Собирается Гордиан переправляться через Ерфрат или нет, надо все равно дойти до Церцезиума, укрепить крепость… И послать гонцов, чтобы поторопили обоз с провиантом… Как-то путано он рассуждает, хватается то за одно, то за другое, не в силах выстроить мысли в логическую цепочку. Ученику прославленного ритора Мизифея не пристало так рассуждать… Гордиан провел ладонями по лицу. Сейчас он чувствовал себя таким же беспомощным, как в тот момент, когда преторианцы вели его в свой лагерь, а по улицам Рима волокли обезображенные тела Бальбина и Максима Пупиена… А он-то уже воображал себя умудренным опытом правителем, который может возродить мощь Рима… Еще шесть дней назад он был в этом уверен, а сегодня…

Можно отдать приказ… Какой? Кому? И будут ли его вообще исполнять? Гордиан ощущал разлитую в воздухе тревогу. В армии назревал бунт… Точно такую же тревогу он ощущал ее в Риме, когда с постаментов летели статуи Максимина. Теперь она пропитала воздух римского лагеря, а император не знал, жертва каким богам может заставить ее исчезнуть.

— Будь здрав, Гордиан! — по-солдатски приветствовал его знакомый голос.

Гордиан поднял голову. В палатке стоял Филимон и отряхивался, приводя себя в порядок после превращения в человеческий облик.

— Что-то вид у тебя нехороший… В Антиохию пришло известие, что тебя ранили в под Резайной… Что ж ты так?.. Неужто Архмонт плохо научил тебя махать мечом?.. Я, конечно, понимаю, что бой — это не учеба. Ну да ничего, в другой раз пойдет половчее.

— Рана уже зажила, — сказал Гордиан. — Я о ней и не вспоминаю.

— А в чем дело?.. Что не так?

— Дело в хлебе… Его ждали в Нисибисе еще в прошлом месяце, а повозок все нет и нет.

— Ого, оказывается, наш друг Теофан попал в самую точку. Неужто умница Мизифей что-то напутал? Надо бы его спросить…

— Это невозможно…

— Впал в немилость? Вот уж не думал… — Филимон растерялся и замолчал, не зная что сказать.

— Мизифей вчера умер.

— Что?.. Погиб?

— Две недели его мучил кровавый понос… Но до последнего дня он пытался исполнять свои обязанности… Лекари сказали, что эта болезнь родилась от гнилой воды… Шесть дней назад ему стало совсем плохо, и я велел войскам остановиться…

Шесть дней ожидания, отчаяния и надежды. Гордиан почти не спал, не отходя от кровати Мизифея. Он послал гонцов в Нисибис и даже в Антиохию за знаменитыми врачами, хотя знал, что те не успеют прибыть. Он молился Аполлону и Эскулапу, но в ответ на его просьбы боги слали лишь дурные знамения.

Гордиан не мог говорить дальше и затрясся от рыданий. Филимон не знал, как его утешить.

В голове вертелось: «Что-то Риму в последнее время не везет…» — но вслух он этого не стал говорить.

— Филимон, я не знаю, что делать… я послал трех гонцов в Антиохию, и — никакого ответа. Мы на полдороге к Церцезиуму, а у нас вообще не осталось продовольствия. Караваны с хлебом как сквозь землю провалились. Солдаты живут охотой… я обещал им вчера, что хлеб скоро будет. Но его нет… Неужели Мизифей был так болен, что ошибся и не отдал приказы о доставке хлеба? Но ведь это должно было быть сделано несколько месяцев назад! Филипп Араб послал новых гонцов. Но армия не будет ждать… Голодный бунт неизбежен. В такие моменты солдаты забывают о всех прежних победах и обещанных наградах и… — Гордиан не договорил, но Филимон и так знал, чем заканчиваются в Риме подобные неурядицы — солдаты перерезают императору глотку и быстренько возвращаются назад, туда, где сытнее и безопаснее.

— Но они же тебя любят… — неуверенно заметил он.

— Любили… — поправил его Гордиан. — Я обещал им хлеб, уверенный, что его вот-вот должны привезти, и нарушил данное слово, пусть и не по своей воле. Мгновенно ничего не стало — ни доверия, ни любви… Зато десятки смутьянов принялись твердить о моей слабости. Я велел их схватить и отослать в Нисибис, но преторианцы не смогли их найти. Я где-то ошибся.

— На войне ошибаются только раз, — к месту ввинтил Филимон. — М-да, положение не из приятных… — Он в задумчивости почесал нос, — Хлеб-то я знаю где. Но вот как побыстрее его доставить…

Гордиан взглянул на Филимона с надеждой.

— Я немедленно лечу в Антиохию. Хлеб у Теофана. Пообещай, что заплатишь ему сверху сотню золотых, и он будет гнать мулов день и ночь. Лишь бы поспеть побыстрее…

— Это бесполезно, — покачал головой Гордиан. — Легионы не будут ждать так долго, сидя на одном месте.

Неожиданно он улыбнулся, хотя эта улыбка походила скорее на гримасу приговоренного к смерти, который вспомнил веселый анекдот.

— Но мы и не будем сидеть на месте, незачем дожидаться хлеба здесь. Гони провиант в Церцезиум прямиком. В походе солдаты будут более послушными — опасность нападения заставит их на какое-то время подчиняться мне. Я велю вспомогательным отрядам обшарить всю округу — должно же найтись хоть какое-то продовольствие… А твой Теофан пусть доставит хлеб в Церцезиум не позднее чем через два-три дня, как мы туда придем.

— Трудноватенько…

— Пусть идет день и ночь, везет хлеб на лошадях — мне все равно! Я заплачу втрое больше обещанного.

— О, тогда Теофан прилетит как на крыльях.

— Привезите хорошего вина, а не то кислое пойло, каким обычно снабжают войска. После первого каравана пусть следует второй, третий. И так, пока не будет в Церцезиуме трехмесячного запаса, как распоряжался Мизифей… А я не устану молиться богам, чтобы они послали нам персов. Битва — вот что нам нужно! И победа!..

— Особенно если она сильно приуменьшит количество ртов. Не мешало бы захватить вражеский обоз. Я полечу сейчас же…

Филимон уже шагнул к выходу и остановился:

— Кстати, если положение твое столь ненадежно, почему бы тебе не отдать ВЕЛИКОГО ХРАНИТЕЛЯ мне?

Гордиан вздрогнул:

— Я уже думал об этом… Но дело в том, что ВЕЛИКИЙ ХРАНИТЕЛЬ исчез…

— Что? Что ты там такое говоришь? Как исчез? Испарился?

— После смерти Мизифея я открыл серебряный ларец, где хранился камень… Ларец был пуст.

Филимон растерянно смотрел на Гордиана:

— Почему камень был у Мизифея, а не у тебя?

— Я был ранен и надеялся, что Мизифей с его мудростью…

— Чтоб у меня отсохли крылья!.. Ты говоришь об этом так, будто тебя украли сотню сестерциев!.. — Гордиан гневно вскинул голову и уже собирался ответить, но Филимон ему не дал: — Ты понимаешь, что это значит? Кажется, мы потеряли все, что могли…

— Я знаю, что моя жизнь висит на волоске, и моя неосторожность и недальновидность были не последней причиной моих неудачах, но посыпать голову пеплом уже не имеет смысла. Я знаю одно — камень украл кто-то из приближенных. И я знаю, что ВЕЛИКИЙ ХРАНИТЕЛЬ до сих пор в лагере…

— Знаешь? Кто тебе это сказал?

— Я наложил на него заклятие. Архмонт кое-чему успел научить меня. Пока я жив, камень нельзя унести от меня дальше, чем на одну милю. Но… не понимаю почему, я не могу определить точно, в чьих он руках. На расстоянии мили я почти безошибочно знаю, где он. Но стоит мне приблизиться — и я теряю с ним связь, как будто тень ложится между мной и ВЕЛИКИМ ХРАНИТЕЛЕМ.

Филимон задумался.

— Тогда сделаем так. Прежде всего — хлеб… Потом я мчусь к Владигору, и он прискачет к тебе как только сможет. Опять же назначим встречу в Церцезиуме, чтобы не разминуться по дороге. Постарайся не выпустить поганого вора из лагеря.

— Ты решил занять место Мизифея, подавая мне советы? — спросил Гордиан.

— Сделаться префектом претория?.. Это мысль…

— Нет, место первого префекта уже занято. Им назначен Филипп.

— К сожалению, не знаком. Он так же умен, как Мизифей?

Гордиан отрицательно покачал головой:

— Разумеется, нет. Но он мне предан.

— Отличное качество. И главное — редкое…

Когда Филимон вышел из палатки, у Гордиана возникло предчувствие, что он видит его в последний раз.