «новой науки», способной адекватно познавать и природу, и человека, завидное постоянство поисков в этом направлении и отсутствия решающей новой научной парадигмы – все это в совокупности наводит на мысль, что ситуация кризиса связана с наиболее фундаментальными предпосылками и ограничениями классического научного познания мира.

Ситуация радикального зазора между двумя мирами создана тем, что можно назвать картезианским бумерангом (от латинизированного имени Декарта – Cartesius). Она прослеживается с XVII века, когда Декарт узаконил разрыв между «вещью протяженной» (миром природы) и «вещью мыслящей» (миром разума) и установил, что языки описания этих вещей, или субстанции, не пересекаются. Именно Декарт сконструировал классические понятия субъекта и метода научного познания и наложил запрет на все естественные связи между субъектом и объектом и языками их описания. По Декарту, эти языки принципиально взаимонепереводимы и не допускают взаимооднозначного соответствия. Как следствие в рамках классической науки научные знания о мире природы возможны ценой научного незнания о мире психической жизни. Разделение «протяженного» и «мыслящего» проводит к тому, что целостные феномены человеческой жизни теперь описываются как два ряда параллельных явлений без возможности и формального права говорить об их связи: с одной стороны, физико-химические процессы на языке классической науки, с другой – процессы внутренних переживаний на языке символов и метафор. Разумеется, глубиной основной этой ситуации является более давний, идущий от христианства дуализм тела (плоти) и сознания (духа), который, в свою очередь, имеет еще более глубокие корни. Однако особый, принципиально вненаучный статус психотехника как практическое знание получает начиная с Декарта. Классический рационализм отсекает то, чем мы можем владеть практически, от того, что мы можем знать научно. Это и есть возвратившийся удар картезианского бумеранга, или плата за научное знание мира природы.

Каким же образом сознание вносится в основание классической науки, которая, как задумывалось, даст объективную картину мира независимо от индивидуального сознания и присущих каждому человеку установок, ценностей, иллюзий, ограничений? Первый необходимый шаг на этом пути – узаконивание разрыва между субъектом и объектом, дуализмом материи и сознания. При таком подходе каждая субстанция не содержит ничего от другой и никак не связана с ней. Важнейшее следствие из этого – возможность уподобления всего мира гигантскому неодушевленному механизму, совершающему повторяющие движения при равных начальных условиях. Все законы этого механизма известны лишь «небесному геометру» – Богу, который зрит их непосредственно. Но и человеку даны проблески божественного усмотрения, когда он, руководствуясь правильным методом, уподобляет свой интеллект божественному. Таким образом, второй необходимый шаг – постулат абсолютной истины, созерцаемой всеведающим, всеприсутствующим существом. На третьем шаге качество всеприсутствия, всеведения, всемогущества божественного интеллекта проецируются в объективный внешний мир как абсолютность, однородность и непрерывность пространства и времени. Этот перенос, наряду с постулатом о механистичности мира, позволяет совершить следующий шаг – математизацию естествознания и ввести понятия геометрического пространства и линейного времени, исчисляемых количественно в системе трех взаимоортогональных направлений декартовых координат и оси времени. Таким образом, атрибуты абсолютного субъекта постепенно и незаметно становятся свойствами внешнего мира и необходимыми предпосылками его познания. «Абсолютное время», «абсолютное пространство», «абсолютная истина», «непрерывность», «однородность», «геометрическое пространство», «линейное время», «количество», «мир как механизм» – уберите эти постулаты, и классическая наука распадается одномоментно.

Вся совокупность этих постулатов удерживается вместе в методе научного познания. Следовать такому методу, начиная с Декартовых «Правил для руководства ума» и «Рассуждений о методе, чтобы верно направлять свой разум и отыскивать истину в науках», означало освободиться от ошибок, заслоняющих «естественный свет» божественного интеллекта. Научение методу неотъединимо от практического освоения всех предпосылок и идеализаций познания, вхождения в действующую научную парадигму. Метод дает человеку органы познания, не данные ему от природы, и – как это ярко выразил М.К. Мамардашвили – переводящие его в космическое, божественное измерение. Но этим методом уже невозможно познавать жизнь и сознание, не уподобив их прежде механическому объекту перед взглядом божественного ока. В этом смысле классическая наука способна познавать только мертвое, и научная картезианская психология по необходимости имеет дело лишь с тенью человека, пытаясь разгадать жизнь души по механическому подергиванию гальванизируемого трупа. Здесь коренится тот грандиозный искус иллюзорного знания, которому подвергалась и подвергается бихевиористская, когнитивная и прочие позитивистские психологии, когда знания о тени переносятся на живого человека. Так возникают мифы: человек – это машина, это – социальное животное, это – компьютер, это – социобиосущество и т.д.

Сокращение разрыва между мировоззрением точных наук и трансперсональной психологией, несомненно, представляет собой вдохновляющее явление. Однако психологи, психиатры и исследователи сознания совершили бы серьезную ошибку, если взамен старых теорий они позволили бы новым теориям физики контролировать и ограничивать свое концептуальное мышление. Как считает Гроф, каждый последователь должен основывать свои теоретические построения на наблюдениях из собственной области исследований. Критерием достоверности научных открытий и понятий в определенной области является не столько их совместимость с теориями из другой области, сколько точность научного метода, при помощи которого они были получены.

Неудачные попытки провести различие между духовностью и религией, по всей видимости, являются самым главным источником неправильного понимания связи между наукой и религией. Духовность основывается на непосредственных переживаниях необычных измерений реальности и не обязательно требует того, чтобы контакт с божественным осуществлялся в особом месте или через официально назначенного человека. Он подразумевает совершенно особые отношения между индивидом и космосом и по сути своей является личным делом человека. Мистики основывают свои убеждения на эмпирических свидетельствах. Они не нуждаются в церквах и храмах: среда, в которой они переживают священные измерения реальности, включая свое божество, – это их тело и природа, а вместо официального священника им требуется поддерживающая группа соискателей или же руководство учителя, который обладает большим опытом во внутреннем путешествии, чем они сами.

Истоком всех великих религий послужили провидческие переживания их основателей, пророков, святых и даже обычных последователей. Все величайшие духовные писания (Веды, Упанишады, буддистский палийский канон, Библия, Коран, Книга Мормонов и многие другие) основаны на непосредственных личных откровениях. Как только религия становится организованной, она совершенно утрачивает связь с духовным истоком и превращается в светский институт, использующий духовные нужды человека, не удовлетворяя их. Вместо этого она создает иерархическую систему, сосредоточенную на власти, контроле, политике, деньгах, обладании и на других мирских интересах.