Одобрительные крики заглушили последние слова Гилуна, а Крас, стоя за спиной вождей, довольно улыбался. Все происходило так, как он заду мат.

А синегорцы двигались на запад. Легко катились по снегу их сани, и те, кто шел с ними рядом, часто менялись с сидящими, а поэтому никто не уставал.

На душе у многих было легко, их устраивала эта кочевая жизнь: не нужно думать ни о домашнем хозяйстве, ни о городовой службе, ни о том, как заработать себе на жизнь. Все полагались на Владигора, потому что в нем видели не только мудрого правителя, но и заботливого отца, не способного обидеть своих детей.

Однако на одиннадцатый день пути, когда на исходе уж были запасы, взятые из дому, вначале шепотом, а потом все громче, громче пополз по обозу ропот. Каждому хотелось знать, как скоро обоз замедлит свой бег, где остановятся они, лишенные своих домов, потерявшие отчизну.

И вот однажды на привале, когда жгли костры, чтобы согреться и зажарить убитую в дороге дичь, на поляну, где под развесистой сосной были разбиты шатры Владигора, его брата и Любавы, явилась толпа синегорцев. Возглавлял ее дружинник Кудрич, тот самый, с которым князь под стенами Ладора дважды пытался атаковать борейцев. Не раз вместе с Владигором он был в боях и прежде верил князю, как самому себе, но после двух неудачных нападений на врагов сомнения закрались в его сердце.

Кудрич, тридцатилетний молодец, был не ниже Владигора, жаркий румянец пылал на его щеках, борода густая, долгая закрывала кольчужное ожерелье, а глаза цвета неба осеннего могли выражать то доброту, то ненависть — как дело обернется. Высок, широкоплеч был Кудрич, и часто размышлял он про себя: «Да ведь, будь я князем, ничуть не хуже пошли бы дела в Синегорье. И почему же боги делают людей столь разными по положению, когда порой и разницы-то не отыщешь между князем и простым дружинником, если сравнить их стать, их ум, смекалку?»

После неудачных схваток с борейцами в нем укрепилось мнение, что князь ничуть не лучше сражается любого из дружинников и уж тем более не лучше его, Кудрича. Во время той памятной атаки конь под Кудричем ни разу не споткнулся, и честолюбивый дружинник мог бы в одиночку доскакать до борейцев и поубивать немалое их количество, но Владигор велел вернуться. С тех пор и стал подозревать Кудрич, что сила и мудрость Владигора, о которых говорили, что они дарованы богами, оставили его, а тогда какое право имеет он повелевать другими?

И вот теперь, неизвестно почему, пришлось оставить на поругание врагам город, сотни лет являвшийся столицей Синегорья, оставить могилы предков, священные кущи и брести неведомо куда. Слышал Кудрич, как ропщут синегорцы, знал он также, что любят они его как сильного, прямого, благородного и человеколюбивого витязя, и все чаще в последние дни думал он: «Да чем же я хуже Владигора? Был бы я князем, так не мытарил бы подданных своих. Борейцев бы разбил, прославил бы Синегорье!»

Владигор сидел перед шатром с Любавой, Велигором и Путис лавой, готовясь отведать молодого олененка, убитого дорогой и теперь жарившегося на вертеле. Бочонок с пивом стоял на уже подтаявшем весеннем снегу, на походном столике стояли кубки, ковши, ножи лежали.

— Ну, Кудрич, — первым начал Владигор, увидев дружинника, за спиной которого переминались с ноги на ногу еще с десяток синегорцев. — Чего ради ты ко мне явился? Оленины захотел отведать?

— Нет, — гветил Кудрич, — не оленину есть я к тебе пришел. Сам в лесу могу промыслить любую дичь.

— Ну тогда, наверное, пива хочешь? — предложил Владигор, видя, что в дружиннике кипит какая-то обида. — Доброе пиво, густое, из дворцовых погребов.

— И пива тоже не хочу. Не время пиво распивать.

— Тогда зачем пришел? Прямо говори, без обиняков.

— Какие там обиняки, — смело молвил дружинник. — Послан я к тебе народом синегорским, чтобы узнать, куда идем мы. Уход поспешный из Ладора, оставленного на поругание борейцам, всем показался странным. Прямо тебе скажу: ропщет люд, тебе не верит. Поговаривают, что утерял ты силу былую и мудрость. Когда народ ведет слепец бессильный, гибель ждет такой народ. Отвечай нам немедля и прямо, что ждет нас впереди?

Синегорцы, что за спиной дружинника стояли, вышли наперед, загомонили, перебивая один другого.

— Ответ нам, князь, сейчас же дай!

— Не дашь ответа, повернем назад и в Ладор вернемся! Не поотсыхали еще у нас руки, глаза верны в прицеле, борейцев не страшимся. Ладор захватим так же, как они его у нас отвоевали!

— Опозорил ты нас, Владигор! Город родной велел оставить! Теперь глумятся борейцы на могилах наших предков, добро, нами оставленное в домах, своим считают! Позор на наши головы! По всему Поднебесному миру ославил ты нас как трусов, без боя город стольный сдавших!

Владигор давно уже ждал, что придут к нему соотчичи, станут обиды свои высказывать. Был готов князь к речам подобным, а поэтому не растерялся, долго не размышлял и заговорил спокойно, даже не встав с чурбака, на котором сидел:

— Кудрич и все прочие подданные мои, справедливы упреки ваши, понимаю. Но справедливы лишь наполовину, а то и на треть одну. Вот говорите вы, что Ладор оставили напрасно. Я же вам замечу, что лучше оставить врагу город, то есть дома и крепостные стены, богатство кой-какое, чем в жертву разъяренному и беспощадному врагу принести всех синегорцев, то есть вас. Скажете, что Ладор вполно можно было бы защитить, отбить все приступы. Отвечу: невозможно. Сил у борейцев было в два раза больше, чем у нас, ибо собрали они вместе рати и дружины трех княжеств. Нам же ни Ильмер, ни Ладанея, ни Венедия руки не протянули, когда просил я их помочь Ладору.

Дальше говорю. Те всходы из глины были придуманы не иначе как самим чародеем Красом, службу добрую сослужил он борейцам. Ладор с тремя этими холмами-всходами беззащитным оказался. Всходи себе на стены, бей наших, а потом спускайся в город да режь жен, стариков, детей. Конечно, сопротивление мы оказали бы борейцам сильное, но, уверен, погибли бы все ратники, дружинники, а женщины и дети отведены были бы в рабство. Это говорю вам я, способный драться сразу с двумя десятками врагов. Но не все же такою силой обладают в нашем войске, правда?

— Я не хуже тебя, Владигор, могу сражаться! — в грудь себя ударил Кудрич. — Да и немало таких витязей найдется в синегорском войске!

Владигор без обиды на Кудрича взглянул, вырезал из румяной спины оленя большой кусок и, прежде чем взяться за еду, ответил:

— Твое проворство боевое знаю, Кудрич, но даже если и отыщутся у нас три десятка витязей, тебе подобных, количество такое несоизмеримым будет в сравнении с борейским войском, где каждый, точно волк, жаден и готов лить кровь ладорцев, ибо с детства им к Синегорью прививают ненависть. А то, что отбили мы первый приступ, когда враги взошли на стены по всходам глиняным, ничего не значит.

— Как ничего? — вскричал дружинник. — Или не мужеством своим мы сбросили врагов со стен?

— Нет, не мужеством, поверь мне. — Владигор вздохнул. — Причиной их внезапного ухода была воля чародея Краса, который козни нам чинит, но я покамест в замыслы его никак проникнуть не сумел. Знал я, что на следующий день борейцы без труда взойдут на стены наши и ни моя сноровка в битве на мечах, ни твоя, Кудрич, ни мужество всей нашей рати не сумеют остановить врагов. Погиб бы и Ладор, погибло б и все Синегорье. Поэтому-то и решил я увести народ…

Уверенная речь князя кого-то из синегорцев, что стояли перед ним, убедила, кого-то нет. Помолчали, посопели себе под нос, не зная, что спросить, но снова слово взял Кудрич:

— Ну, ты — князь, тебе решать, как воевать с врагами. Но мы-то тоже люди не подневольные и знать хотим, куда ты нас ведешь? Что за нет взгоды ждут нас впереди? Молви, княже, свое слово, если не хочешь, чтобы возроптал народ и не положил предел власти твоей.

Владигор весело подмигнул дружиннику:

— Ой, Кудрич, уж не ты ли собрался взять на себя бремя власти княжеской? Смотрю, много гордости в твоих словах… Поддержку чуешь синегорских граждан?